Первый шпион Америки
Шрифт:
— Думаю, да…
— Из наших: Кроми, Хилл, Дюкс. Все трое ребята боевые, не дрогнут. Я с ними уже говорил. У каждого из них есть по два-три надежных человека. Я и ты — вот уже десятка.
— А Хикс?
— Да нет. И Бобби не годится. Он обещал связаться с генералом Пуллем. Из тысячи двухсот солдат десанта, быть может, найдется человек тридцать, кто сможет незаметно пробраться в Москву. Хотя на это не рассчитываю. Кто это? — Рейли кивком головы показал на Маршана, который с жадностью путника, неделю не бравшего в рот ни крошки, поглощал бутерброды.
— Ренс Маршан, корреспондент «Фигаро».
— Зачем он нам нужен?
—
— Так выгони его!
— Это все-таки консульство, сам понимаешь, есть этикет, и если это сделать, то он растрезвонит по всем газетам, и Пулу влетит, а кроме того, он пришел с Гренаром и Вертемоном, как бы официальными лицами. Поэтому, если будешь что-либо говорить, не вдавайся в детали. Общие слова. И ни слова о будущей операции.
Девитт Пул подождал, пока приглашенные официанты наполнят бокалы, и, выйдя на середину, поприветствовал всех собравшихся и поблагодарил, что они откликнулись на это приглашение.
— Мэдрин был большой сторонник демократии и свободы, — продолжил Девитт. — Несмотря на болезнь, он с интересом следит за первыми шагами новой власти и с огорчением отмечал, что все слова и лозунги большевиков о мире, свободе, демократии остаются пустым звуком, а человеческие идеалы втаптываются в грязь. Сначала были запрещены все оппозиционные печатные издания, потом партии и организации, а сейчас Ленин уничтожил и своих бывших соратников. Понятие «диктатура пролетариата» превращается в диктатуру одной партии, одной власти, в беспощадную тиранию одного человека. Уже понятно, во что превратится эта страна через несколько лет. Будет создан деспотический режим, в котором преследованию подвергнется всякое инакомыслие, всякое другое мнение. Хорошо, что Мэдрин не дожил до этой страшной яви! Вспомним же его добрым словом, и пусть ему земля будет пухом!
Все выпили. Маршан пробрался к Каламатиано. — Несколько политизированное начало, Ксенофон, не считаешь? — прошептал он. — А потом, неужели Мэдрин был таким реакционером? Я тут встретил Жака Садуля. Он уже ходит в красноармейской форме, помолодел лет на двадцать: загорелый, глаза сияют, я ему даже позавидовал!
— Чем он занимается?
— Он обучает рукопашному бою молодых красноармейцев. Получает паек, распевает революционные песни. Какая мощная энергия заключена в стихии и лозунгах новой власти. Не надоело Пулу трын-деть о свободе?
Рейли стоял рядом и слышал весь разговор. Он подозрительно посмотрел на Маршана, бросил предупредительный взгляд на Ксенофона и отошел в сторону. Маршан был прав в одном: и Гренар, и Вер-темон, выступившие после Пула, довольно скучно повторяли друг друга, твердя о необходимости объединения усилий для борьбы с большевиками и о том, что настает решающий час. Они говорили обо всем, но только не об усопшем Мэдрине Саммерсе, и Маршан быстро раскусил этот трюк Пула и возмутился еще больше. Но совещание уже распалось на маленькие группки, а виски быстро развязало языки. И Маршан мог слышать, как Гренар с Пулом и Вертемоном уже открыто обсуждали успех саботажа и диверсий на железных дорогах и подкупе советских чиновников.
— Это твоя затея организовать это совещание? — спросил Рейли.
— Пул рвется встать у руля, — усмехнулся Ксенофон.
— Узнаю хватку старого волка, — усмехнулся Рейли. — А этот журналист смахивает на доносчика. Расскажи-ка мне о нем.
— Давно работает в России. В 1910 году брал интервью у Льва Толстого, в 1912-м издал во Франции книгу «Главные проблемы внутренней политики в России», до войны считался главным экспертом по этой стране. В 1915-м пошел добровольцем на русский фронт, симпатизирует Ленину, свои корреспонденции пересылает Пуанкаре, который внимательно их читает. Поэтому Гренар и Всртсмон не могут с ним не считаться. Он хороший малый и неплохой аналитик.
— И все равно он мне не нравится. Чутье меня не обманывает, — резюмировал Рейли. — Я тихо исчезну не прощаясь, потому что слушать все эти речи нет сил.
К ним подошел Анри Вертемон. Каламатиано познакомил его с Рейли, принес им виски.
— Весьма наслышан о вас! — сказал Вертемон Рейли.
— А я о вас! — вежливо улыбнулся Рейли.
— Тут молва донесла, что вы и Локкарт активно общаетесь с полковником Берзиным, командиром латышского полка? — спросил Вертемон.
Рейли сделал недоуменное лицо, точно не понимая, о чем спрашивает француз.
— Я не прошу, чтобы вы отвечали утвердительно на этот вопрос, — улыбнулся Вертемон. — Но поскольку мы вырабатываем сегодня некий общесоюзнический статус, что я считаю своевременным, хочу вас предупредить, что Берзин был замечен в коридорах ВЧК с неким Яковом Шмидхеном, подпоручиком того полка, он же Янис Буйкис. Последний всегда был довольно устойчивым сотрудником нынешнего режима. Но теперь в полку не служит. Не правда ли, любопытная метаморфоза?.. — Вертемон вытащил папиросы и закурил. Невысокого роста, с острыми, пронзительными глазами, он производил впечатление умного собеседника. — Спрашивается: где он служит? Никто не знает. Да и Берзина бы не поставили командиром кремлевского полка, если б в нем были замечены колебания. Хотя сама идея просто великолепна, примите мои поздравления!
Вертемон протянул Рейли руку, и Сид пожал ее. Однако от Каламатиано не ускользнуло, как побледнел Рейли, то и дело трогая кончик своего носа, что свидетельствовало о сильном волнении. Ведь он на сто процентов был уверен в искренности намерений Берзина и его помощника.
Они еще немного поговорили о положении большевиков в Москве. Вертемон даже высказал предположение, что если события будут развиваться так, как сейчас, то режим Ленина продержится до зимы, а в январе — феврале случится то, что произошло в семнадцатом году при Николае Романове: весь народ выйдет на улицы и потребует отставки Ленина.
— Я только думаю, что Ленин поступит совсем иначе, чем Николай Александрович, — заметил Каламатиано.
— В этом вы правы, — согласился Вертемон.
Едва завершилось совещание — весьма удачно, как заметил Девитт Пул, — Каламатиано помчался домой к Синицыну в Милюгинский переулок, дом четыре. Он уже вошел в подъезд, поднялся на один лестничный пролет и вдруг вспомнил наказ подполковника: если шторы в окне расположены веером, то все нормально; если висят прямыми полосами, то входить нельзя. Несмотря на все события, происшедшие накануне, Ксенофон Дмитриевич вышел на улицу и взглянул на окно: шторы висели прямыми полосами, значит, в дом входить было нельзя. Но Синицын мог специально распустить их, ибо вряд ли вообще хотел видеть Ксенофона Дмитриевича. Он в нерешительности остановился перед окнами. За спиной послышался шорох. Каламатиано оглянулся, и чья-то фигура резко метнулась в подворотню. Это мог быть и очередной филер ВЧК или Воен контроля.