Первый шпион Америки
Шрифт:
— Я бы так не сказал, — осторожно произнес Пул. — Хочу заметить, что при всем азарте, темпераменте, иногда несколько искусственном, нарочитом, он больше аналитик, нежели дитя. С ним очень легко ошибиться. Я ему не раз говорил, что разведка в его лице потеряла великий талант. У него есть только одно качество, которое мне не нравится: напор, натиск, граничащий подчас с хамством и беспардонностью. Научить его джентльменскому лоску почти невозможно. Его милая жена, чрезвычайно деликатное создание, уживается с ним лишь потому, что годами его не видит. Хотя считается, что для военного человека это положительный момент. Он оригинальная личность…
Не успел Пул произнести эти слова, как в кабинет ворвался сам Робинс.
— Привет, мистер консул! — громоподобно прорычал он, выбросив вверх руку, как это делали римские
Девитт покраснел, не зная, как реагировать на эти солдафонские шутки полковника.
— Я ни о чем таком тебя не просил, у Ксенофона достаточно своих связей, — оправдываясь, забормотал Пул.
— Ну ладно, ладно, я его забираю! — Он отхлебнул виски и поморщился: — Я же говорил: гадость! — и залпом опрокинул стаканчик. — Я вообще не понимаю, Ксенофон, о чем с мистером Пулом можно говорить? Его любимое занятие сидеть в большой канцелярии за столом, принимать посетителей и разъяснять им правила поведения в чужой стране. Он тебе, наверное, об этом сейчас и талдычил: как ему тяжело, Мэдрин болеет и все взвалил на него. А? Точно! — загорелся полковник и, не дождавшись ответа, засмеялся, сотрясаясь всем телом.
К чести Пула, он не обиделся на этот грубый выпад, а захихикал вместе с ним.
— Ну вот видишь, я угадал! Угадал! — уже переходя на раскатистый, рокочущий хохот, погрозил указательным пальцем консулу Робинс.
— Угадал, — кивнул Девитт, посасывая потухшую сигару.
— А раз угадал, то Ксенофона забираю! — резюмировал он. — Пошли!
Каламатиано нерешительно посмотрел на Пула.
— Идите, Ксенофон, мы вроде бы все вопросы с вами обсудили, а у меня действительно гора бумажной работы. — Консул пододвинул к себе стопу документов. — Когда уезжаешь, Рей?
— Думаю, скоро, на днях. Что-то надо будет передать госсекретарю?
— Конечно.
— Всегда к вашим услугам, господин консул. — Рей исполнил изящный французский реверанс. — Будьте здоровы, как говорят у нас в России!
— Я подготовил то, о чем мы говорили, — поднявшись, сказал Каламатиано, протягивая Пулу записку. — Если что-то потребуется скорректировать или дополнить, я сделаю.
Это была записка о положении с продовольствием в Москве. Каламатиано указал в ней о перебоях с хлебом в столице, очередях за хлебом, о том, что продукты в основном люди покупают на черных рынках. Пайки скудные, и не всегда даже их хватает на всех. Каждый обыватель с утра устремляется на железнодорожные вокзалы, чтобы ехать в деревню, ибо только там еще можно купить продукты более-менее дешево. «Стремительно падает заготовка зерна. Крестьяне просто не хотят отдавать хлеб, предчувствуя будущий голод. Если в ноябре 1917-го было заготовлено 641 тысяча тонн для обеспечения городских жителей хлебом, то в январе 18-го — только 46, а в апреле будет и того меньше. Правительство вынуждено переходить на систему карточек и пайков, кои установлены уже по четырем категориям и строятся по классовому признаку: первая — для рабочих тяжелого физического труда, четвертая — для нетрудовых элементов, под которыми значатся больные, старики и дети. Но прожить на паек не только четвертой, но и первой категории семье из четырех человек, каковая считается средней в России, практически невозможно. Рабочие получают полфунта хлеба в день, фунт сахара в месяц, полфунта жиров и четыре фунта селедки довольно плохого качества. Кулацкие и буржуазные элементы пайков вообще лишены.
«Лишенцы», как их теперь называют в России, становится самым модным словом. Им может стать каждый, потому что этот вопрос решают местные Советы, а они могут зачислить в лишенцы любого. Как мне рассказывал один житель Твери, его определили в лишенцы лишь на том основании, что тот в присутствии председателя районного Совета робко высказал свое возмущение новыми порядками.
— Еще хорошо, что не расстреляли, — сказал мне этот тверянин, — а то могли бы и расстрелять.
