Первый человек в Риме
Шрифт:
– Отвратительно? Вздор! – энергично заявила Никополис, выпрямляясь, чтобы взгляд ее казался более эффектным. – Позволь заметить тебе, что старик многое может дать молодой девушке! Во всяком случае, более пожилые люди умеют быть заботливыми и благоразумными! Моим худшим любовникам было меньше двадцати пяти. Думают, что все об этом деле знают, а сами-то не знают ничего. Новобранцы! Кончают, не успев начать! Словно бык тебя боднул.
Поскольку Стиху было двадцать три года, он не сдержался.
– А ты? Полагаешь, ты все в этом деле постигла? – насмешливо осведомился он.
Она
– Да уж побольше тебя, недоносок.
– Ну, хватит! Сегодня давайте только веселиться! – воскликнула Клитумна. – Ведь наш дорогой Луций Корнелий вернулся!
Их дорогой Луций Корнелий тут же схватил свою мачеху, повалил ее на ложе и стал щекотать, пока она не завизжала, высоко вскинув ноги. Никополис в ответ принялась щекотать Суллу, и на ложе образовалась настоящая свалка.
Это уже было слишком. Схватив подаренную ему книгу, Стих поднялся с ложа и твердой походкой вышел из комнаты. А они даже не заметили, что он уходит! Как же все-таки изгнать этого человека? Тетка просто с ума по нему сходит! Даже когда Суллы не было, Стиху так и не удалось убедить ее выбросить его вещи. Она только плакала, жалуясь, что два ее дорогих мальчика не могут поладить.
Хотя Стих почти ничего не ел за обедом, расстраиваться он не стал. В таблинии у него имелся хороший склад съестных припасов: полный кувшин его любимых фиг в сиропе, небольшой поднос медовых пирожков, который повар должен был все время пополнять, несколько видов ароматного желе, доставленного из Парфии, коробка крупного, сочного изюма, медовые пряники, вино на меду. Стих вполне мог обойтись без жареной баранины и тушеной брокколи. Он был сладкоежкой.
Подперев подбородок рукой, при свете пяти свечей, рассеивающих вечерние сумерки, Луций Гавий Стих жевал засахаренные фиги и внимательно рассматривал иллюстрации в книге. Читал короткие пояснения на греческом. Конечно, этим подарком Сулла хотел сказать, что сам он не нуждается в подобных книгах, потому что все это уже проделал на практике. Но это не умаляло интереса; Стих не был таким гордым. Ах! Ах, ах, ах! Что-то происходило под его расшитой туникой! И он незаметно опустил руку на колени с таким невинным видом… Даже жаль становилось, что свидетелем этого был лишь кувшин с засахаренными фигами.
Поддавшись импульсу – и ненавидя себя за это, – Луций Корнелий Сулла на следующее утро шел через Палатин к тому месту, где он встретился с Юлиллой. Был самый разгар весны. То и дело попадались яркие пятна цветов: нарциссы, анемоны, гиацинты, фиалки, даже местами ранние розы. Дикие яблони в белорозовом цвету. Камень, на котором он сидел тогда, в январе, теперь стал почти невидим среди буйно разросшейся травы.
Юлилла со служанкой была там. Она похудела, медовый цвет ее волос поблек. Когда она увидела его, дикая радость залила краской ее лицо, кожу, волосы – она стала красивой! О, никогда в мире, ни одна женщина не была такой красивой! От этого зрелища волосы зашевелились на голове. Сулла остановился как вкопанный. Его охватил благоговейный страх, граничащий с ужасом.
Венера. Она была Венерой. Повелительницей жизни и смерти. Ибо для чего
О, она была Венерой!.. Но делало ли это его Марсом, равным ей божеством? Или же он – Анхиз, простой смертный, которого она остановила, только вообразив, будто полюбила его?
Нет, Марсом он не был. Жизнь определила его быть лишь украшением. И при этом – самым дешевым, мишурой, блесткой. Кем же он может быть, как не Анхизом, человеком, чья настоящая слава заключалась лишь в том, что Венера на какой-то момент снизошла до него? Его трясло от ярости. И он направил всю свою злость и разочарование против нее. В нем возникло желание ударить ее, низвести Венеру до Юлиллы.
– Я слышала, что ты вчера вернулся, – сказала она, не двигаясь с места.
– Шпионов разослала? – осведомился он, не приближаясь к ней.
– На нашей улице этого не требуется, Луций Корнелий. Слуги знают все, – возразила Юлилла.
– Надеюсь, ты не воображаешь, что я пришел сюда в поисках тебя? Потому что это не так. Я пришел сюда в поисках покоя.
Она действительно еще больше похорошела, хотя он не думал, что это возможно. «Моя девочка-мед», – подумал он. Юлилла… Имя сорвалось с губ, как капля меда. Как имя Венеры.
– Значит ли это, что я нарушила твой покой? – спросила она. И до чего уверена в себе – необычайно для такой молодой девушки!
Он засмеялся. Ему удалось сделать так, что смех прозвучал легко, весело.
– О боги! Девочка, сколько же тебе еще расти! – воскликнул он, смеясь. – Я сказал, что пришел сюда в поисках покоя. Это значит, что я надеялся здесь его найти. Если подумать хорошенько, то ни на йоту ты не нарушаешь моего покоя.
Она все еще сопротивлялась.
– И вовсе нет! Это должно означать, что ты не ожидал увидеть меня здесь.
– Вот мы и пришли к тому, с чего начали, – к равнодушию, – сказал он.
Конечно, состязание было не на равных. У него на глазах она съежилась, потускнела – бессмертная стала смертной.
Лицо ее сморщилось, но ей удалось сдержать слезы. Юлилла только смотрела на него – озадаченно. То, как он выглядел и что говорил, никак не соотносилось с тем, что чувствовало ее сердце. А сердце говорило, что он попал в ее сети.
– Я люблю тебя! – сказала она, словно это все объясняло.
Он опять засмеялся:
– Что ты можешь знать о любви в пятнадцать лет?
– Мне уже шестнадцать!
– Послушай, дитя, – резко сказал Сулла, – оставь меня в покое! Ты не только назойлива и несносна, но уже становишься обременительной. – Он повернулся и пошел прочь, ни разу не оглянувшись.
Юлилла не разразилась слезами; но было бы лучше, если бы она заплакала. Неистовые и мучительные рыдания помогли бы ей понять, что она была неправа. Что у нее нет ни шанса заполучить его.
Она направилась туда, где ждала Хрисеис, ее служанка, делая вид, будто разглядывает пустынный Большой цирк. Юлилла шла с высоко поднятой головой. Она была гордой.