Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Шрифт:
«Надгробная эпитафия, - усмехнулся Мстислав Захарович.
– Не рано ли крест ставите?!»
Голоперов вопросительно посмотрел на барина, ожидая его слов. Остапчук в глубокой задумчивости тер кулаком подбородок. Произнес со вздохом:
– Вернуться бы мне... Жена у меня, детишков трое.
– Забыл, как большевикам кровь пускал?!
– жестко спросил Голоперов.
– На то война. А теперь покаюсь - может быть, и простят. Калинин-то с Советской властью работать зовет...
«Прямое попадание, - подумал Яропольцев.
– Не взрывчаткой, словом ударил». И вслух:
–
3
На одной из станций за рекой Амуром поезд Калинина встретили представители Приморского губисполкома и губкома партии. Михаил Иванович обрадовался, узнав в одном из встречавших Ивана Евсеевича. Неизменность и постоянство словно бы олицетворял он. Сколько уж лет прошло с их первой встречи в Ревеле, а Евсеев будто и не постарел. Степенный, осанистый, как всегда в начищенных яловых сапогах. Потертая кожанка застегнута на все пуговицы.
Михаил Иванович даже расчувствовался, так приятно ему было увидеть здесь, на Дальнем Востоке, своего надежного соратника. Чтобы не показаться сентиментальным, спросил весело:
– Ну как, Евсеич, осмотрелся на новом месте?
– Безусловно.
– А женой наконец обзавелся?
– Кому я нужен, перестарок рябой!
– отшучивался Иван Евсеевич.
– А для вас один сюрпризец имеется.
– Приятный?
– Наверно. Только не расспрашивайте до Владивостока.
Поезд заторопился дальше на юг. В салоне у Калинина собрались встречавшие его товарищи: как обычно в таких случаях, завязалась беседа о местных делах.
Любил Михаил Иванович поспрашивать, послушать, чтобы потом, когда будет выступать перед людьми, говорить с ними не с кондачка, не бросать общие фразы, а толковать о насущном, о наболевшем.
В каждой речи, даже самой небольшой, должен быть свой гвоздь, свой стержень. Этот стержень и искал Михаил Иванович в беседах с местными представителями.
– Итак, первым по плану у нас сход в деревне Михайловне Никольск-Уссурийской волости. Кто бывал там, что там волнует крестьянство?
– Разрешите мне, Михаил Иванович. Я недавно ездил туда по поручению губкома. Положение в волости, безусловно, характерное для здешних мест. Сказывается длительная оторванность Приморья от остальной страны, уровень политических знаний невысок, пропаганду начинаем с азов. Народ разный: много таких, которые в сопках партизанили, но есть и такие, которые уживались и с белогвардейцами, и с интервентами... Еще вот бабы очень задиристые. Привыкли всю войну хозяйничать без мужиков и сейчас тон задают.
– Матриархат?
– с улыбкой осведомился Кали-чин.
– Вроде того.
– А жалобы на что будут?
– Налог, Михаил Иванович. Первый раз обложили крестьян налогом, кажется им, что тяжело.
– А в самом деле?
– Трудновато, безусловно, да что поделаешь? Разрушений много, восстанавливать нужно. Одна железная дорога сколько средств требует. Центральная власть никаких сумм от нас не берет, нам оставляет, но все равно мало.
– Об этом и поговорим, - кивнул Калинин.
– Мы теперь ехали, узнали: оказывается, только
– Он принялся свертывать самокрутку.
– А еще расскажите мне, какое крестьянское хозяйство считается здесь средним. Какой земельный надел, какая скотина, годовой доход?
К концу беседы он ясно представлял обстановку в Никольск-Уссурийской волости. Решил: никаких речей не нужно, пусть люди спрашивают о том, что их тревожит и интересует. А он ответит.
Народу собралось много. Приехали, вероятно, крестьяне из соседних волостей и даже из дальних сел. Рядами стояли телеги с поднятыми оглоблями. Разноголосо гомонили бабы.
Все принарядились, будто на праздник. И денек теплый, погожий.
Михаил Иванович внимательно смотрел на сход с дощатой трибуны. Обычно в таких случаях первые ряды занимают мужики, бабы толпятся позади. А тут - поровну. Баб впереди даже больше, пожалуй.
Почти возле самой трибуны стояли трое. Михаил Иванович понял: народ выдвинул их вести разговор. Один мужик - могучий, широкогрудый, с черной окладистой бородищей. Другой же, наоборот, щуплый, безбородый и даже безусый, хотя и в почтенном возрасте. Лицо у него спокойное, умное. Между этими несхожими мужиками - женщина в вышитой украинской кофте. Дородная, властная, она, вероятно, была в молодости очень красивой.
Федора Гавриленко - назвал ее председатель волисполкома. «Бой-баба!» - подумал Михаил Иванович.
Эта самая Федора вступила в разговор одной из первых, едва Калинин полюбопытствовал: какой считается деревня - богатой или нет?
– Считают богатой, да богатства-то мало. Привезешь овес, покупают у нас за тридцать копеек, а на рынке торгуют за сорок.
– А сколько раз вы пашете землю?
На этот вопрос деловито и быстро ответил безусый крестьянин:
– Под пшеницу раз пашем, в среднем десятин десять - двенадцать сеют. Раньше засевали по тридцати десятин. А на тот год будем вас просить помочь нам. Уж очень тяжел для нас налог.
– Теперь и на Дальнем Востоке перейдем к единому налогу, - твердо сказал Михаил Иванович.
– Это вам вначале так трудно кажется, а потом привыкните.
Опять быстро заговорил безусый:
– Более зажиточные уплатили общегражданский налог, остались малозажиточные и бедняки, а с каждым днем цена увеличивается; сегодня не успел заплатить, денег не было, и вместо одного рубля тебе уж завтра надо два заплатить. А где же денег взять? Нельзя ли попросить, чтобы брали по той же цене, как вначале, то есть по одному рублю?
– Уж будьте добры, подумайте о нас, - поклонилась Калинину женщина.
– В России пятый год берут налоги, а у вас только начали - и вы уже стонете.
– Отдышку дайте, а про то не говорим, что совсем платить не надо.
– Здесь не Россия, земля не так родит, - поддержал женщину пожилой крестьянин.
А могучий бородач, молчавший до сих пор, заговорил вдруг, оглушая всех своим голосом: у него сын, дескать, в Красной Армии, и какие теперь ему положены льготы, и нельзя ли отпустить сына поскорее домой?