Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х)

Муратов Петр Юрьевич

Флейта! Двое учеников уже учились — Андрей Климов и Лера Сапун. Оставались еще две свободные вакансии — ну, флейта так флейта! Лишь бы попасть к Макухо в оркестр. Правда, Владимир Алексеевич сразу выразил большие сомнения насчет того, насколько быстро нам удастся достичь уровня, достаточного для игры в оркестре: всё-таки партитуры инструментов были профессиональные, для детей неадаптированные. Ведь ни Сайдашев, ни Чайковский на исполнение ребятишками своих оркестровых произведений не рассчитывали. Однако Таисс Мухтаровна заверила его, что мальчики мы старательные: Петя, в общей сложности, учится музыке уже четвертый год, ну а Фархад — мой сын, следовательно... «Ладно-ладно, — ответил Макухо. — Посмотрим».

Я, кстати, не слышал о простых (не специализированных,

при консерваториях) музыкальных школах, где преподавали бы такое количество разнообразных и довольно редких инструментов, как в нашей «музыкалке». Их преподаватели зачастую являлись совместителями. У нас работали штатные оркестранты Казанского государственного театра оперы и балета имени Мусы Джалиля: Снегов (контрабас), Ильин (труба), Пашин (кларнет), к сожалению, фамилии других музыкантов-преподавателей забыл. Работали они, разумеется, не бесплатно, но дорогого стоило их желание пропагандировать или, как сейчас говорят, «пиарить» свои инструменты среди детворы. И в музыкальных училищах, и в консерваториях во все времена преподавали педагогику, поэтому их выпускники имели право работать с детьми. Но без желания и даже определенного энтузиазма в этом деле, безусловно, не обойтись.

Не являлся исключением и наш учитель флейты, музыкант от Бога, Музыкант с большой буквы — Акмалетдин Хаялетдинович Мингазетдинов, которого мы звали проще: «Акмал Хаялыч». В оперном театре он был еще и концертмейстером флейт (самым опытным специалистом по инструменту): следил за дисциплиной, профессиональной формой коллег-флейтистов, разбирал с ними, если нужно, сложные места партитур — одним словом, «главный флейтист» театра. Невысокого роста, крепенький, немножко смурной, иронично-философского склада, с классической бородкой — Акмал Хаялыч производил впечатление основательного серьезного человека. С первого же занятия я уверился: прежних проблем, «а-ля Елена Степановна», не возникнет в принципе. Как он умело подводил к поставленной цели, настраивал на выполнение конкретного задания! Ещё и педагог от Бога! И, конечно же, сам факт работы в оперном театре априори гарантировал уровень музыканта высочайшей квалификации, недаром наш казанский «оперный», со временем, заслуженно получил высокий статус академического театра.

Понятно, что главное внимание таких преподавателей-совместителей было обращено в сторону их основной работы в театре. Поэтому они набирали считанное количество учеников, зато работали с ними не чета другим. Акмал Хаялыч, кстати, преподавал еще и ударные! Взял Генку Кормакова на ксилофон и пару учеников на барабаны. Ко всем своим достоинствам — еще и универсал!

* * *

И новый этап нашего музыкального образования стартовал! Сказать, что мы с Форином буквально бежали на занятия по флейте — значит не сказать ничего! Таисс Мухтаровна была счастлива! Да уж, повстречать на своём жизненном пути настоящего Мастера — огромная удача. Я проходил мимо регулярно встречавшихся мне в школе бывших «соратников» по хору «Улыбка» с гордо поднятой головой, мол, я-то — музыкант-инструменталист, не то что вы, хоровики: «ааа-ааа-а-а-а-а-а»! А Елена Степановна наконец-то избавилась от такого безнадежного лодыря и бездаря, как я. Тем не менее, случайно сталкиваясь со мной в коридорах школы, смотрела на меня несколько озадаченно. Еще бы: недавний «страдалец» и неумёха, сжимая под мышкой футляр с флейтой (инструмент выдали общественный), ходил по школе с абсолютно счастливым лицом! Как же мне хотелось искренне поблагодарить ее (и судьбу!) за то, что она не флейтистка! Сразу возник интерес и к другим музыкальным дисциплинам. Остается отметить, что стоимость обучения снизилась более чем на порядок — до полутора рублей в месяц.

