Первый детский симфонический (повесть о казанской жизни 70-х)
Шрифт:
— Препод у нас симфонист, он, типа, сразу нас настроил на Макуху, помогает, объясняет, если чё. Ты ж знаешь. — продолжил я.
В глазах Рафиса читалось одно: «Не убедил». И тогда я понял, что пора вбросить решающий аргумент.
— И потом, вы же все с Павлюхина, Хади Такташа, Спартаковской, так? А я-то «комаровский». Мои пацаны, в натуре, не поймут.
Рафис, прищурив глаза, несколько секунд внимательно изучал меня, будто впервые увидел.
— Не, ты чё, в натуре, с Комарова что ли?
— Я тебе О!-твечаю!
Рафис, резко развернувшись, молча удалился. Базар окончен.
Почему наш диалог с Рафисом закончился так неожиданно? Очень просто: «комаровские» воевали с «павлюхинскими». Именно воевали — бились смертным боем, даже просто находиться на территории «противника» было небезопасно.
Не скрою, чтоб развернуть сюжет и продолжить повествование, вновь пришлось долго настраиваться, поскольку писать про гопников и про музыку — небо и земля. Но надо, ибо полную картину казанской жизни времен моего детства и отрочества изложить без описания явления, позже, во времена Перестройки, получившего название «казанский феномен», не получится. Ведь сталкиваться с этим, в той или иной степени, приходилось почти каждому казанскому мальчишке.
Я упоминал про культ «конкретного» казанского пацана. Конечно, стремление выглядеть приблатненным, «грамотно» базарить, культивировать в себе бойцовские качества, бесстрашие и агрессивность, качать мышцы и уметь драться — не уникальное казанское явление, оно присуще многим городам и поселкам страны. Во все времена на Руси сойтись врукопашную «стенка на стенку» считалось национальной забавой. Но войны группировок казанских гопников назвать «забавой» язык не поворачивается.
Всё как на войне: объявление войны какой-нибудь, как правило, соседской группировке, заключение союзов, перемирий. На стенах домов, заборах, в общественном транспорте часто красовались надписи: «Такие-то» — козлы, «такие-то» — короли (вместо слова «короли» обычно изображалась корона)», из которых можно было понять, кто с кем враждует. В итоге: «Чё-чё-чё?! За базар отвечаете? Айда шабла (толпа) на шаблу что ли?» И понеслась!..
Иногда «боевые действия» приобретали немалый размах — десятки бойцов с каждой стороны в рукопашной. Впрочем рукопашными, в полном смысле слова, схватки за «честь улицы» были далеко не всегда. Боевой «арсенал» включал в себя палки (бейсбольными битами тогда еще не торговали), цепи, кастеты, ножи. «Боестолкновения» нередко завершались очень печально. Словом, с наступлением темноты на улицу лучше было не выходить. Патрулирование своих «владений» называлось «моталками».
«Оружейных дел мастера», подобные покойному Валерке, обитали не только в нашем районе. Однажды меня, возвращавшегося поздно вечером из музыкалки, неожиданно окружили «павлюхинские» гопники. «Где живешь?» — первый вопрос чужаку повсюду был одинаковым. Правдивый ответ на него мог привести к самым непредсказуемым последствиям, поэтому я назвал какую-то далекую улицу, надеясь, что «павлюхинские» с ней проблем не имеют. Вообще-то, врать было опасно: могли «подловить» на втором вопросе: «Кого знаешь?» (авторитеты из разных группировок были широко известны гопникам за пределами своих улиц). И если ответа не следовало или он оказывался неверным — значит, врешь! А раз врешь, значит, скрываешь откуда на самом деле, а значит, скорее всего, с «вражеской территории». Но второго вопроса не последовало: какой-то мелкий салага из окруживших меня гопников (их брали для приобретения «боевого опыта») вылез вперед: «Чё п...шь, я тебя на Комарова видел!» Видал ли он меня там на самом деле или «брал на понт» выяснять было незачем, я мгновенно среагировал и, протаранив салагу, бросился наутек. Бегал я хорошо, несмотря на портфель с флейтой. «Стоять!» — крикнули сзади. Ага, сейчас! Послышался непонятный хлопок — дома я обнаружил маленькую дырочку в портфеле, уж не знаю, из чего по мне шмальнули. Хорошо хоть флейту не задели.
Пришлось моему отцу вечерами часто встречать нас с Форином с занятий из музыкальной школы, хотя, в силу возраста, это казалось несолидным — вроде как, уже не маленькие. Но что ж поделаешь? Да и в светлое время суток ходить по «территории неприятеля» приходилось максимально бдительно, будучи всегда начеку. Привычка постоянно оценивать «оперативную обстановку» вокруг вошла в норму.
