Первый дон
Шрифт:
Когда делла Ровере поднял голову и огляделся, знамя и лошади бесследно исчезли. Смысл увиденного он понял мгновенно: бык Борджа повержен.
Потрясенный, облокотился на стол, постоял, приходя в себя. А когда дрожь ушла из пальцев, взялся за перо, написал еще несколько писем. И, запечатывая их, над каждым произнес молитву. Одно ушло королю Неаполя, второе — Фортунато Орсини, который стал патриархом семьи после смерти кардинала Орсини. Третье — кардиналу Коронето в Рим, четвертое — кардиналу Малавольи в Венецию, еще одно — Катерине Сфорца во Флоренцию и последнее — испанской королеве Изабелле.
Теперь он твердо решил положить конец правлению Борджа!
Как и во все дни последних нескольких недель, тем утром Хофре спустился по длинной спиральной лестнице в подземелье замка Сант-Анджело, к той его части, где находилась тюрьма. Прошел мимо сонных охранников, которые более не обращали на него никакого внимания, направился к маленькой камере в углу.
Там, на матрасе, набитом соломой, нечесаная, грязная, сидела Санчия, застыв, как статуя. Всякий раз глаза Хофре наполнялись слезами, но она, похоже, его не видела.
Охранник отпер замок, Хофре вошел. Когда сел рядом и взял ее за руку, она никак не отреагировала, не отдернула вялую и холодную руку, не сжала его своими пальцами.
— Санчия, Санчия, — молил Хофре. — Пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста, не уходи просто так, без борьбы. Я отослал письмо твоему дяде, я уверен, что он приедет за тобой. Но сам я уехать не могу, боюсь, что они отыграются на тебе.
Санчия начала что-то напевать себе под нос, но не сказала ни слова.
Хофре знал, что он должен сделать. Но как?
С того дня, как по приказу отца Санчию бросили в темницу, его охраняли постоянно, наблюдали за каждым его движением. Оставляли в покое, лишь когда он спускался в подземелье замка Сант-Анджело.
Чезаре только что вернулся и заверил брата, что в самом скором времени попытается убедить Папу освободить Санчию.
А теперь Хофре смотрел на жену и по его щекам текли слезы. Он понимал, что она освободит себя сама, если он не поторопится. А он просто не представлял себе жизни без нее.
Аккурат в этот момент к нему подошел охранник и позвал по имени. Хофре его не узнал, хотя голос определенно показался знакомым. Шапка темных волос, синие глаза, волевое решительное лицо…
— Я тебя знаю? — спросил Хофре.
Охранник кивнул, но, лишь когда протянул руку, Хофре вспомнил.
— Ванни, — он обнял молодого человека. — Ванни, как ты проник сюда? Тебя же могут схватить.
Охранник улыбнулся.
— Только не в этом наряде. Пойдем, нам надо поговорить, пока есть время.
Несколькими днями позже, когда оранжевое солнце уже скатывалось за холмы, двое мужчин стояли у ворот конюшни. Тот, что повыше, в кардинальской сутане, давал последние указания четырем всадникам, одетым в черные плащи с капюшонами, с масками на лицах.
— Сделайте все, как я приказал. И чтоб никаких следов. Никаких. Все должно быть кончено… раз и навсегда.
Четверо всадников поскакали через песчаные дюны к домику старухи, которую звали Нони. Тяжело волоча ноги, она вышла им навстречу, опираясь на сучковатую палку, с плетеной корзинкой в другой руке.
Один всадник низко наклонился и что-то ей тихонько сказал, словно делясь важным секретом. Она кивнула, огляделась и, все так же волоча ноги, поплелась в сад. Вернулась с пригоршней черных ягод. Зашла в дом, ссыпала ягоды в маленький кожаный мешочек, протянула всаднику, который уже спешился и дожидался ее в доме.
— Спасибо, — вежливо поблагодарил он старуху. А потом выхватил меч и одним ударом развалил ее череп надвое.
Через несколько минут дом Нони пылал.
А всадники ускакали в ночь.
В день банкета, устраиваемого в честь побед Чезаре и одиннадцатой годовщины восхождения на папский престол Александра, тот проснулся с предчувствием беды. Да и спал он плохо, проворочавшись всю ночь. А когда сел, первым делом потянулся к амулету, чтобы потереть его, а уж потом прочитать молитву. Поначалу, не нащупав его, ничего не понял. Потеряться амулет не мог, потому что еще много лет тому назад по его приказу ватиканский ювелир заварил цепь, и с тех пор амулет ни разу не падал с шеи. Но в то утро его найти не могли, и Александр встревожился. Кричал на слуг, вызвал Дуарте, Чезаре, Хофре.
Его покои тщательно обыскали, но амулет исчез.
— Я не выйду отсюда, — заявил Папа, сложив руки на груди.
Но его заверили, что поиски будут продолжены по всему дворцу, в саду, в окрестностях, пока амулет не будет найден.
К вечеру амулет так и не нашли, однако кардинал Коронето, переговорив с Александром, известил всех гостей, что Папа согласился прийти на праздник. Но Александр предупредил: «Если к утру амулет не найдут, вся церковная жизнь остановится».
В роскошном загородном дворце кардинала Коронето столы поставили в великолепном саду на берегу озера.
Сверкали подсвеченные струи фонтанов, зарядивший с утра дождь давно прекратился, еду подавали отменную.
Большие креветки, переложенные травами и ломтиками лимона, телятину в соусе из ягод можжевельника, а венчал все огромный торт с фруктами и медом. Развлекали пирующих многочисленные артисты, включая исполнителя народных песен и танцоров с Сицилии.
Слуги разливали вино в большие сверкающие серебряные чаши. Коронето, невероятно толстый римский кардинал, в очередной раз поднял тост за Борджа.
Александр, на какое-то время забыв об амулете, пребывал в превосходном расположении духа, много смеялся, шутил с сыновьями. Чезаре сидел по одну его руку, Хофре — по другую. В какой-то момент от избытка чувств Папа обнял обоих сыновей и прижал к себе. Хофре как раз наклонился к Чезаре, чтобы что-то ему сказать, и неловким движением выбил из его руки чашу. Яркое, как кровь, вино выплеснулось на золотистую шелковую рубашку Чезаре.
Подскочивший слуга попытался вытереть пятно, но Чезаре сердито оттолкнул его.