Первый удар. Книга 3. Париж с нами
Шрифт:
— И все с тобой согласились?
— Еще бы!
В это время в секцию пришел Шарльтон, на его обязанности лежит распределение газет. Сегодня ему предстоит двойная работа — к каждой пачке газет надо присоединить пачку листовок.
Анри собирался расспросить Робера о принятых решениях, но отложил этот разговор, желая разузнать у Робера и у Шарльтона о том, что же произошло дальше с застрявшими грузовиками.
Шарльтону было известно следующее: к месту аварии отправлены автокраны, и если не случится ничего непредвиденного, дорога через час, самое большее через два, будет свободна. Больше ничего Шарльтон не знал.
— Даже в этом случае они не успеют все перевезти до демонстрации, — заметил Робер.
— Говорят, но это еще не проверено, — продолжал Шарльтон, — что в ожидании, пока будет открыт путь для машин, разгрузка приостановлена.
— Ах
И Робер, отведя Анри в сторону, стал ему что-то шептать. Шарльтону неприятно, когда при нем шушукаются. Поль другое дело, тот, наверно, понимает, что для Робера он посторонний.
Роберу не терпелось передать Анри рассказ товарищей, которые по заданию партии пошли работать на пароход. Робер повидался с ними сегодня ночью и теперь чуть было не забыл об этом рассказать. Но, по-видимому, его сообщение не имело большого значения, потому что Анри сел на свое место, ни слова не сказав Полю.
— Во всяком случае, — говорит Шарльтон, — весь народ с нами.
Пришли еще двое товарищей, распространители газет. Один из них — пожилой, с редкими седыми усами и странными, покрытыми морщинами большими ушами, которыми он при разговоре время от времени двигает, как другие подмигивают или морщат лоб. Он немедленно поправил Шарльтона:
— Весь-то весь, да не весь! Нечего обольщаться. Сегодня ночью я был с Альсидом Мортье… У него какие-то завиральные идеи о своем хозяине…
— Ты не совсем прав, — поправил старика Анри, — я знаю мнение Альсида, он мне об этом говорил.
— Когда? Сегодня?
— Нет, несколько дней…
— Ну, так ты не все знаешь. Лучше бы выслушал меня, чем прерывать!.. Я же тебе говорю: сегодня ночью мы втроем — Альсид, я и еще один паренек — делали надписи. Писал-то больше паренек. Альсид держал банку с краской, а я стоял на карауле. Обрабатывали мы выделенный нам квартал, как раз тот, где находится завод Альсида. Пишет, значит, наш молодой товарищ на длинной стене напротив завода свою надпись, а Альсид вдруг говорит мне: «Посмотри на окно» — и показывает. А было, знаешь, довольно светло. Невдалеке торчит фонарь. Вот и пойми: горит ли свет в комнате, или это отсвечивает фонарь? «А я тебе говорю, там ночник, — уверяет меня Альсид. — Я видел, как кто-то отодвигал занавеску». Я его спрашиваю: что же делать? Удирать? Сами понимаете, ноги не молодые, и я опасаюсь всяких неожиданностей. А Альсид мне отвечает: «Нет, нет, подождем! Мне кажется, он не захочет нам мешать…» — Кто он? — «Сын, младший сын, это его комната». Честно вам скажу, мне это не очень понравилось. Быть вынужденным на старости лет уносить ноги, да и Альсид сам не первой молодости. Я ему говорю: разве мало еще стенок, пойдем в другое место. Прав я? Так нет, он уперся, и все. Больше того, когда мы кончили, Альсид стал уверять, что надо попытаться сделать на заводской стене, на той стороне улицы, еще одну надпись. «Очень возможно, что нам удастся», — уговаривал Альсид и, чтобы успокоить меня, сказал, что занавеска, наверно, и не шевелилась, ему, мол, только померещилось, а на той стороне улицы мы будем защищены стеной… Ну, а в общем, ту надпись необходимо было сделать. Как раз в том месте, где улица образует зигзаг, представляешь себе? Идешь с одной стороны и оказываешься напротив заводской стены, с другой идешь — перед тобой та стена, которую мы только что разукрасили. Короче говоря, надписи нужны на обеих стенах. Ладно. Принялись мы за дело, а Альсид все поглядывает на окно. С того места, где мы теперь стояли, было ясно видно: в комнате горит ночник. Наверно, кто-то проснулся. Альсид вдруг говорит мне: «Теперь точно, занавеска шевельнулась». Я бросился было бежать, а он снова: «Подожди. Не нервничай». Ну, а когда мы все написали и никаких неприятностей не было, я смеюсь над Альсидом: «Как видишь, тебе все приснилось! Никого в окне не было». Но он мне возражает: «А я в этом вовсе не убежден. У меня на то есть свои основания». И Альсид мне рассказал: вчера на праздники приехал домой старший из сыновей Блана. Говорят, оба брата терпеть друг друга не могут. Ну, а Новый год остается Новым годом. Так вот вчера они так сцепились, что старику Блану пришлось их снова разнимать. Из-за дочки какого-то мясника, у которого лавка рядом с госпиталем. Младший будто бы имел на нее виды. А старший, желая ему насолить, доложил, что она переспала с янки и будто этот янки сам ему все рассказал, и она даже взяла за это деньги. Представляешь себе! Говорят, все это правда. «Так вот, — объяснил мне Альсид, —
Старик, выражая сомнение, поднял брови и смешно пошевелил ушами.
