Шрифт:
Лев Бердников
Первый российский полицмейстер
В кафтанах василькового цвета с красными обшлагами, в ярко зеленых камзолах, новоявленные стражи порядка, выстроившись в шеренгу, громко и внятно произносят слова полицейской присяги: “верным, добрым и послушным рабом” быть царю и “в том живота своего в потребном случае не щадить”. А затем каждый поочередно подходит к обер-полицмейстеру Антону Мануиловичу Дивьеру и целует Евангелие и крест, которые тот держит в руках. И все было бы ладно, если бы не еврейская наружность главного полицейского чина: не крест ему подстать, а звезда Давида!
Однако, он – христианин. Христианство принял еще его отец-марран, бежавший от португальской инквизиции в Голландию и занявшийся там не очень-то прибыльным оружейным
А.М. Дивьер
Писатель А.И. Соколов, очень точно назвал Антона “юркий Дивьер”. И действительно, сызмальства Антона отличали ловкость и расторопность, что производило самое выгодное впечатление на окружающих. Он лихо лазал по канатам и правил парусами, без устали плавал – словом, отменно нес матросскую вахту. А дальше ему улыбнулась сама Фортуна: он очутился в нужное время в нужном месте.
Случилось это в 1697 году, когда в Голландию прибыло Великое посольство из Московии, в коем под именем Петра Михайлова выступал сам государь. Амстердамские власти, зная о пристрастии царя к нептуновым потехам, устроили тогда маневры, в ходе которых разыгралась нешуточная морская баталия. Десятки парусных кораблей выстроились в две линии в заливе Эй, вблизи мыса Схелингвуд. Петр, как истый морской волк, в разгар военной забавы перебрался cо своей яхты на один из кораблей и принял командование им. Здесь-то его внимание и привлек красивый исполнительный юнга. Его внешность очень выразительно описана у израильского писателя Д. Маркиша в его книге “Еврей Петра Великого, или Хроника из жизни прохожих людей” (2001): “...Ловко сбитый мускулистый молодой человек в матросской одежде. В его то ли сильно загорелое, то ли от природы смуглое лицо вправлены были, как черные камешки, крупные выпуклые глаза в мягких метелочках юношеских ресниц. Кисти рук его были маленькие, сильные и тоже смуглые, темные. Во всем его взгляде... явственно проступало что-то экзотическое, неместное; держался он хотя и скромно, но без всякого смущения”. Разговорившись с юнгой, монарх тут же предложил ему перейти на русскую службу.
Остается загадкой, почему Петр, приложивший столько усилий к строительству флота и ощущавший острую нехватку в морских кадрах, не использовал Дивьера по его прямому назначению, а именно в качестве моряка или корабела. Видимо, проницательный венценосец угадал в зеленом салажонке его более высокое предначертание, а потому сразу же определил Антона в придворные пажи.
Д. Маркиш приписывает Дивьеру такие думы: “Нет никакой разницы в том, как добывать деньги: пиратствовать ли в Южных морях, следить ли за опальными русскими недорослями. Одно было ясно совершенно: чем ближе к царю, тем больше денег... А эти, русские, чужие, как все здесь чужое”. Мы же полагаем, что такие корыстолюбивые мотивы свойственны исключительно “солдатам удачи”, стремившимся подороже продать свою шпагу. Дивьер же не ощущал себя чужим в стране, ставшей для него новой родиной. Вручив себя и свою жизнь царю Петру и России, он пожелал всемерно укорениться в стране и стал не “прохожим” человеком, этаким перекати-поле (как почему-то принято называть всех иудеев диаспоры), а одним из рачительных хозяев и патриотов российской державы.
Будучи христианином (как и его покойный отец), Дивьер мог беспрепятственно жить в России и продвигаться по служебной лестнице и не приняв греческого вероисповедания (ведь стал же полным адмиралом друг царя, кальвинист Ф.Я. Лефорт!). Тем не менее, сразу же по приезде в Москву Антон обращается в православие. Шаг этот говорит о его неукротимом желании адаптироваться в русскую жизнь. Ведь известно, что “русский” – это имя прилагательное, поскольку носитель его к России приложен и самозабвенно ей служит. И не химическим составом крови определяется эта русскость, но радением о вере и судьбе империи.
