Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х)
Шрифт:
Нелишне напомнить, что в те времена не существовало ни сканеров, ни копиров. Все, абсолютно все нотные оркестровые партии были рукописными. Что-то мы сами «перерисовывали» с оригинальных печатных партитур, но львиную долю этой титанической работы проделывал сам Макухо. Особенно меня восхищала быстрота его письма, когда нужно было оперативно переписать партии каждого инструмента при транспонировании в другую тональность в зависимости от высоты голоса солиста-певца.
Тогда-то я и заделался заправским «композитором». Поныне сожалею, что не показал свои «творения» Владимиру Алексеевичу — стеснялся. Хотя одна вещица,
За год мы с Форином освоились в оркестре настолько, что казалась неправдоподобной сама мысль, что нас когда-то здесь не было. Памятный «дебют» и вовсе вызывал улыбку: а, может, то были не мы? Когда получалось что-то дельное, нас с Форином охватывали искренняя радость достижения цели и упоительное ощущение самосовершенствования.
Но очень часто к этим светлым чувствам примешивалась грусть... И причиной ее был... Валерка. Точнее, его небытие. Как же нам хотелось, чтоб он тоже слышал! Конечно, мы помнили, что музыку он особо не жаловал. Но не сомневались: в нашем исполнении непременно бы воспринял! Воспринял и оценил. Но увы...
Погожей весной 76-го года у Денисовых родилась девочка, назвали Светой. Впоследствии, завидев её во дворе, я всегда замедлял шаг. С улыбкой наблюдал, как Светочка шустро семенит своими маленькими ножками, ковыряется в песочнице, слышал переливы её веселого звонкого смеха. Очаровательный ребенок. И вдруг становилось не по себе от мысли, что она, возможно, не появилась бы на белый свет, если бы не смерть нашего друга. Глубоко вздохнув, я прогонял прочь невеселые мысли. На всё воля Божья. Она жила вместо него. За него.
* * *
Конкуренция с Поляковым за духовиков-медников заставляла Макухо подбирать репертуар, в котором их участие было минимальным. Например, в «Танце маленьких лебедей» они исполняли только две последние ноты (так в партитуре Чайковского). И только непосредственно перед концертами состав оркестра ненадолго пополнялся этой колоритной и довольно специфической публикой.
«Духовики»! В нашей «музыкалке» это понятие носило несколько нарицательный, брутальный оттенок. Почему? Поляков часто брал в свой духовой оркестр трудных подростков. Да и вообще, духовая музыка — увлечение настоящих, в хорошем смысле слова, мужиков! Духовики, числясь учащимися нашей музыкальной школы, зачастую посещали занятия только по своему инструменту, игнорируя другие предметы, плюс оркестры. Руководство школы мирилось с этим: увлечены музыкой пацаны — и слава Богу.
Сейчас я отчетливо понимаю, какое святое дело творил Поляков, уводя их с улицы и увлекая прекрасным. Воистину, «красота спасет мир»! Духовой оркестр по составу был компактней симфонического и концертировал по городу даже больше нашего. На лето Александр Алексеевич заключал договор с каким-нибудь загородным санаторием или домом отдыха: оркестр вечерами играл там на танцах. Пацаны и делом заняты, и отдыхают, и в каникулы по улицам не болтаются. Поляков, ветеран войны, слыл подчеркнуто строгим и суровым педагогом, даже внешне соответствуя своему стилю преподавания, но по-другому с этими пацанами было нельзя. На его репетициях всегда царили железный порядок и твердая дисциплина. Помню, как гаркнет
Некоторые духовики действительно выглядели настоящими гопниками и нередко вели себя соответствующе. Частенько общаясь с ними, я, чтоб быть на равных, моментально «включал» все свои пацанячьи рефлексы и навыки. Форин их сторонился. Как сейчас перед глазами нехарактерная для музыкальной школы картинка: «поляковцы» шагают на репетицию по коридору, «конкретно» базаря и громко гогоча. Бедные благообразненькие скрипачи и пианисты, встречавшиеся бравым духовикам, с опаской принимали в сторонку, жались к стеночкам. Глядя на своих «собратьев по цеху», мне почему-то вспоминалась строка из маршевой ликующей патриотической песни «Руки рабочих»: «Идут хозяева земли! Идёт рабочий класс!»
Помню, как одна ошарашенная их видом мамаша, ожидавшая в коридоре своё чадо с занятий, взволнованно, с недоумением спросила испуганным громким шепотом другую мамашу:
— Кто это?!!
— Ду-хо-ви-ки!!! — зловещим шепотом эмоционально прошипела та в ответ.
Меня это очень рассмешило. Впрочем, духовики, несмотря на свои браваду и антураж, были, в целом, вполне адекватными, нормальными ребятами. Кое-кого из них я очень уважал как музыкантов. Правой рукой Полякова слыл Рафис — серьезный, авторитетный парень, очень приличный трубач. Если кто-то из оркестрантов Полякова «не догонял» или не сразу «въезжал», Рафис растолковывал по-своему, более «доходчиво». Репетиции духового оркестра, к глубокому удовлетворению встревоженных мамочек, проходили, в основном, в ДК имени Кирова на Павлюхина.
Но я-то, пардон, тоже духовик! И если в музыкальной школе бытует такое щадящее, снисходительное к ним, то есть, к нам, отношение, можно ли этим воспользоваться? И вскоре подходящий случай представился.
Напомню, предмет «общее фортепиано» был обязательным — любой музыкант должен иметь навык игры на этом универсальном, базовом инструменте. Почти все «поляковцы» «общее фано» игнорировали, но руководство школы, повторюсь, давно махнуло на это рукой. Мы с Форином, естественно, посещали.
Моей новой преподавательницей «фано» стала Лидия Николаевна Ландина — спокойная приветливая женщина, лет на десять старше не самой доброй памяти Елены Степановны. Зная, что я духовик, она не особо лезла из кожи в навязчивом желании сотворить из меня Гилельса или Рихтера, однако привечала желание дружить с клавиатурой. Оценив мой уровень пианиста, Лидия Николаевна подобрала соответствующий репертуар для разучивания. Не совсем ту муть, которой «пичкала» Елена Степановна, но тоже не сильно увлекающий.
Месяца два-три я старательно разучивал предписанные к исполнению «бирюльки», но вскоре вновь заскучал. Как-то набрался наглости:
— Лидия Николаевна, мне не нравятся вещи, которые мы с Вами разучиваем!
— Да? Ну, извини, дорогой, ты — во втором классе, а существует такая вещь как программа, я обязана ее придерживаться.
— Во-первых, за «фано», с учетом салона проката, я всё-таки уже четвертый год. А, во-вторых, меня уже «кормили» подобной туфтой и на мозг «давили» достаточно, из-за чего чуть не бросил музыкальную школу. — Я твердо стоял на своём