Поль и Анри расхохотались.
— Этот фрукт наверняка возненавидел американцев, — заметил Поль. — Что ты хочешь, нарушена целостность его национального достояния.
Слова Поля производят впечатление двусмысленных, хотя, возможно, он ничего особенно и не имел в виду.
В ответ Анри лишь улыбнулся. Чем-то эта фраза Поля его слегка покоробила. Конечно, тот просто сострил, и позволил он себе это только потому, что речь идет о буржуа, а сами буржуа в этих вопросах не проявляют чрезмерной щепетильности. Все это Анри понимал, но он вообще не любит, когда на эту тему начинают острить. Улыбнулся он машинально, потому что и сам, не подумав, мог отпустить такое замечание и даже чуть было не сделал этого.
Когда партия говорит, что она одна стоит на страже национальной независимости и поэтому необходимо как можно более широкое единение, ты как будто соглашаешься с ней и в своей работе пробуешь руководствоваться этим принципом, но на самом деле он еще не проник до глубины твоей души, не вошел в твою плоть и кровь. Ты только рассудком понимаешь необходимость такого широкого единства. Отсюда и всякие шуточки — последнее убежище твоих сомнений. В общем это последняя уловка по отношению к партии. Но иногда и нечто похуже…
В это время дверь резко распахнулась и вошел совсем еще молодой парнишка-докер, а с ним старик Дюпюи. Все взоры устремились на паренька. Он был очень возбужден и сразу закричал:
— Сволочи! Вы не можете себе представить, что они сделали! Они снесли барак!
Все сразу поняли, что речь идет о бараке Союза республиканской молодежи. Это был длинный дощатый барак, состоявший из маленькой комнатки, где помещалась канцелярия, и довольно большого зала для собраний, игр и танцев.
— Вчера вечером явились из мэрии, чтобы запретить танцы. А мы еще и не начинали танцевать. У нас шло собрание. Нам заявили: «Раз так, город отбирает у вас участок!»
Барак был построен вскоре после Освобождения на участке, принадлежащем городу. В то время коммунисты были в муниципалитете в большинстве. Когда же их выжили оттуда, мэрия не решилась сразу отобрать участок. Но полгода тому назад было заявлено: срок аренды истекает, и мы вам ее не продлим.
Хотя барак по-прежнему принадлежал молодежи, но теперь члены Союза оказались в ложном положении. Союз пока не выкидывали, но все время можно было ожидать, что случится то, что произошло вчера. По-видимому, надеялись таким путем несколько обуздать молодежь. И в самом деле, члены Союза стали понемногу сдавать, вести себя «осторожно», чтобы не потерять помещение. Все меньше и меньше бывало собраний, и они все чаще заменялись танцами, играми и другого рода развлечениями. Некоторые товарищи даже подводили под это теорию «расширения» организации.
— …И они потребовали: «Разобрать весь барак! И немедленно! Понятно?» Тут кто-то из наших товарищей крикнул, обращаясь к парням и девушкам, а народу вчера, знаете, было полно: «Что мы им на это ответим?» Вы бы слышали! От одного этого мог рухнуть барак. Все сразу так и гаркнули в один голос: «Сволочи!» Что тут скажешь? Выразительнее нельзя было ответить!
— А дальше?
— Дальше? Подожди… Они нас разогнали, как и следовало ожидать. Ведь приехало несколько грузовиков с охранниками, сами понимаете. Ну, а мы, коммунисты, собрались группками и начали агитировать парней, которые пришли всего-навсего потанцевать и были здорово ошарашены таким поворотом дела и взбешены не меньше нашего. Обсудили мы все и пошли писать плакаты, вымпелы, чтобы их закинуть на электрические провода, надписи. Потом решили разойтись, поспать с часочек и встретиться на утро в помещении Союза. Пришел я первым и что же увидел? Барака нет!
— Не может быть?
— …В снегу сложена куча досок. Неподалеку стоит вся мебель. От барака остался только пол, но и его уже разбирали двое каких-то рабочих, и им помогали с десяток охранников. Представляешь себе?
— А вы что же, не оставили на ночь никого дежурить?
— Кто же мог предположить?
Помещение секции тоже никто не охраняет, подумал Анри, если не считать Венсана, само собой разумеется. Не нам упрекать молодежь.
— По правде говоря, мы сами хороши! У нас ведь тоже… — и Анри кивком головы дал понять Полю, что он говорит о помещении секции.