Пёс. Боец
Шрифт:
– Что так-то. Дети это же прекрасно.
– Дык, кто будет спорить, ваша милость. Но их ведь накормить одеть нужно, да и места у нас в каморке куда как мало. Почитай на головах друг у друга.
– Так давай ко мне в Авене. Я слышал плотник ты знатный, дела для тебя найдется. И жене твоей приработок будет. Даже детям занятие найдется, не обременительное но свой вклад в достаток сумеют делать. А места в новом доме будет столько, что можно рожать и рожать.
– Вы только не подумайте ваша милость, но незачем нам срываться с насиженного места. Опять же, едва концы с концами сводим, а тут целый дом.
– Так
– То так. Да только тут я родился, тут вырос, здесь и детям расти. Вы ваша милость только не гневайтесь, спросить я хотел.
– Хотел так спрашивай.
Улыбается, настроение от отказа плотника у Георга, судя по всему, не испортилось. Как видно иного он и не ожидал услышать. Вот и хорошо. А то мало ли. А тут он еще со своими расспросами. Чай даже не простой воин наемник, целый барон, в чети у короля.
– Домой я пришел, а там Анна слезами заливается. Говорит, что вы матушку Аглаю забираете из Хемрода. Правда ли?
– Конечно правда. Может ли быть иначе. Это раньше я был бездомным бродягой, а теперь когда есть свой угол пристало ли, чтобы она проживала порознь со мной. Вот привел все в порядок, теперь решил перевезти.
– А она сама-то как?
– Уже согласилась.
– Дык как же так-то?– Вдруг заволновался плотник. Выходит и правда.
– Ну, как-как, уговорил. Х-хе, она с меня обещание взяла, что женюсь. Вот так и договорились.
– А что и невеста уж есть?
– Есть, есть. То не твоя забота,– вдруг посмурнел барон, чем заставил Джима поволноваться. Вот же, вызвал неудовольствие.
А как тут не хмуриться. Ведь матушка за прошедшее время так и не выпустила из головы ту красавицу дочурку, что прозывается Адель. Вот подавай ей дочку и все тут, да чтобы детки у нее обязательно такие же красивые и пригожие как и у нее. Поди попробуй ей объясни, что та птица не его полета. Матушка в своем мире живет, где все можно и нет никаких преград. Оно если объявиться на весь свет, то шанс немалый, но делать этого никак нельзя. И без того уж наворотил, столько, что считай по краю ходит.
– Ты куда собрался? А ну садись. Ты пиво еще не допил. Да не обращай на меня внимания. Тут ведь какое дело, всем нам приходится чем-то поступиться, но к тебе это отношения не имеет. Значит, говоришь Анна сокрушается?
– Прихожу, а мои все в слезах, я уж грешным делом подумал опять беда какая. А оно вроде и беда получается. Как же мы без нее-то?
– Вам-то что. Вы птицы вольные. А вот старине Адаму и впрямь не позавидуешь.
– Нешто…
– Так и есть. Он ведь обетом связан. Да и матушка без него никак не соглашается. Думал ее в замке поселить, да видать опять в трактире обретаться будет. Но тут уж у меня под боком и то радость.
– А с этим трактиром как же?
– Тут его старший останется. Парень уж взрослый, женился в этом году, справится. А вот остальное семейство со мной поедет. Придется мне и ему ставить трактир, да получше этого.
– Дык ему же нельзя. Он сам сколько говорил, что беда случится.
– Ну какая беда, если я тот трактир считай для матушки поставлю. Я ведь ей сын. Да и не трактир то будет, а гостиница.
– Вы уж простите ваша милость…
– Ты погоди отказываться. Иди домой, с Анной посоветуйся. Народ поспрашивай, себя послушай. А тогда уж и отказываться будешь. Только знай, что обмана с моей стороны нет никакого. Я ведь наемник бывший, а у нас просто так на слово ничего не делается. Каждому перед тем как к новому месту ехать, я отпишу грамоту на дом. Вот такие дела. Анна твоя сможет ткачихой работать, это не прачка, заработок куда как выше. Старшенький уже сейчас сможет пряжу выделывать. Сможет, сможет, не сомневайся, у меня один выдумщик есть, так он такую прялку сделал, что и малец управится.
– Ну, дык я пойду… Подумаю.
– Подумай, Джим. Обязательно подумай.
Глава 7
– Вот вы где, ваша милость. Я уж переживать начал.
Бросив укоризненный взгляд на беглянку, Брук легко скользнул из седла на землю. Весь его вид указывал на то, что не будь молодая особа его госпожой, то ей досталось бы от всей его широкой души. Но с другой стороны на лице легко угадывалось облегчение, испытанное им при обнаружении пропажи. Тут ведь какое дело, мало того, что он как личный телохранитель нес ответственность перед самим королем Джефом, так ведь был еще и барон Авене. Тот правда ничего такого не говорил, только пожелал счастья Бруку и его будущей жене, но ни для кого в сотне не было секретом, что отношение барона к молодой особе совсем даже не обычное. Потому и приглядывал наемник за Адель весьма бдительно. Сотник для него не чужой человек, он соратник, с которым вместе кровь проливал. Это куда как крепче будет. Но как этого добиться, когда она так вот своевольничает?
Обычно у нее подобные номера не проходили, если только в самом начале, когда он едва появился. Воины из ее сопровождения все время робели перед ней, выказывая всяческое почтение и боясь препятствовать ее капризам. С Бруком было все иначе. Он мог невзирая на все протесты просто заставить повиноваться своей воле, если чувствовал, что очередная проказа может оказаться чреватой. Никакие угрозы на него не имели действия.
Причин такого вольного поведения было две. Первая заключалась в том, что их знакомство состоялось в тот момент, когда баронесса Гринель являлась пленницей наемников, а Брук был ее личным охранником. Так что с самого начала та могла воздействовать на него только уговорами или своим обаянием, которого у нее было в избытке. Да и то, очень скоро сотник объяснил парню, что не стоит подаваться на подобные уловки. Так что кое-какая закалка и привычка в общении с Адель у него имелась.
Вторая, сейчас находилась в замке и ждала возвращения беглянки и телохранителя. Как и обещала баронесса, она не стала противиться браку наемника и своей верной служанки, но только при одном условии – та должна была остаться при ней и после замужества. Ну, а коли уж так вышло, то и Бруку нашлось занятие. Это был первый и пока единственный личный телохранитель и воин, молодой баронессы. Так вот, ему до коликов не хотелось получать нахлобучку от супруги, которую он искренне и всем сердцем любил, а от того и на шее у себя позволил угнездиться окончательно и бесповоротно.