Первый визит сатаны
Шрифт:
— Давненько хотел спросить, — прервал затянувшееся молчание Елизар Суренович. — Ты собственноручно пытал людишек или у тебя были подручные?
«Пакля» повел бровками, отчего все лицо у него расплылось в разные стороны, как резиновое. Заметил веско:
— Мы что ни делали, то для блага страны. Тебе того не понять. Ты об одном своем чреве печешься, оно у тебя бездонное. Мне с тобой иной раз говорить тошно. Вот зачем, скажи, понадобилось тебе невинное дитя, душегуб?
Зазвонил телефон, и пока Благовестов любезничал с какой-то дамочкой, «Пакля» не отводил тяжелого взгляда от его облитой шелковым халатом могучей спины и жалел только об одном: что не пересеклись их дорожки раньше, хоть бы четверть века
Вернулся в свое кресло Елизар Суреиович, понюхал рюмку с коньяком. Взгляд благодушный, предостерегающий, Как у наркома обороны в приснопамятном сороковом году. Перед наркомом Бугаев Иван Игнатович не разваливался на диване с рюмочкой, бдел поодаль в свите охраны, настороженный, чуткий, готовый к броску. Нарком к нему невзначай обернулся, будто на шорох, опалил взглядом, и это выражение Иван Игнатович навсегда сохранял в памяти: в наркомовском прищуре чечетку отбивала бодрая, усмешливая смерть.
— Дитя, говоришь? Невинное, говоришь? — Елизар Суренович зловеще насупился. — Да это дитя у меня бесценную вещицу слямзило — раз. Одного из моих людишек покалечило — два. Такому дитю бы яйца оторвать надобно и на лоб приконопатить. Но мы это делать подождем, подождем, верно, старина? Он нам и с яйцами сгодится.
— Да для чего?
— Свежатинки захотелось. Не все же падалью питаться. Да и кадры надо готовить заблаговременно. Эх, палач ты мой драгоценный, какие же у тебя глазенки пронырливые. Не пожалел бы меня в иные времена, да, не пожалел бы? Ну ладно, хватит трепаться, говори по сути. Чем мальчишку на крючок взять? Учти, он мне понадобится не для забавы, для особых поручений.
«Пакля» начал доклад неохотно, но постепенно увлекся, профессионализм брал свое. Щенка можно повязать и на крови, и на тухлом мясе. Способов много, любой хорош. А пока надо его так пугануть, чтобы от собственной тени шарахался. В любой вербовке это первое дело. Второе — куш! О куше пусть думает Елизар, у него казна. У «Пакли» только опыт и злость. Азарт тоже, правда, имеется. Сладко запугать гордого красавчика, чтобы он своему притеснителю руки лизал. Это слаще, чем ядреная девка. Может, и не велика честь обратать шестнадцатилетнего хлопца, да выбирать не приходится. И приходилось ли? Всю-то жизнь он по чужой натаске бегал, будь оно все проклято.
— Нам его Ася-акробатка с потрохами отдаст, — брезгливо сообщил он Благовестову. — Ну и трупик какой-нибудь завалящий на него, конечно, необходимо повесить.
Федор Кузьмич в тот день работал до седьмого пота, хотя у него горло побаливало и не следовало перегружаться. Однако в сорок лет денек упустишь — месяц наверстываешь. После еще милого Ванечку своего, крепыша малыша, подразмял часик, покрутил в воздухе — учил летать. Четырехлетний Ванечка сучил ножками, сверкал зубешками — и хохотал до упаду, ничего не боялся. Вся цирковая братия им любовалась. Ася должна была подойти к семи, но где-то задержалась, отправились домой вдвоем, благо от цирка жили в трех троллейбусных остановках. Из почтового ящика вместе с газетой «Советский спорт» Федор Кузьмич выудил письмецо в конверте без адреса, с загадочной размашистой надписью поперек: «Рогатому дураку лично в руки». В письме прочитал следующее: «Хочешь взглянуть, чем твоя жена занимается в свободное время, пока ты холку ломаешь? Пойди туда-то и туда-то прямо сейчас. Не пожалеешь, придурок. Зрелище захватывающее». Снизу адресок был прописан — и улица, и дом, и квартира. Где-то это было около Павелецкого вокзала.
