Первый человек в Риме. Том 2
Шрифт:
Он обвел взглядом Палату.
– Я заявляю, сенаторы, что Тит Анний Альбуций понесет ответственность за изменнические настроения. Но в то же время пусть городской претор напишет письмо – очень жесткое письмо! – квестору Гнею Помпею Страбону и сообщит, что тому ни при каких обстоятельствах не позволено обвинять начальство, выказывая свое невежество.
Палата быстро проголосовала за это, лишь бы отвязаться.
– Я думаю, Гай Меммий, – сказал Луций Марций Филипп, аристократически растягивая слова, – что следует назначить обвинителя по делу Тита Анния Альбуция прямо сейчас.
– Есть
Возражений не было.
– Хорошо. Сенат назначает обвинителя в деле Государства против Тита Анния Альбуция. Я услышу какие-нибудь имена? – спросил Меммий.
– Дорогой претор, имя может быть только одно, – сказал Филипп, все так же растягивая слова.
– Говори, Луций Марций.
– Конечно, это наш ученый молодой человек из судов Цезарь Страбон, – ответил Филипп. – Я хочу сказать, нельзя нарушать традицию. Уверен: обвинитель Тита Анния должен быть косоглазым!
Вся Палата расхохоталась, и Скавр сильнее всех. Когда веселье утихло, единогласно проголосовали назначить обвинителем молодого косоглазого Гая Юлия Страбона – младшего брата Катулла Цезаря и Луция Цезаря. Тем они потешились над Помпеем Страбоном. Когда Помпей получил строгое письмо Сената /плюс копию речи Скавра; по выражению Гая Меммия – чтобы подсыпать соли на рану/, он поклялся, что эти богатые и могущественные аристократы однажды у него еще попрыгают, нуждаясь в нем больше, чем он в них.
Ни Скавр, ни Метелл Нумидиец, даже благодаря напряженной борьбе, которую они вели, не смогли поколебать решимость Народного собрания назначить Гая Мария кандидатом на консульство заочно. Они не могли иметь влияние в Собрании центурий, потому что избиратели второго класса не забыли и не простили Скавру его памятной речи, в которой принцепс заявил, что они ничтожны и ничем не лучше избирателей третьего и четвертого классов.
Собрание центурий дало Гаю Марию мандат на все время до победы над германцами, и не хотело и слышать о ком-то ином на этом месте. Избранный старшим консулом второй раз подряд, Гай Марий был исключительно популярен и мог не бояться соперников в борьбе за место Первого Человека.
– Но не первого среди равных! – сказал Метелл Нумидиец юному Марку Ливию Друзу, год назад вернувшемуся в юриспруденцию после короткой военной службы. Они столкнулись перед трибуной городского претора, где Друз стоял вместе со своим другом и деверем Сципионом-младшим.
– Боюсь, Квинт Цецилий, – сказал Друз, – что на этот раз я вам не попутчик. Да, я голосовал за Гая Мария. И не только сам голосовал, но и убедил большинство моих друзей и клиентов последовать моему примеру.
– Вот – предатель своего класса! – огрызнулся Нумидийский.
– Отнюдь, Квинт Цецилий. Видите ли, я был в Арозио, – сказал Друз спокойно. – Я своими глазами видел, что может случиться, когда сенаторская заносчивость заглушает голос здравого смысла. Прямо скажу, будь Гай Марий косоглаз, как Цезарь Страбон, невежествен, как Помпей Страбон, низкороден, как рабочий в порту Рима, вульгарен, как всадник Секст Перквитин – я бы все равно голосовал за него. Я не верю, что у нас есть другой такой полководец, и против того, чтобы над ним стоял консул, который будет его третировать, как Квинт Сервилий Сципион третировал Гнея Маллия Максима.
Он ушел с большим достоинством, оставив Метелла стоять с разинутым ртом.
– Он изменился, – сказал Сципион-младший, который все еще разделял взгляды Друза, но начал отдаляться от друга с тех пор, как они вернулись из Заальпийской Галлии. – Мой отец говорит, что, если Марк Ливий не поостережется, то превратится в демагога в самом худшем смысле этого слова.
– Как он может! – воскликнул Метелл. – Его отец, цензор, был непримиримым противником Гая Гракха и юного Марка Ливия воспитывал в патрицианском духе.
– Это после Арозио он изменился. Вернувшись, он не расстается со своим закадычным другом Сило, марсийцем, с которым сдружился после битвы, – фыркнул Сципион. – Сило приехал из Альба Фунентия и хозяйничает в доме Мария Ливия, как в своем собственном. Они подолгу просиживают за разговорами, а меня никогда не приглашают присоединиться.
– Ох уж это Арозио, – сказал Метелл, немного смущенный тем, что говорит это сыну того, кто в случившемся под Арозио виновен.
Сципион-младший пошел домой, ощущая смутное недовольство. Все так изменилось после Арозио! Его отец тоже переменился, сын часто не понимал его приступов то веселья, то ярости.
Сципион-младший не сможет освободиться от чувства вины. Пока Друз, Серторий, Секст Цезарь и даже этот парень Сило лежали в поле, ожидая смерти, он бежал через реку, будто шавка, которую пнули ногой, и желал одного – выжить. Естественно, об этом он никогда не рассказывал даже отцу; это была его тайна. Каждый день, встречая Друза, он хотел понять, подозревает ли тот, что его друг струсил в бою.
Его жена, Ливия Друза, была в своей комнате с маленькой дочкой на коленях, – Ливия только что покормила крошку грудью. Как обычно, его встретили улыбкой. Улыбка должна бы согреть, подбодрить его. Но не получалось: глаза Ливий не улыбались никогда и оставались холодны. Слушая мужа или обращаясь к нему, она не смотрела ему прямо в глаза. Тем не менее ни один мужчина не был осчастливлен супругою более приятной и любезной. Она никогда не сказывалась слишком усталой или нездоровой, чтобы принять его, никогда не отказывалась выполнять в постели любые его запросы. В таких случаях он, конечно же, не мог видеть ее глаз – и не мог точно знать, получает ли она сама хоть каплю удовольствия.
Человек более умный и чуткий менее утомлял бы Ливию Друзу, но Сципион предпочитал действовать сообразно собственным фантазиям. Ему хватало проницательности, чтобы почувствовать неладное, но не хватало соображения, чтобы сделать верные выводы. И уж конечно и на ум не приходило, что жена его не любит. Хотя перед самой женитьбой он был уверен, что не нравится ей. Но мало ли что покажется… Как истинная римлянка может не любить мужа!
Рождение дочери Сервилий, а не сына, разочаровало Сципиона, и он не принимал ребенка всерьез. Он сел и подождал, пока Ливия Друза, помассировав девочке спинку, отдаст ее в руки македонской няни.