Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Шрифт:
– Представь себе. Практически мы взяли власть бескровно.
– Надолго домой?
– Вечером второе заседание съезда.
– Тебе обязательно? Теперь ведь забот меньше...
– Что ты!
– сказал он, засучивая рукава рубашки.
– У меня такое сейчас представление, что впереди огромное бескрайнее поле, заросшее бурьяном и мелколесьем. С болотами. Их надо осушить, поле надо раскорчевать, расчистить...
– Да уж, без этого ты не можешь.
– Без чего?
– Ни единого часа без работы не посидишь, - сказала она, радостно улыбаясь.
Глава третья
1
Дом № 33
Калинин задержался на тротуаре, чиркал спички, прикуривая. Заместитель наркомпрода Мануильский, вызвавшийся помочь Михаилу Ивановичу утвердиться на новом посту, улыбнулся понимающе:
– Волнуетесь?
– А как же иначе, Дмитрий Захарович?
– У вас же опыт работы в Лесновской управе...
– Короткий опыт-то. Да и что сравнивать: там небольшой окраинный район, а здесь весь Петроград. Два миллиона человек, хозяйство сложное. И не дадут мне работать спокойно, будут палки в колеса вставлять.
– Да, на теплые объятия надежды нет.
Они молча постояли, словно накапливая силы перед схваткой. Михаил Иванович мысленно перебирал события, связанные с его новой должностью. О том, что Петроградская дума не поддержит революцию, он говорил с самого начала, с момента вооруженного восстания. Больше того, дума заняла позицию, резко враждебную новой власти. Она пыталась выступить в роли единственно законного органа, который господствует в столице, установила связь с иностранными дипломатами. 29 октября, когда в Питере вспыхнул контрреволюционный мятеж юнкеров, городской голова Шрейдер заявил, что все посольства признают только документы, подписанные лично им.
Не удался мятеж юнкеров - Шрейдер затеял новую авантюру, решил собрать общероссийский съезд представителей городских и земских самоуправлений, сколотить организацию, которая повсюду на местах взяла бы власть в свои руки. Не давала покоя Шрейдеру мысль свалить Советы и самому стать во главе государства.
Однако на «Всероссийский собор» прибыло лишь десятка два делегатов - сорвалась и эта попытка. Но в стенах городской думы вынашивались новые планы. От Шрейдера и его компании тянулись нити к группам эсеровских террористов.
Петроградская городская дума превратилась в явно контрреволюционную организацию. И, занявшись борьбой против Советов, дума совершенно прекратила ту работу, для которой, собственно, была создана. Разрушалось городское хозяйство, редко ходили трамваи, с перебоями действовал водопровод, а думцам было не до этого - они занимались высокой политикой.
11 ноября в Смольном собрались гласные-большевики, чтобы обсудить создавшееся положение. Общее мнение было таково: дума полностью разоблачила себя. Нельзя дальше проявлять мягкость по отношению к ней, пора принимать меры. На том и порешили. Совет Народных Комиссаров издал декрет, в котором говорилось, что старая дума считается распущенной и будут проведены новые выборы.
Состоялись они через две недели. Из двухсот гласных, получивших доверие жителей города, сто восемьдесят восемь были большевиками. На первом своем собрании они избрали городскую управу, председателем которой выдвинули Калинина. Однако
– Время, - напомнил Мануильский.
Михаил Иванович бросил окурок и решительно направился в парадное. Отдал гардеробщику пальто, одернул френч. Зачесал назад волосы, прислушиваясь к гулу голосов, долетавшему из зала заседаний.
Он вошел - и сразу воцарилась глубокая тишина. По этой тишине, по хмурым лицам Калинин понял: гласные все знают и приготовились к встрече с ним. Ну, что же: выдержка еще никогда, кажется, не подводила его.
Мануильский остался в зале, а Михаил Иванович поднялся на трибуну. Сказал спокойно и веско:
– Я, избранный на основании всеобщего равного голосования петроградским городским головой, прошу вас сложить свои полномочия и оставить помещение.
Он ждал негодующих криков, ругани, топота. Но зал разразился смехом - злым, оскорбительным, надменным хохотом. Это был прием, рассчитанный на неожиданность, заранее обдуманный Шрейдером. И прием подействовал.
Михаил Иванович был обескуражен. Он умолк, не зная, что еще можно сказать гогочущему залу. Сквозь смех прорывались крики:
– Смотрите, какой голова! Смотрите!
– Из грязи!
– Фабричный!
– Глупость! Глупость! Глупость!
– ввинчивался в уши пронзительный голос.
Калинин слушал издевательский хохот, и злость наполняла его.
– Господа!
– он нарочно назвал их так.
– Вы рано хохочете, господа! Пословица говорит: хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Он резко повернулся и вышел из зала, в котором стало вдруг так же тихо, как и при его появлении. Думцы, разом отрезвев, недоумевающе глядели друг на друга. Неужели это они только что вопили и хохотали, вели себя как глупые подростки, вместо того, чтобы поговорить, разобраться? Недоброжелательно, с опаской косились они на улыбавшегося Мануильского, однако выдворить его никто не решался. Он гласный думы, имел право присутствовать на всех заседаниях.
Между тем Калинин прошел в кабинет городского головы. Окинул взглядом просторную комнату с длинным столом: бумаги, придавленные массивным пресс-папье, пепельница, подсвечник. Вокруг стола тесно сдвинуты стулья. Среди них выделялось кресло с высокой спинкой, в котором любил сиживать респектабельный, тучный Шрейдер.
Не без труда отодвинул Михаил Иванович это тяжелое кресло. Подумал: откуда у гласных такая ненависть к новой власти? Ведь там, в зале, собрались не капиталисты, не родовитые дворяне, а в общем-то простые люди, страдавшие при царизме, среди которых немало выходцев из крестьян, из рабочих. Многие из них боролись против самодержавия, прошли те же самые тюрьмы и ссылки, что и большевики. С некоторыми Калинин встречался в царских застенках. А теперь они стали лютыми врагами. Почему? Разница в образовании, в общественном положении? Ну, нет, образованностью могут блеснуть далеко не все думцы... Просто большинство тех, кто демонстративно хохотал в зале, являются вольными или невольными выразителями интересов буржуазии. До недавних пор они состояли (а кое-кто состоит и по сей день) на службе у финансовых воротил, у купцов, культура которых растилась в ресторанах на битье стекол да в конюшнях. У этих «борцов за революцию» сказалась их родственная связь с буржуазией, они почувствовали смертельную угрозу своему классу, что и вылилось внешне в страшной злобе персонально к новому городскому голове.