Первый удар. Книга 1. У водонапорной башни
Шрифт:
— Ты так думаешь? — спросил Дюпюи.
— Чего тут думать! Знаю. Вот, например, сегодня утром янки всех подряд обыскали, отобрали спички, зажигалки, перочинные ножи — словом, все «огнеопасные и острые предметы». И еще предупредили: сегодня как-нибудь обойдется, а завтра потрудитесь прийти в тапочках, потому что в башмаках запрещено, особенно с железными подковками, которые могут дать искру. Представляешь? В декабре, в такую погоду, работать в тапочках на веревочной подошве. Ведь там в грязи утонешь, их грузовики всю землю кругом размесили. Конечно, народ поворчал, а протестовать по-настоящему никто не посмел. Публика еще хуже, чем была на нашем заводе.
— Очень уж ты скорый, — ответил Дюпюи. — Дай им время
— Ничего не скорый… Вчера, помнишь, в полдень дождь начался, целый час лил. И хоть там ни одного навеса нет, где бы можно было укрыться, никто, небось, не сказал: бросай, ребята, работу! Смелости не хватило.
— А сам ты?
— Я уж раз поплатился, пусть теперь другие начинают.
— Неужели ты намерен работать у этих мерзавцев и даже не попытаешься поднять людей?
— Да говорю тебе, что с ними ничего не поделаешь. Впрочем, не беспокойся, у меня кое-какие мыслишки есть. Времени я там зря терять не буду, попомнят меня американцы! Пусть отнимают спички и ножи, я и без них обойдусь. Услышишь еще обо мне…
— Кто это тебе нашептывает? Смотри, сынок, будь осторожен. Помни, когда человек один что-нибудь затевает, иногда вместо пользы вред получается.
— Не волнуйся, я, слава богу, не маленький, знаю, что делаю. Мне подсказчики не требуются. Там многие такого же мнения держатся… Я уже кое-какой почин сделал.
— Какой почин?
— А вот какой. В лагере несколько ящиков и несколько катушек проволоки лежат в сторонке, туда даже прожектор, что на водокачке, не доходит, темно там. Вот я и решил разбить какой-нибудь ящик и посмотреть, что там внутри. На мое счастье, у одного ящика доска оторвалась. Доски, доложу тебе, толстые, а гвозди длинные — вот такие. Ну, я лопатой, как рычагом, и приподнял доску.
Для большей наглядности Жожо сунул черенок ложки в трещину деревянного стола.
— Понял? Только я ничего не увидел. Рукой щупаю — тоже ничего. Герметическая упаковка! Я решил было бросить, да, уходя, чуть не напоролся ногой на гвоздь. Тут-то меня и осенило. Осторожненько запустил лопату в отверстие и потихонечку стал отдирать доску за доской, старался только гвозди не погнуть. Потом забрал подмышку лопату, доски, отошел и зарыл доски так, чтобы гвозди торчали из земли. Знаешь, где зарыл? Как раз там, где грузовики проходят и делают круг перед разгрузкой. Надо тебе сказать, что они следом друг за другом идут, так что на траве даже дорожку укатали. Сейчас-то, конечно, там тихо, машин нет, а завтра утром посмеемся!.. Честное слово, отец, мне обратно куда веселей было идти, чем на работу. Декуан с парнями спрашивали, где это я пропадал, а я ответил, что ходил, мол, за нуждой. Они меня, конечно, на смех подняли: замерз, поди, на таком холодище, говорят. Если бы они только знали…
— Будь все-таки осторожней, сынок, а главное, не доверяйся советчикам. Глупость недолго сделать.
— Вечно ты боишься! Все вы боитесь. В результате люди сидят сложа руки, а янки преспокойно выгружают свои материалы. Вот теперь об оккупации повсюду говорят. Все протестуют, а дела не делают.
Жожо встал, подошел к окну и заговорил, стоя спиной к отцу:
— Послушай-ка, что я тебе скажу… Тут дело не в количестве, много народу не требуется. Если бы каждый добыл себе автомат, через какой-нибудь час американцев тут бы и духу не было. Всех бы перещелкали. И уж после этого другие бы к нам не сунулись, не беспокойся. Мы ведь у себя дома, в своем праве, имеем право защищаться. А листовки, надписи разные, плакаты — разве это борьба? Дайте-ка нам автоматы, тогда посмотрим. Через месяц будет уже поздно, янки обнесут поле колючей проволокой, наставят сторожевых вышек — вот тебе и готов концентрационный лагерь, останется только нас всех туда засадить.
