Первый удар. Книга 3. Париж с нами
Шрифт:
Уже одно то, что делается такое сравнение, говорит о многом. Большего и нельзя ожидать от жителей этого буржуазного квартала, к тому же в основном сейчас в лавке женщины. Правда, некоторые покупатели могли бы кое-что добавить и дать более правильные объяснения всем событиям, но они напуганы и предпочитают молчать, избегая взглядов говорящих. Не такое теперь время, чтобы обращать на себя внимание. Надо быть настороже, держаться незаметно. Но все же этих здравомыслящих людей легко отличить от остальных. Пожалуй, их не меньше половины.
Вот откуда эти длительные, тягостные паузы, которые говорят сами за себя, все понимают, чем они вызваны.
Каждый раз, когда звенит колокольчик входной двери, покупатели с любопытством оглядываются: они ждут чего-то необыкновенного.
Пришла Полетта,
— Поди вымой пока изразцы.
В самом деле, надо же чем-то заняться. Конечно, Полетта могла бы уйти, сославшись на то, что уже поздно, но в общем это предлог неуважительный.
Когда мясник оказался рядом с Полеттой, она обратилась к нему:
— У меня к вам просьба. Вы не могли бы дать нам немного мяса для безработных?
— Что? Выкладывай-ка все ваши махинации! Ни за что! Слышишь? Ни за что!
Полетта и ожидала отказа, она попросила для очистки совести, выполнила долг, вот и все.
Поэтому Полетта даже не нашла нужным пожать плечами, она молча взяла ведро, щетку, тряпку и вышла на улицу.
До чего же противно в такой холод мыть кафель — тряпка словно примерзает к стене, к рукам.
Протирая нижний ряд изразцов, Полетта нагнулась. Охранники за ее спиной немедленно начали изощряться в шуточках по ее адресу. Американские вестовые не поняли ни слова, но нюхом учуяли, о чем идет речь и расхохотались.
Двое самых нахальных охранников перешли улицу со всем своим снаряжением: шлемами, бомбами со слезоточивыми газами, ружьями, противогазами, связками гранат — и остановились рядом с Полеттой, делая вид, что заинтересовались соседней витриной парфюмерного магазина.
Владелец лавки действительно постарался ради праздников. Ничего сногсшибательного на выставке не было, но она поражала своей смелостью. Не меньше пятидесяти литровых бутылок одеколона, в самых невероятных положениях нагроможденные друг на друга, образовывали огромную пирамиду. Держались они каким-то чудом, и, глядя на них, так и тянуло тихонько стукнуть по витрине — казалось, вот тут-то все бутылки и рухнут. Но на самом деле все было тщательно продумано, владелец лавки потратил немало часов, чтобы воздвигнуть эту пирамиду. Он был очень горд своим сооружением и почувствовал потребность его разукрасить, вот почему он всунул в пробки бутылок сохранившиеся у него трехцветные флажки, а самый большой воткнул в верхнюю бутыль — его гвоздь, главное его достижение, настоящее произведение искусства. И действительно, было непостижимо, почему эта бутылка держится, а не скатывается по гладким поверхностям двух других бутылей, торжественно поддерживающих ее снизу. По правде говоря, владелец магазина пустил в ход немалое количество прозрачной клейкой бумаги… Совершенно неожиданно для самого лавочника, что, впрочем, не мешало ему этим гордиться, получилась скульптурная группа, изображавшая штурм какой-то крепости, или, в зависимости от точки зрения — «Плот Медузы» [11] или «Марсельезу» Рюда [12] .
11
Картина французского художника Теодора Жерико (1791–1824). Сюжет ее связан с гибелью корабля «Медуза», в которой оппозиция винила власти. Картина являлась политическим памфлетом. — Прим. перев.
12
Франсуа Рюд (1784–1855) — известный французский скульптор. «Марсельеза» или «Отправление добровольцев» — барельеф, выполненный им для Триумфальной арки в Париже. — Прим. перев.
Флажки у владельца магазина сохранились еще со времен войны, когда он отмечал ими линию фронта на карте, висевшей у него на втором этаже, в темном коридорчике.
