Первый "Ё"
Шрифт:
Девчонка закатила желтые глаза.
– Ну что за люди! Все зарплата им, машины-дачи. Ты бутылку еще загадай!
Вовка с опаской отодвинулся.
– Можно все изменить, понял? Всю жизнь. Вот был ты такой человек, а будешь другой.
– Это как? В смысле имя другое?
– не понял он.
– Имя? Можно и имя. И дом можно другой, и семью, и работу и вообще... А хочешь - будешь птицей, хочешь - рыбой. Или вовсе ветром. Ну, понимаешь? Нужно загадывать такое... большое!
Вовка с сомнением покачал головой.
– Это что ж, можно чтоб теща ведьмой не была?
Кикимора фыркнула и недовольно отвернулась.
Вован представил себя в дорогущем костюме, при галстуке и в персональном самолете. Картина эта восторга особого не вызвала: галстуки он терпеть не мог, а в самолетах летать боялся. Да ну, глупости все. Как по телевизору прям: выпил кофе из красной кружки, и сразу красивый, богатый и не пахнешь.
Он недоверчиво качнул банку в ладони. Жидкость маслянисто тумкнулась в блестящую стенку.
– Митька-а!
– снова разнеслось над одуванчиками.
– Здрасть, дядь Вов, - буркнул мальчишка, пробегая мимо. Клизма трясла на бегу длинными ушами, к мокрой шерсти щедро липла травяная труха.
– Да ладно, - нерешительно сказал Вован, порываясь выплеснуть зелье.
– Не надо мне. Я уж как-нибудь...
Кикиморка враз повисла на рукаве, безостановочно повизгивая:
– Ты что! Не смей даже! Всю жизнь жалеть будешь! Ты не спеши, ты погляди, оно ж тебе само все покажет!
Вовка машинально глянул в банку. Из алюминиевой глуби действительно как живой картинкой плеснуло.
Вот теща на кухне, шурует недоброй памяти половником в полуведерной кастрюле и ворчит:
"Это что, зарплата, называется? Чистые слезы. Вона, полы протерлись, шкаф в ванной третий раз падает. Ведь цельными днями дома сидит, в телевизор уставится... У Федоренок Костя с трех работ деньги тащит, машину купил, этим летом жену в Турцию отправил, а этот..."
Соседская Настена визгливо отчитывает его, наткнувшись в подъезде:
"Ваш Петя в нашу собаку камнем кидал. Сама видела. Воспитывать надо детей, между прочим."
Бухгалтерша, подбоченясь, размахивает мятыми ведомостями, тыча едва не в глаза толстыми пальцами:
"Че ты на меня-то наезжаешь? Я что ли тебе зарплату начисляю? Сказано, остальное - после праздников."
Лидуся остервенело тыкает шваброй под диван, недовольно сдувает со лба давно не крашенную прядь.
"Футбол ему только. У сына все штаны порвались, ботинки на зиму надо... Все соседские на велосипедах гоняют, а на что его купить-то, велосипед. В кино ты меня когда приглашал? Про день рождения опять забыл!"
Петька с зеленой шишкой на лбу и дырами на грязных штанах глядит исподлобья.
"Он первый начал!"
Осуждающие взгляды Лидуси и тещи, сразу ясно, чье воспитание.
"Нету мужика в доме..."
Ну знаете!
Легкий ветер шептал умиротворяюще, гладил по горящей щеке. Толстая мамаша подбрасывала карапуза на руках: тот хохотал, цепляясь за блузку, оставляя на ней грязные отпечатки маленьких ладошек. Закусив губу, Вовка крутнул банку, словно калейдоскоп, стирая разом всю неустроенность бестолковой жизни.
Вот сам он в чистой джинсовке, ухоженный, с сытым блеском в глазах, вылезает из синего жигуля. Ботинки новые блестят. Вытаскивает из багажника набитые пакеты с эмблемой модного универсама. Дом - новый, сверкающий вымытыми окнами - распахивает нетронутые вандалами двери, чистый лифт стремительно возносит его к небу. Встречает жена - миловидное личико в обрамлении светлых волос, новенький пестрый халат, тапочки со смешными зайчатами. Ставит на чистую клеенку тарелку супа - из гороховой гущи торчит пахучее копченое ребрышко - усаживается напротив, в глаза глядит душевно. Серьезный мальчишка в другой комнате клеит самолетик, к этому точно не придраться самой строгой училке.
Вот так, да? Все иначе? Все по-новой?
А как же тогда давние свидания, Лидусины сияющие глаза, что смотрели из растрепанного букета так, словно он был единственным на земле мужчиной. А первая зарплата и купленные на нее моднющие брюки, что через неделю расползлись по шву? А шумная пьяная свадьба, а лидкин жаркий шепот в летней ночи, а мучительное ожидание в приемной роддома, а тяжелый кулек, из которого торчало сморщенное красное личико, и изумление с первым услышанным воплем младенца: мой сын?
Петькины первые шажки: иди-иди к папке скорей, прогулки по парку, утки, торопливо и жадно клюющие куски сладкой булки, Петька на карусели, Лидуся в новых фирменных сапогах: красотища какая, все девчонки обзавидуются, Новый год в детском саду, тещины пироги, они втроем на цветной фотографии, мороженое в маленькой кафешке, зоопарк: смотри, какие медведи, детсадовский выпускной, Петька плещется на мелководье, а Лидуся смотрит на них с берега и хохочет...
И это все тоже... иначе?
Вован глянул на небрежно размазанные по сини облака, на неподвижную воду в котловане, где в опрокинутом небе отражались сурепки с цикориями, на нахального воробья, что уже примерился склюнуть крошку от маковой булки прямо с ботинка. Грудь ему сдавило неповторимостью мига и сладко заныло под ложечкой, как в детстве, когда весь огромный мир распахивался навстречу из каждой росинки, или как позже, когда Петька младенцем сонно раскидывался в кроватке, и умилительно почмокивал губешками. Он улыбнулся широко и ласково небу, котловану, воробью и кикиморке и хлебнул теплого пьянящего зелья.
* * *
Солнце еще и не думало садиться, но подъездный сумрак ждал вечера. Неторопливо и спокойно Вован поднялся к облезлому подоконнику, пристроил на старое место шпротную пепельницу. Помедлил секунду и решительно поднялся к 52-й квартире.
Гуня отозвался тотчас же, будто так и караулил под дверью.
– Ты это, - Вовка смутился, не зная, как обратиться к домовому, - перебирайся к нам. Не больно-то тихо будет, конечно, но Лидка моя гадости вонючие не развешивает и чтоб пусто было не желает. А я тебе хлеб крошить буду. И молоко наливать. Ну и что там еще... Вот.