Первый шпион Америки
Шрифт:
— Ну вот и никаких трудностей. Я же вижу, что ты способный, быстро учишься. — Щеки и нос Синицына порозовели, в глазах появился загадочный блеск. — Еще?
— Нет пока.
— А я чувствую — еще надо. Кстати, мгновенно согрелся.
Изо рта Ефима Львовича тянулся парок. Он забрал у Ксенофона фляжку и сделал еще два больших глотка.
— Вот теперь нормально. — послушав себя, сказал он. — Если почувствуешь, что еще пары глотков не хватает, не стесняйся и попроси. Разведчик болеть не должен. Не имеет права. Это аксиома. Учись, пока я жив. Причем совершенно бесплатно. — Он рассмеялся, закрутил фляжку и сунул ее в карман. — И такую фляжку профессионал всегда имеет с собой. Мало ли что. Не только чтобы согреться. Могут ранить. Спиртовая повязка поможет. Или разжечь быстро костер, снять нервное напряжение, разговорить
Не прошло и двух минут, как Ксенофон Дмитриевич почувствовал резкую волну тепла, разливающуюся по всему телу. Еще через мгновение он перестал ощущать и кусающийся морозец, точно тот отступил перед этой грозной спиртовой силой.
— А своему Пулу передай, пусть снимет ту напряженность, которую сам же устроил своим глупым заявлением. Ты возьми на работу несколько газетчиков и попытайтесь создать видимость этакого журналистского центра, под прикрытием которого можно собирать и более интересную информацию. Пусть возникнет легальное Информационное бюро, представитель которого, ну ты в частности, был бы вхож к Карахану, Троцкому и в другие официальные органы, чтобы все убедились, что никаких подрывных целей ваше Бюро не преследует. На первых порах этому надо будет уделить максимум внимания. Пул погорячился, заявив Чичерину, что, поскольку в Советской России запрещена вся оппозиционная пресса, он и создаст свою сеть информационных агентов. Это прозвучало как вызов. Вы что, бодаться с новой властью хотите? В Кремле не дураки, чтобы не понять, какого рода сведения будут интересовать в первую очередь американское генконсульство. Это как красная тряпка для быка. И нам сразу дали задание: усилить контроль и наблюдение за деятельностью этого Бюро. И прежде всего за тобой. Я лично этим не занимаюсь, хотя знаю человека, которому это поручено. Пока могу сказать одно: трагедии нет, капитан пришел из старой армейской разведки, филерскую работу не знает, но быстро, полагаю, научится, поскольку настырный полуеврейчик, что в результате может принести нам массу неприятных ситуаций и весьма осложнит работу. Нам это надо, выражаясь на их интонациях, Ксенофон Дмитриевич?
— Нам это нежелательно, — улыбнулся Каламатиано той ловкости, с какой Синицын перевернул слова на еврейский манер.
Они попрощались, договорившись, что Ефим Львович сам найдет Каламатиано дня через два-три и даст ему знать, где они встретятся. А за это время он разработает сеть танников, методы общения, шифр и, может быть, будут отработаны первые позиции по составлению названных карт. Ксенофон Дмитриевич слушал своего собеседника несколько рассеянно, неожиданно вспомнив о той блестящей провокации в кафе.
— Если, конечно, вы мне доверяете, — уловив эту рассеянность, неожиданно добавил Синицын.
Именно в эту секунду Каламатиано неожиданно подумал, что раз советской разведке дано такое задание, то вот наилучший способ держать всю деятельность Бюро в поле своего зрения: войти в него основным агентом и поставлять хорошую, проверенную дезинформацию, а через шифры и тайники будет легко выявить всю структуру разведывательного центра. Да и эта квартира, может статься, вовсе не Синицына, а выбранная им специально первая попавшаяся, и про шторы придуманная им заранее занятная уловка. Наверняка подполковник числиг себя не менее опытным, чем те же Вертемон и Лоран, о которых он его предостерегал. Ефим Львович сейчас выложил ему немало любопытной информации, чтобы завоевать его доверие, но у него не дрогнет рука, нажимая на спусковой крючок.
— Давай договоримся сразу: либо мы отныне полностью доверяем друг другу, либо разойдемся, потому что едва ты начнешь подозревать меня, как все полетит к черту. Я человек грубый и прямой в этом отношении, у меня тоже семья, дети, да и здоровье ни к черту. Мне эти игры ни к чему. Ну, по рукам или расходимся навсегда?
