Первый шпион Америки
Шрифт:
Ксенофон Дмитриевич забрал у нее сумки, отнес их на кухню. Вернулся. Она все еще стояла в прихожей, точно боялась войти в собственную квартиру. Каламатиано подошел к ней, обнял ее и сразу же поцеловал. И она тотчас кинулась к нему на шею, затрепетала, прижавшись всем телом, и он почувствовал, как ее бьет озноб. И это нервное электричество тотчас передалось и ему. Они оба вспыхнули и, объятые страстью, уже не могли расцепить рук. Еще через секунду, не сказав ни слова, они оказались в спальне, но взгляды, жесты, движения губ лучше объяснили ту великую жажду, каковую они не могли более переносить.
Прошел, наверное, час или чуть меньше, они молча лежали, по-прежнему крепко обнявшись, когда раздался
— Не тревожьтесь, это соседка. Она всегда так громко и резко стучит. Просила меня купить ей соли, а соли в магазинах нет. На рынке же я не стала покупать. Дорого. Она еще постучит и уйдет.
И точно, через минуту стук прекратился, послышались шаркающие шаги и хлопнула дверь.
— Я вам снова тушенки и кофе и чая принес, — вспомнив, сказал Ксенофон Дмитриевич.
— Зачем?
— Пусть будет.
— А я уже у Пети спрашивала: не уехали ли вы куда-нибудь? Потому что никаких сообщений через меня Ефим Львович больше не передавал, а тушенку брать запретил. Петя же сказал, что вы никуда не уехали.
— Ко мне приятель приезжал из Америки, я вынужден был с ним возиться, водить по гостям…
— Привели бы и к нам.
— Нет, это были сугубо деловые визиты.
— А Петя мне ничего не говорил об этом…
— Петя ничего не знал.
— Я просто хотела вас видеть.
— Я тоже.
Аглая Николаевна приготовила кофе. Ксенофон Дмитриевич пожалел, что не захватил торт.
— Уже лето, а большевики по-прежнему держатся у власти. А говорили, что они не просуществуют и трех, а потом и пяти месяцев. Что-то происходит против них?
Каламатиано кивнул.
— Серьезное?
— Сейчас трудно сказать. Западные державы и Америка выжидают. И это понятно, еще идет мировая война, нужны силы, чтобы бороться с немцами. Но как только они начнут всерьез помогать добровольческим силам Деникина и Краснова, тогда все станет очень серьезным, и я думаю, Ленин власть не удержит.
— Скорее бы, — вздохнула Аглая Николаевна. — А то домком грозится нас уплотнить, подселить в одну из комнат каких-то жильцов. Ужасно! Ефим Львович с Петей сочинили какую-то бумагу с просьбой никого не подселять, и их начальник Тракман ее подписал, я отнесла в домком, но там сказали: все пишут им такие бумаги, поэтому внимания на них никто не обращает. Тогда Ефим Львович сам пошел ругаться с домкомом и пригрозил, что арестует его за контрреволюционную деятельность. Председатель домового комитета очень испугался, прибежал ко мне и сказал, что до осени никого не подселит, но осенью надо приобрести более солидную бумагу от Моссовета и подписанную желательно первым лицом, он называл фамилию, но я не запомнила. Или от ВЧК. Они ВЧК эту почему-то боятся.
«Значит, Ефим Львович частенько сюда заходит», — подумал Ксенофон Дмитриевич.
— Ефим Львович часто к нам заходит, — точно разгадав мысль Каламатиано, повторила с грустным видом Аглая Николаевна. — Я уже поняла, что он был всему виной… Ну то, что вы не появлялись?
— Не совсем. Я действительно был загружен делами и просто не мог вырваться.
— А теперь вы будете чаще вырываться? — смутившись, спросила она.
— Хоть каждый день!
Он обнял ее. И она опять крепко прижалась к нему, точно не хотела его отпускать.
— Если я ненадолго буду выходить из дома, то штора будет плотно закрыта, хорошо? — прошептала она. — Но теперь я буду мчаться домой как угорелая.
Каламатиано кивнул. Аглая Николаевна снова крепко прижалась к нему. Это было странное ощущение тревожного счастья. Еще вместе, прижавшись друг к другу, но сознавая каждую секунду, что надо расставаться. Большие напольные часы в гостиной пробили три, и Ксенофон Дмитриевич ушел.
Когда он подъехал
Каламатиано показал «гимназиста» Пулу и рассказал о первом своем «опекуне», Брауде.
— Я вижу, за вас взялись основательно, — усмехнулся Девитт. — Это и хорошо, и плохо.
Ксенофон Дмитриевич рассказал, как два часа таскал «гимназиста» по городу. Пул внимательно выслушал его рассказ, посасывая сигару, и важно произнес:
— Ничего, это хорошая школа. Я подумаю, чем вам можно будет помочь. Что-нибудь придумаем.
22
Из донесения Каламатиано в Госдепартамент Соединенных Штатов Америки: «20 июня несколькими выстрелами с близкого расстояния был убит комиссар по делам печати, пропаганды и агитации Петрограда двадцатисемилетний Моисей Володарский. Стрелял боевик, правый эсер Сергеев, скрывшийся с места преступления и до сих пор еще не пойманный властями. Лениным в Москве был поднят вопрос о красном мщении. Смерть любого члена партии должна быть оплачена кровью врагов. Приводим дословный текст телеграммы Ленина Григорию Зиновьеву, председателю Петросовета и члену ЦК партии большевиков, чтобы вы могли уяснить себе, как Ленин относится к террору против своего народа. Нам думается, что данный документ красноречиво раскрывает ту политическую линию, которая становится главной для правительства большевиков.
«Петроград. Г. Зиновьеву. Также Лашевичу и другим членам ЦК. 26 июня 1918 года.
Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что Вы (не Вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали.
Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.
Это не-воз-мож-но!
Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, особенно в Питере, пример коего решает.
Привет! Ленин».
Стремление высших властей «поощрять энергию и массовидность террора» становится все более заметным».
26 июня агент № 11, работавший на Каламатиано, побывал на тайном заседании руководящего совета антибольшевистской организации «Правый центр», проходившем на одной из конспиративных квартир.
Из отчета агента № 11: «На встрече, состоявшейся 26 июня, было твердо решено взяться в Москве за главное, то есть сбросить большевиков. Но военной организации в Центре нет, хотя выделены средства на закупку оружия. Князь Евгений Трубецкой доложил о переговорах с представителем французской военной миссии. Французы готовы передать Центру более 700 тысяч рублей для создания боевых групп, но просят всю деятельность Центра согласовывать с ними. Начались споры. Деньги иметь хочется, а подчиняться французам не очень. Потратили на обсуждение этого вопроса почти сорок минут и решили, что обойдутся без французов. Денег у них достаточно и без французов. Было предоставлено слово человеку в военной шинели. Кто это — никто не знал. Его представили как Союзника. Он говорил по-русски довольно чисто, без акцента, но фразы строил по заученным канонам: подлежащее — сказуемое, из чего можно сделать вывод, что выступавший не обязательно русский. Он сказал, что в первой декаде июля ожидается мощное выступление ряда организаций против Советской власти с целью ее свержения, и попросил присоединиться к этой акции.