Акмал Хаялыч, как и мы с Форином, вырос в Казани (в Ново-Татарской слободе). С ранних лет занимался музыкой у соседа – известного музыканта, солиста оркестра оперного театра. Окончив Казанское музыкальное училище, он поступил в Московскую консерваторию имени Чайковского в класс корифея советской флейтовой школы профессора Платонова.

Правда, во времена Карибского кризиса, учеба в консерватории прерывалась на три года службой в армии. Одновременно с учебой Акмал Хаялыч работал в Московском государственном симфоническом оркестре под управлением Вероники Дударовой – настоящей кузнице музыкантов высочайшего уровня. По окончании консерватории туда же и распределился. Однако отсутствие московской прописки (тогда это было чрезвычайно важно) и, как следствие, проблемы с жильем, заставили перераспределиться в Казанский театр оперы и балета, где ему, как молодому специалисту, пообещали жилье (общагу). Кстати, когда Акмал Хаялыч женился, ему дали комнату в небольшом ветхом доме дореволюционной постройки в Старо-Татарской слободе. Получается, жили мы с ним по соседству в одно и то же время. Супругой его стала скрипачка Гуля – тоже оркестрантка оперного театра.

Руководство оркестра Вероники Дударовой, вскоре после отъезда Акмала Хаялыча из Москвы, прислало в оперный театр запрос с просьбой «вернуть» классного флейтиста (видимо, проблема московской прописки разрешилась бы удачно), но руководство нашего оперного отказало. Условие возвращения в столицу гласило: «освободить при наличии равнозначной замены». Равного Акмалу Хаялычу тогда не нашлось, что означало: извольте, товарищ молодой специалист, отработать требуемый по распределению срок полностью. Заманчивое приглашение, понятное дело, «сделало ручкой».

Акмал Хаялыч страстно увлекался переложениями татарских музыкальных произведений для флейты (в сольном исполнении или в сопровождении фортепиано). Обработки народных песен, а также классика Салиха Сайдашева, Фарида и Мирсаида Яруллиных, Рустема Яхина, Александра Ключарева и других композиторов заиграли новыми гранями. Но больше всего Акмал Хаялыч преклонялся перед творчеством Назиба Жиганова, имя которого носит сейчас Казанская консерватория. Со временем, мы с Форином стали, наверное, основными исполнителями произведений творческого «тандема» Жиганов — Мингазетдинов.

Правда, сам маэстро Назиб Гаязович тогда, наверное, еще не знал об этих переложениях. Забегая вперед, поведаю про один забавный случай. В 79-м году, уже будучи студентом биофака Казанского университета, на факультетском фестивале самодеятельности я исполнял «Тан» («Утро») Жиганова, в переложении для флейты-соло.

На следующий день в университете ко мне подошёл студент:

– Скажи, а что за вещь ты исполнял на флейте?

Я решил блеснуть эрудицией.

– Это произведение написано знаменитым татарским композитором Назибом Жигановым, Героем соцтруда, председателем Союза композиторов Татарии, автором известной оперы «Джалиль»… – и дальше в том же духе. Интересовавшийся, затаив дыхание, слушал мой рассказ.

Закончив, я с важным видом глянул на своего собеседника: мол, видишь, какой я умный! Тот ответил:

– Да-а, большое спасибо! Мне было очень интересно послушать рассказ о моём отце. А то я вчера дома говорю ему, дескать, твою вещь на нашем фестивале на флейте исполняли, а он мне: «Ты знаешь, сын, я никогда ничего для флейты не писал!»

Оказалось, то был Ваня Жиганов с нашего факультета. Пришлось рассказать ему и про своего бывшего учителя флейты, и про его страстное увлечение.

Понятно, что в Москве Акмал Хаялыч был бы не особо востребован с флейтовыми переложениями татарских композиторов. Да и казанский оперный, хоть и не оркестр Вероники Дударовой, но тоже музыкальная организация очень приличного уровня.

Несколько раз мне доводилось видеть святыню Акмала Хаялыча: толстый рукописный сборник с его переложениями в переплете собственного изготовления. Писал он в нем изысканным каллиграфическим почерком, исключительно тушью, на прекрасной лощеной импортной нотной бумаге. У меня создалось впечатление, что Акмал Хаялыч боялся даже просто давать кому-либо в руки своё сокровище — листая страницы, он светлел лицом. Играли мы по писаным им же от руки нотам — кое-что из них у меня сохранилось.

Прошло два месяца, как мы с Форином стали увлеченно заниматься на флейте, наши дела продвигались хорошо. И вот, однажды...