Они стояли уже во дворике дома, где жил подполковник. Надо было на что-то решаться, а Каламатиано никак не мог до конца определить: продолжает Ефим Львович с ним эту опасную игру или же ведет себя как его друг и сторонник. Его проницательность, умение разгадывать тайные мысли выдавала крепкого и опытного профессионала, и подполковник тотчас почувствовал за молчанием Каламатиано некоторую настороженность, вот и решил до конца объясниться. Но что делать в этой ситуации нанимателю?
— Ну так как, Ксенофон Дмитриевич? —
Каламатиано помедлил и подал ему руку. Синицын крепко пожал ее.
8
На следующий день Пул с утра вызвал Каламатиано к себе и сообщил, что пообещал руководству не позже начала мая предоставить те военные карты, о которых шла речь в первом их серьезном разговоре.
— Вы понимаете, что ситуация обостряется день ото дня, и мы не можем сидеть сложа руки. Я понимаю, что мистер Робинс, уезжая, хочет оставить о Москве наилучшее воспоминание, посетив все приятные места в столице, я же порекомендовал вам присоединиться к нему для того, чтобы он ввел вас в Кремль, передал свои связи, но я не вижу вас второй день и обеспокоился, как бы эти проводы не затянулись на целую неделю, — стараясь выбирать выражения поделикатнее, заговорил консул. — Мэдрин плохо себя чувствует, у него температура, и я боюсь более худших последствий, на меня свалились все организационные хлопоты генконсульства. Я, к сожалению, не смогу какое-то время уделять вам больше внимания, чем бы мне этого хотелось, понимая, что работа по организации Бюро требует огромных усилий, поэтому и беспокоюсь, сможем ли мы в срок сделать обещанное. Что вы думаете по этому по воду, мистер Каламатиано?
Они сидели в кабинете генконсула, Пул, посасывая потухшую сигару, восседал за широким столом Саммерса, одним глазом пробегая бумаги, поступившие на его имя. В основном это были прошения об эмиграции из России, просьбы перевести деньги и драгоценности в американские банки и даже предложения о сотрудничестве. В смутные времена люди всегда не знают, за что хвататься. Европа, охваченная мировой войной, была слишком ненадежна, и на этом фоне Америка представляла собой незыблемый оплот мировой цивилизации. К двадцатым годам возник и распространился в России еще один миф о том, что разбогатеть в Америке ничего не стоит. Деньги там можно делать из воздуха, золото зарыто в земле большими слитками, и одного вполне хватит, чтобы завести шикарную виллу, авто и открытый счет в банке. Этому мифу способствовали тс, кто уехал в Америку во время первой русской революции в 1905–1907 годах и успел встать на ноги. Их письма окрыляли желающих покинуть тонущий российский корабль.
Но американский Госдеп призывал своих представителей к осторожной выдаче таких разрешений, опасаясь большого наплыва русских беженцев в Америку, а с ними и проникновения революционной заразы, подразумевая под этими идеями род некой эпидемии, которая может передаваться по воздуху.
— Впредь я бы хотел, чтобы вы согласовывали со мной сроки таких обещаний, — проговорил Ксенофон Дмитриевич. — Помимо этого своими неосторожными заявлениями о деятельности будущего Информационного бюро вы тотчас привлекли внимание стратегической разведки Генштаба к нашей деятельности, что несколько осложняет мою работу. Поэтому в первые дни я бы хотел создать видимость для советского правительства, что мы не собираемся превращать эту структуру в некий разведывательный орган, иначе мы сразу же попадем под такую плотную опеку, что будем связаны по рукам и ногам, я не говорю уже о тех карательных мерах, которые могут последовать и привести к прекращению деятельности центра. Я вас прошу также как официальное лицо разъяснить господам Чичерину или Кара-хану, что мы имели в виду создать прежде всего легитимный орган, не связанный со сбором государственных секретов Советской Республики.
Спокойная, но жесткая и уверенная речь Каламатиано заставила Пула отложить в сторону бумаги. Он даже вытащил изо рта сигару.
— У вас есть точные сведения относительно действий советской разведки? — спросил консул.
— Сведения точные, но конфиденциальные, я прошу учесть и этот момент.
— Я могу полюбопытствовать, с кем вы имели такой конфиденциальный разговор? — спросил Пул.
Каламатиано вспомнил совет Ефима Львовича послать Девитта подальше и усмехнулся.
— Я не могу назвать имя своего агента, с которым подписал контракт, как и его военную должность. Могу лишь сказать, что он обладает этой информацией непосредственно, — заявил Каламатиано.