Почти при полном отсутствии госторговли существует широкая система черных рынков, благодаря которым и живет народ. Цены здесь пока относительно умеренные, но из-за общей инфляции они растут почти каждый день, привожу их на конец марта: пара ведер картофеля (16–18 килограммов) в Павловом Посаде — это 70 Километров от Москвы — стоит 50 рублей, а в городе Александрове (110 километров) 6 рублей. Пуд ржаной муки на черном рынке 500–600 рублей, в деревне же можно купить за 300–350. Фунт черного хлеба в булочной 1 рубль 80 копеек, фунт белого — 3 рубля. Круп почти нет. Яйца — 5 рублей 10 штук. Сахар в деревне 10–15 рублей фунт, аналогичная цена на масло, заграничное стоит дороже. Но несмотря на относительную дешевизну продуктов в деревне, вывезти их оттуда довольно сложно. Сейчас на въезде в город установлены специальные заставы, которые безжалостно реквизируют у всех эти продукты, считая, что они везут муку или сахар для перепродажи, спекуляции. Позволено провозить только один-полтора килограмма, но ехать ради них бессмысленно. 26 марта 1918 года был введен в действие декрет Совнаркома о наделении Наркомата путей сообщения «диктаторскими полномочиями в области транспорта». Специально созданные рабочие дружины трясут всех мешочников, отнимая у некоторых последнее, при сопротивлении отправляя их в тюрьму и там отбирая вообще все. Отобранные продукты развозятся по магазинам и пускаются в продажу.
На больших предприятиях организованы свои столовые, где можно довольно сытно пообедать за один-полтора рубля. Есть несколько открытых столовых с дешевыми обедами по 2–3 рубля. В обиходе еще старые царские деньги, медные, серебряные, золотые, последние ценятся выше всего, и ассигнации. Наравне с ними берут и керенки, введенные в оборот Временным правительством. Большее хождение на рынках получил товарный обмен, когда вещи меняют на продукты. По приоритетам на первом месте стоит одежда, потом обувь. Далее инструменты: топоры, пилы, стамески, гвозди. Хорошо идет на обмен табак. В принципе, имея деньги или такие ходовые вещи, как сапоги, тулупы, шапки, рубашки, можно приобрести все: и хорошего гуся, курицу, полтеленка. Положение ухудшается с каждым днем, и с каждым днем дорожают продукты. Все ждут лета, но, если продовольственная политика кардинально не изменится, к следующей зиме с 18-го на 19-й год грянет голод».
9
Уже солнце плескалось в лужах вместе с воробьями и мальчишки пускали в ручьях бумажные кораблики, мало задумываясь над тем, что произошло с Россией полгода назад. Робинс, выйдя из консульства, заулыбался всем лицом, щурясь от ярких весенних лучей, и Ксенофон Дмитриевич поймал себя на том, что тоже невольно улыбается. Белые сугробы быстро осели, почернели, и рыжая земля проглядывала в сквере на газонах. Бородатые дворники уже расчищали дорожки в скверах, пожилые нянюшки и старые бонны еще выгуливали господских детей, а дородные мужи и старцы не спеша совершали свой предобеденный моцион. С шумом, пугая прохожих гнусавыми выкликами клаксона, проносились редкие машины, резво сновали извозчики, чиновники в калошах и черных шинелях спешили по делам — весенняя картина Москвы почти не изменилась, лишь чаще на улицах попадались военные с винтовками за спиной, и это вносило свой особенный, тревожный диссонанс в жизнь Москвы.
Элегантная дама в собольем жакете и такой же муфте, в черной длинной юбке и узких ботиночках, в темно-зеленой шляпке с вуалью, чуть покачивая бедрами, изящно двигалась им навстречу и, увидев двух мужчин в заграничных осенних пальто и шляпах, одарила их мягкой, таинственной и призывной улыбкой. Рей, впившись в нее глазами, остановился, снял шляпу и, мило раскланявшись, долго смотрел ей вслед. Дама, не выдержав, оглянулась, и он кокетливо помахал ей рукой.
— Твоя знакомая? — удивился Каламатиано.
— Нет, первый раз вижу, но какая улыбка, какая грация! — воскликнул полковник. — Да я готов свою жизнь бросить к ее ногам за одну эту улыбку! Ты какой-то пресный, Ксенофон! Почему ты мне сразу не сказал, что в России самые красивые женщины на свете?!
— Но это же очевидно. Стоит только один раз пройтись по улицам, и все станет понятно. А ты здесь с лета прошлого года. Восемь месяцев. Другой бы за это время давно выучил язык, ты же знаешь всего тридцать — сорок фраз, и то преимущественно из ресторанного лексикона.