Кому-то Федор Кузьмич мог показаться
Открыл ему солидного вида мужчина в полном офицерском облачении с полковничьими погонами. Федор Кузьмич военных людей уважал, потому что, в его представлении, они пили меньше других, в цирк предпочитали ходить на утренние представления и клоуна встречали с таким же восторгом, как дети.
— Чем могу служить? — любезно спросил полковник. Федор Кузьмич сунул ему под нос письмецо.
— Ваш адрес тут написан?
Полковник вчитался, кивнул.
— Да. А что случилось?
— Где Ася?
— Какая Ася?
Федор Кузьмич сразу поверил, что этот мужик не врет. Но хотел окончательно удостовериться.
— Разрешите зайти в квартиру?
Полковник колебался лишь мгновение.
— Пожалуйста!
Федор Кузьмич сунулся в одну комнату, в другую — пусто. На кухне наткнулся на встревоженную, красивую женщину, видимо супругу полковника. Он перед ней извинился за вторжение, а та на него посмотрела с вполне понятным удивлением.
— Еще увидимся, — сказал он на прощание полковнику.
— Да объясните наконец, в чем дело?!
Федор Кузьмич ничего объяснять не стал, выскочил на улицу. Ася не оставила следов в этой квартире, но она тут была. Хоть раз, да была. Письмо не было розыгрышем. На узеньком пятачке между входной дверью и ванной в ноздри Федору Кузьмичу шибануло ее присутствие. Ошибиться он не мог. В его жизни Ася, Ванечка и работа составляли единое целое. И не надо было ему особенно напрягаться, чтобы почувствовать, когда одна из этих частей начинала вибрировать, грозя нарушить триединство. Вот что он уловил там, в полковничьем коридоре, — вибрацию и родной запах. Но приходила она не к полковнику и не к его жене — с этими людьми у нее не могло быть ничего общего. Значит, там есть еще кто-то, кого он не застал. Ася сама, конечно, расскажет, кто это такой. Кто такой чересчур самонадеянный пытается без спросу войти в его судьбу.
Ася была уже дома и встретила его как всегда — дружелюбным молчанием. Она не была болтушкой, он — тем более. Разговаривали они между собой мало, и предпочтительно — по делу. Зато оба могли часами без скуки внимать очаровательному Ванечкиному лепетанию. Их брак был прочным. Он не нуждался в словесных подпорках. У них были общие планы. В эти планы входило: сделать суперномер, который принесет им славу, приобрести большую кооперативную квартиру и родить сестренку для Ванечки.
Письмецо в кармане мешало Федору Кузьмичу предаться обычному вечернему отдыху, он притулился на кухоньке в углу, рассеянно наблюдая, как Ася ловко накрывает ужин. Любую домашнюю работу она проделывала изящно, словно под музыку. Это была одна из многих ее особенностей, которые свели с ума Федора Кузьмича. Сейчас ему показалось, что она нарочно отводит глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом, и нежную кожу ее щек подпалил незнакомый огонь.
Федор Кузьмич достал письмецо и прочитал его вслух. Ася охнула, присела на стул, вдруг некстати хихикнула, лицо у нее заострилось, как у больной старухи. Но оно было непроницаемым. Федор Кузьмич не мог угадать ее мысли. Тогда он добавил плюс к письмецу.
— Я уж сходил на ту квартиру. Там какой-то полковник живет с женой. Что ты обо всем этом думаешь?
— Я тебе изменила, — сказала она.
В голове у нее помутилось: она решила, что сейчас он ее убьет. В эту минуту ей захотелось умереть. Жизнь все равно была безнадежна. Тот мальчик с холодными глазами никогда ее не полюбит. Федор Кузьмич сочувственно спросил: