Пес, который говорил правду
Шрифт:
— Я ее знала, — ответила Рита. — Помнишь? Мы с ней вместе ходили на те семинары.
На Рите были ее любимые джинсы и белый джемпер из ламы. Еще она надела массивные, ручной работы серьги и очень подходящую к ним цепочку.
— Вы что, подолгу обсуждали молочные продукты на ваших семинарах? — поинтересовалась я.
— У нас как-то был случай поговорить о ее разносчике молока.
— Должно быть, разговор был увлекательный!
— Да, — совершенно серьезно подтвердила Рита, — он даже снился Элейн. Он олицетворял для нее идею мужчины-кормильца. Молоком, а?
Рита временами
— Ты шутишь! — воскликнула я.
— Нет, я серьезно. Мы много работаем со снами в наших группах.
— Так у нее были какие-то предчувствия?
— Да нет, конечно нет. Просто все это как-то подозрительно. Она была из тех людей, которые терпеть не могут йогурта и всякого такого: сметаны, например, домашнего сыра.
— Так зачем же тогда платить разносчику молока?
— Чтобы получать обыкновенное молоко, скорее всего, — ответила Рита. — Во всяком случае, это первое, что приходит в голову. Но этот разносчик, кроме того, был для нее и неким символом.
— Вообще-то она пила молоко. По крайней мере с чаем. Однажды, когда Элейн поставила на стол молоко, Кими вылакала его… Я точно помню, что Элейн наливала молоко себе в чай. Но зачем ей понадобился домашний сыр?
— В конце концов, «сырофобии» у нее не было. А если, например, приготовить творожную запеканку, так и вкуса домашнего сыра не почувствуешь. И выглядит это совершенно иначе.
— Допустим, но все же это была не любимая ее еда, — возразила я. — Вот ведь что странно! Почему отраву положили в то, что она не любит, если хотели отравить ее?
— Логичнее травить человека тем, что он ест часто, — согласилась Рита.
— Предположим, мы хотим отравить миссис Деннеги. Во что ты подсыплешь яд? Правильно! В травяной чай. Нам следовало бы подсыпать мышьяку в ее обычную пищу.
— Но для этого надо знать, что она ест обычно, — сказала Рита. — Если Элейн отравил какой-нибудь антифеминист, откуда ему было знать, что она любит, а что — нет? Он просто наблюдал за домом, заметил разносчика молока и решил отравить то, что было в ящике для молока.
— Но почему он подложил то же самое средство, от которого умерла пациентка Элейн? Как его… синекван?
— Возможно, тут есть какая-то логическая цепочка. — Рита задумалась.
Поначалу я и внимания не обратила на это замечание. Врачи всегда говорят, что все связано со всем.
— Похоже, убийца хотел, чтобы все выглядело как самоубийство. Женщина умерла от передозировки синеквана. Это случилось с пациенткой Элейн. Элейн идентифицируется с ней. Чтобы справиться со своим чувством вины, она как бы становится своей умершей пациенткой. Но у нее не получается… Или, наоборот, слишком хорошо получается. И она кончает тем же, чем и ее больная.
— А вдруг так и было?
— Не думаю. Но, возможно, кто-то хотел, чтобы создалось такое впечатление.
— Уж очень это все сложно! — усомнилась я. — Вряд ли полиция сможет переварить такую версию.
— А кто была та пациентка? Что о ней известно?
— Почти ничего. Кроме
Ритино лицо вдруг стало бесстрастным и непроницаемым.
— Элейн и не могла сказать тебе этого. Это было бы нарушением профессиональной этики.
Температура на улице понизилась до нормальной — около десяти градусов. Я прислушивалась, не идет ли разносчик молока, и одновременно пыталась дописать о женщине, воплотившейся в свою собаку. Рауди и Кими услышали шаги раньше меня. Их отношения несколько улучшились. Кими изредка все-таки вспоминала, что она на территории, которую Рауди пометил первым, и что он тяжелее ее на пятнадцать фунтов. Но все же дух соперничества присутствовал, и одним из любимых соревнований было: кто скорее добежит до двери — выяснить, кто пришел. Кими весила около семидесяти пяти фунтов, Рауди — под девяносто. Мой отец, который выращивает гибриды волка и собаки, всегда хотел видеть Рауди еще более похожим на волка. Бак то и дело советовал мне заставить Рауди похудеть до восьмидесяти пяти фунтов, а Фейс Барлоу, которая водила его на соревнования по экстерьеру, говорила, что я морю его голодом. Бак и Фейс, оба читали мне лекции о правильном питании собак. Бак настаивал на том, что корм «Екануба» — неподходящая пища для лайки, не бегающей ежедневно в упряжке, а Фейс утверждала, что это идеальная еда. Нет мира ни среди собак, ни среди людей!
На тяжелый стук шагов и позвякивание молочных бутылок к задней двери рванулись сто шестьдесят пять фунтов собачьих мускулов. У самого порога Рауди, все-таки получивший наконец СТ, свою первую степень по послушанию, уселся, как я его учила, а Кими кинулась на дверь, и ее когти оставили на дереве глубокие борозды. Большая белая физиономия Рауди выражала снисходительное превосходство. Так цивилизация взирает на варварство. Рауди склонил набок тяжелую голову, потом поднял глаза на меня.
— Молодец, Рауди, хороший мальчик, — похвалила я. — А Кими — нет Прекрати, Кими.
В конце концов я заперла их обоих на кухне и открыла дверь.
Джим, разносчик молока, говорил мне, что живет в Дорчестере с женой, четырьмя детишками и псом-полукровкой — кажется, помесью лабрадорского ретривера с кем-то.
— Не надо, — остановила его я, когда он начал выгружать мой заказ в ящик. — Я заберу это в дом.
— Конечно, — отозвался он. — Прохладно сегодня…
— Достаточно прохладно для моих собак, — ответила я. — У меня появилась еще одна, тоже маламут.
— Вы — молодец!
— Она раньше принадлежала одной вашей клиентке. Вы ведь обслуживаете Апленд-роуд?
— А как же!
— Элейн Уолш…
Он помрачнел:
— Та леди, что умерла…
— Да. Вы уже знаете о…
— Вы по-прежнему берете домашний сыр?
— Да.
— В газетах пока не писали, — вздохнул он, — но вы наверняка уже слышали.
— Думаете, клиенты начнут отказываться?
Он опять сокрушенно вздохнул.
— Надеюсь, этого не случится, — успокоила его я. — А если кто-нибудь и откажется, то не надолго.