Хорошо запомнил, как после празднования моего пятнадцатилетия мы с Форином пошли проводить гостей-оркестрантов — скрипача Саню Пьянова и кларнетиста Димку Аксакова. Идем, ничего не можем понять: Танкодром напоминал растревоженный муравейник. У всех встречавшихся какие-то возбужденные лица, люди эмоционально что-то обсуждали, то тут, то там — милиция. Оказывается, «павлюхинские» только что нанесли «визит» с палками и цепями, нападая на всех встречных пацанов. «Ответка» «комаровских» не заставила себя долго ждать. И так по кругу.
Но рисковал ли я, честно сообщив Рафису, где живу? Не думаю. Точнее, уверен, что нет. Почему? Правильно: спасала «одна святая к музыке любовь». Мы, оркестранты и, вообще, ученики «музыкалки», понятное дело, не придавали особого значения тому, кто с какой улицы, но во внимание принимали.
Некоторые мои одноклассники регулярно участвовали в «моталках» и в междоусобицах гопников, это существенно повышало авторитет. Я, естественно, участия в массовых драках сторонился, несмотря на культивируемый мною антураж гопника, но, повторюсь, это было частью общепринятых норм поведения.
Один единственный раз мне пришлось поучаствовать в коллективном махаче. Возвращаясь из города, на конечной троллейбусной остановке «Кольцо» на улице Свердлова я случайно встретился со своими пацанами, человек десять-одиннадцать. Стоим, базарим, никого не трогаем. И вдруг, как атака кобры — внезапное нападение с разных сторон. Кто-то из наших успел определить: «Павлюхинские!» Конечно, драка была скоротечной: всё таки — средь бела дня, остановка, полно народу, но одному из наших по кличке «Чича» успели сильно разбить лицо.
«Комаровские», на моей памяти, враждовали также с «аметьевскими», с «Высотной», ЖБИ, «Борисково», со «Вторыми горками». Когда я учился в девятом классе, в драке «шабла на шаблу» убили пацана со Вторых горок. Забили насмерть. Как беспристрастно и сухо констатировал милицейский протокол: «крики прекратились, удары продолжали наноситься». По «делу» тогда проходили четверо — все бывшие ученики нашей школы. Время стерло из памяти их имена, но кликухи помню до сих пор: Афоня. Купец, Селя и Гоголь. Все получили различные сроки заключения. Один из них «ходил» с одноклассницей Ирой Гараниной, она, помнится, еще собирала подписи учеников школы с просьбой взять его на поруки — не помогло. Весьма печальным фактом было другое. Многие наши пацаны рассуждали примерно так: «его (погибшего пацана)сюда никто не звал, он сам со своей шаблой приперся на Комарова, не убили бы его — убил бы он». Замкнутый круг. Этот трагический случай вызвал большой общественный резонанс: в газете «Советская Татария» даже вышла статья «Драка». В ней автор пытался анализировать причины подобных вопиющих инцидентов, и не только у нас на Танкодроме.
Самой крутой в городе, в пору моего детства, считалась группировка «тяп-ляповских» — с жилого микрорайона вокруг завода «Теплоконтроль». Слава о ней «гремела» далеко за пределами Казани, группировкой руководили криминальные авторитеты. Суд по уголовному делу «тяп-ляповских» также освещался в газете «Комсомолец Татарии».
* * *
В чем причины столь широкого распространения в Казани подобных негативных явлений, о которых я пытаюсь поведать? Не знаю. Да и не ставлю задачу исследования этого, просто описываю, как всё происходило, исходя из личных воспоминаний и ощущений. Вражда молодежных группировок, массовые драки здорово отравляли казанскую жизнь той поры, заметно влияя на духовную атмосферу города. Народ вокруг постоянно пугал друга друга бесконечными страшилками, начинавшимися одинаково: «возвращался (возвращалась) поздно вечером домой...».
Определение «казанский феномен» появилось позже, при Горбачеве, в период «перестройки и гласности», когда я уже проживал в Сибири. Почему-то эта тема очень полюбилась журналистам и телевизионщикам, постоянно представлявшим родной город в нелицеприятном свете, как-будто ничего позитивного в Казани вообще не происходило. Тогда по телевидению и в прессе, после информационного «воздержания» «застойных» времен, вообще считалось нормой смаковать негатив. Вытаскиваешь «чернуху», «льёшь грязь» в глаза и уши сограждан — значит идешь «в ногу со временем». Гласность же! Безусловно, не замалчивать, освещать негативные явления жизни, призывать бороться с ними — показатель гражданской зрелости общества. Но всё хорошо в меру: тот период остался в памяти, как всеобщее низвержение основ и принижение значения почти всего, что было создано поколениями советских людей, сопровождавшихся мазохистски упоительными самооплевыванием и самобичеванием.