Природный ум, веселый характер, рвение в делах быстро выдвинули новоиспеченного пажа
А.Д. Меншиков
“Смышлен, вкрадчив, бескорыстен, неутомим”, – говорили современники о Дивьере. И монарха более всего пленили его неподкупность и бескорыстие, столь редкие в России той поры. Антон не воровал, взяток не брал и руки в государственный карман не запускал, что в значительной мере и определило благоволение к нему Петра. Он получил право без доклада входить в токарню царя. И вот уже Антон – генерал-адъютант, что по тогдашнему воинскому уставу равнялось полковничьему чину.
Как чувствовал себя при русском дворе этнический еврей? Современники свидетельствуют, что поначалу высшее общество относилось к нему, безродному выскочке, холодно и настороженно; и якобы дабы упрочить свое положение, Дивьер решает выгодно жениться. “Обратить свои искательства в среду родовитых боярских семей, - пишет историк С. Н. Шубинский, - он не смел, зная, что его еврейское происхождение явится здесь непреодолимой препоной; оставалось пробовать счастия у новой аристократии”. Выбор 28-летнего Антона пал на сестру сына конюха, а ныне всесильного князя А.Д. Меншикова, Анну Даниловну. Сколько чернил и бумаги было израсходовано, чтобы доказать, что Дивьер женился исключительно по голому расчету! Говорили, что его суженая – чуть ли не старая дева (хотя на самом деле ей было всего 22 года!) и красотой вовсе не отличалась. На самом же деле была она личностью примечательной и весьма эмансипированной: залихватски ездила верхом, к немалому соблазну ревнителей старины, была (в отличие от брата) грамотной и говорила на нескольких языках. Одно время она в числе прочих составляла ближний круг, своего рода гарем царя (куда, наряду с Меншиковыми и сестрами Арсеньевыми, входила, кстати, и Екатерина Трубачева – будущая императрица Екатерина I). Поговаривали, что Анна даже была мимолетной пассией женолюбивого императора.
Вознесенный из грязи на вершины российского Олимпа, спесивый Меншиков ответил Дивьеру резким и категоричным отказом. Тогда Антон решает соблазнить Анну и, поставив братца перед свершившимся, испросить у него разрешение на брак, дабы покрыть грех. Реакция светлейшего была, однако, прямо противоположной ожидаемому: он пришел в такое неистовство, что не только сам нещадно отлупцевал соблазнителя, но и (чтобы мало не показалось) кликнул челядь, которая и довершила мордобитие.
Видно, матримониальные планы в отношении его сестры не только не утишили гнев Меншикова, а, напротив, лишь усилили его. Какая уж тут женитьба по расчету: зная мстительность временщика, Антон не мог не понимать, что наживает в его лице могущественного и коварного врага. Не расчет, думается, одушевлял действия Дивьера, а сердечная склонность и любовь к Анне Даниловне. (Забегая вперед, скажем, что они были счастливы в браке; плодом их любви были четверо детей – три сына и одна дочь).
Дальнейшие события современный писатель Н. Коняев живописует так: “Оправившись от побоев, Дивьер сообщил об этом Петру, и царь немедленно отправился к Меншикову сам. – “Ты чего, совсем охренел, камарад? – спросил он. – Ты пошто Дивьеру-то отказал? Ты кем меня перед Европой выставить хочешь?” И хотя Меншиков отдал сестру Дивьеру, но царь так и не простил светлейшего... Хотя при Петре Первом и не было еще антисемитизма, но Петр уже тогда решительно пресекал его”. Правда состоит в том, что припертый царем к стенке Меншиков вынужден был согласиться на этот “неравный” брак (продолжая испытывать к Дивьеру непреодолимую вражду). Касательно же антисемитизма можно сказать определенно: он в Петровские времена имел место не только на религиозном, но и на этническом уровне.
Юдофобство при дворе достигнет своей кульминации в 1722 году, когда схлестнутся интересы того же А.Д. Меншикова и вице-канцлера, еврея П.П. Шафирова (они не поделили барыши от совместной беломорской компании), свидетелем чего был и Дивьер. И хотя барону Шафирову не составило труда оправдаться в этом пункте (он сослался на знакомство государя с его крещеным отцом, а также на получение последним дворянства еще при царе Федоре Алексеевиче), поносительные слова о “жидовском роде” весьма симптоматичны.