— К сожалению, все это
Жожо круто повернулся к отцу.
— А хочешь знать, так я тебе скажу, в чем у нас загвоздка. Мы, французы, народ конченный. Я-то видел настоящий народ, во Вьетнаме, и на всю жизнь получил хороший урок. Вьетнамцы не ковыряются, как вы здесь. Там мы были оккупантами. Они нам дали жизни, не то что вы здесь американцам. Все на воздух летело. Сколько раз, бывало, высунешь на минуту нос, и сейчас же пули — ж-ж-ж! Редко нам доводилось поспать ночью спокойно. Небось, не такими были свежими да румяными, как американцы здесь. Вот там — народ, и в Корее тоже, а мы неженки.
— Не болтай глупостей. Уж на что ваш заводик, казалось бы, богом забытый, и то зашевелились! Одной искры достаточно, какого-нибудь крепкого парня, который сумел бы поднять народ, указать людям правильный путь. Тебе же удалось! Вот погляди, сразу все вспыхнет, как солома. Наш народ еще загорится.
— Вот именно! Загорится да потухнет, — заметил Жожо.
Дюпюи с грохотом отодвинул стул и пожал плечами.
— Мальчишка! Посмотри вокруг хорошенько, и тогда мы с тобой еще поговорим.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Гитара
Все произошло как-то само собой, никто не назначал дня, никто не возглавил переселения, хотя уже давно в поселке поговаривали о том, что пора бы решиться. Споры о переселении начались еще тогда, когда функционировала школа профессионального обучения. Наши-то ребята, небось, там не учатся, хоть бы один туда ходил. Можете часами доказывать, что не один наш поселок существует на свете, что такая школа — дело полезное, но попробуйте, растолкуйте это людям, которые годами ютятся в жалких развалюшках, а тут же, под носом у них, в каких-нибудь пятидесяти метрах, пустует великолепный дом, построенный еще немцами в 1943 году. Даже когда съезжались ученики, все равно многие комнаты оставались свободными. А теперь школа закрыта, и искушение стало слишком велико. Особенно в эту чортову стужу.
В сущности, все произошло без ведома партийной организации. С тех пор как работу сосредоточили в порту, докеры-коммунисты вошли в одну из двух организованных там ячеек, вопросы, касающиеся непосредственно жизни поселка, как-то отступили на второй план. Несомненно, это был немалый недостаток. Сейчас в поселковой ячейке остались почти одни старики, женщины, два-три торговца, живущие на окраине, школьный учитель. Не в обиду товарищам будь сказано, но поселковой ячейке не хватало опыта, хотя женщины там боевые и во многом могут даже показать пример мужчинам. Собрания проходили регулярно, активно обсуждали на них многие вопросы, но нередко расходились, так ничего и не решив. То же получилось и с пустующей школой — обсуждали этот вопрос несколько раз, но все безрезультатно. Хотя все знали, что в основном народ стоит за переселение, никто не решался взять на себя инициативу — уж очень сложным казалось дело.
Но в это утро Жежен отправился в обход по баракам — должен же кто-то был сделать первый шаг. И хотя у Жежена тяжело на сердце — нет его друга Леона, которого убило на шоссе американским грузовиком, — все-таки пошел старик. Кто знает, если бы уже совершилось «великое переселение народов», был бы жив дедушка Леон и поныне, поскольку ребятам не пришлось бы пересекать шоссе — можно добираться до школы через поле, где был немецкий аэродром. Да, такого друга, как Леон, у него уже больше не будет. Жежен вспоминает, что завтра Леона зароют в общей могиле, и его снова охватывает гнев. Трудно в такие часы усидеть дома; отчасти поэтому старик и решил побывать сегодня в бараках. Не желает он сидеть сложа руки, безропотно ожидать избавительницу-смерть, как Леон, как многие другие старики в их поселке.