Для западного фронта флажки понадобились всего два раза: во время высадки войск в Северной Африке да еще для десанта в Нормандии… А в общем-то западный фронт оставался без движения и не заслуживал новых флажков. Его достаточно было раз
Джипы беспрерывно то стремительно въезжают в ворота госпиталя, то вылетают из них, как всегда, на полном ходу.
Полетта заметила, что между охранниками и американцами отношения довольно натянутые. Они неприязненно поглядывают друг на друга. Американцы еще более заносчивы, надменны и презрительны, чем обычно. Их жевательные резинки сегодня, несомненно, горчат. Облик американцев связан для всех с этой постоянной жвачкой. По движению скул американца легко догадаться о его чувствах и узнать его настроение. Можно яростно работать челюстями, выражая этим свое недовольство, раздражение… Можно жевать изысканно, не открывая рта, подчеркивая свое уважение к заслуживающим этого людям. А есть еще наглая, заносчивая манера — «я, мол, американец»: — тут надо прищелкивать языком и гоготать. Можно вкрадчиво сплюнуть резинку вслед девушке — правда, этот способ ухаживания, пожалуй, покажется несколько развязным, но ничего, они ведь нам, американцам, все прощают…
Охранники заметили надменное отношение к ним американцев, и хотя этих толстошкурых презрением не легко прошибить — и не такое они видали на своей работе, — но все же сейчас они брюзжат: какого чорта нас прислали их защищать? Подумаешь, пусть сами выкручиваются!
Охранникам неизвестно, что полковник Брендерс, увидев их у госпиталя, в бешенстве кинулся к телефону и вызвал префекта. «Это что еще за номера!» — заорал он в трубку. По-английски, конечно. А префект понимает по-английски с пятого на десятое, да и то когда говорят медленно. Немецкий язык — другое дело, с ним он чудесно справлялся. Правда, немцы обычно обращались к нему на французском языке. Но сейчас незнание языка избавило префекта от того, чтобы выслушивать весьма нелестные замечания в свой адрес.
— Вы что, решили сделать нас посмешищем, взять под свое крылышко? — крикнул Брендерс.
Потом наступила минутная пауза, словно полковник вставлял новую обойму.
— Тем более, что ваше крылышко порядочно общипано, именно общипано, разрешите мне вам это сказать!
Следующая фраза была произнесена в более сдержанном, спокойном, официальном тоне:
— Господин префект, вам следует немедленно отозвать ваших полицейских.
Эти слова префект наконец понял, так как полковник проговорил их медленно.
— Нет, нет и нет! Такую ответственность, господин полковник, я на себя взять не могу! — ответил префект по-французски.
Теперь уже Брендерс, в свою очередь, ничего не понял. Он уловил только слово «нет». Тогда он вскочил в машину и помчался к префекту. Объяснение происходило с помощью переводчика. Коротышка-префект заартачился, не столько из храбрости, сколько из опасения неприятных столкновений во время предстоящей демонстрации. Полковнику не удалось сломить упрямство префекта, и он, вернувшись к себе, хотел позвонить в штаб, связаться с министрами, а затем… затем… но что же это за правительство, если оно не примет немедленно мер? Что они себе воображают?
Американские солдаты знали или, во всяком случае, догадывались о настроениях начальства, и тоже чувствовали себя оскорбленными этим посягательством на их независимость. Вот почему они так неприязненно держались по отношению к охранникам. Правда, натянутость в отношениях не мешала солдатам и полицейским вести себя, так сказать, по-свойски: они машут друг другу рукой, перемигиваются, обмениваются шуточками…
К госпиталю подлетел джип и, словно случайно проскочив мимо ворот, на полном ходу понесся к группе охранников и резко затормозил под самым их носом… Американцы хотели попугать французов и расхохотались во все горло. На той же скорости немедленно был дан задний ход, чтобы развернуться и въехать в ворота, но шофер не рассчитал и… джип влетел на тротуар и врезался одновременно в витрину мясной и парфюмерного магазина.