ПЕС
Шрифт:
Учителю потребовались долгие минуты, чтобы собраться и вернуться в класс. Весь мир обрушился на него войной. Всю жизнь Гайанский старался никому не мешать, ни делом, ни соловом. Такой у него был характер. Теперь же, когда он нашел, как ему казалось, безобидный способ высказать накопившееся, дать волю пережитому, выпустить творческий пар, оказалось, он «слепой художник». «Из нейтрального нуля я превратился в отрицательный ноль» – с обидой думал он, анализируя свои попытки, поделится своим видением вещей. Как сонабула, он потянул за ручку, открыл дверь и прошел к учительскому столу. Сел. «Я даже не могу назвать себя
– Юрий Евгеньевич, не надо окно открывать, – попросила рыженькая Любочка, улыбчивая девочка лет десяти.
– Что? – пробудился Гайанский. – Почему не открывать?
– С улицы пахнет. Нехорошо, – сказал высокий мальчуган, разбавляя что-то на палитре.
– Вам не нравится запах сирени?! – удивился учитель. – Дети цивилизации …
Распахнув окно, Гайанский глубоко вздохнул. Вместо свежего аромата весны в легкие ворвалась жгучая вонь углекислого газа. Прямо у окна, наехав на куст, стоял «паркетный» внедорожник с работающим двигателем.
– Уважаемый! Уважаемый! – негромко крикнул учитель. – Уважаемый!
Сидевший за рулем водитель, либо действительно его не слышал, либо игнорировал.
Гайанский захлопнул окно и направился к выходу:
– Я сейчас. Работайте.
Джип стоял поперек тротуара, наглухо перекрыв проход для пешеходов. Передние колеса взгромоздились на бордюр, а задние утонули в клумбе узкого палисадника. Прохожие спускались на дорогу, чтобы обойти темно бордовый автомобиль. Юрий Евгеньевич подошел к пассажирской двери и осторожно постучал в закрытое стекло.
– Чего тебе? – пролаял в автоматически опустившееся стекло, водитель внушительных размеров.
– Здравствуйте! Вы не могли бы отогнать машину от окна? Или хотя бы двигатель заглушить? – учтиво обратился к борову Гайанский.
– Чё? – гавкнул толстяк. – Я чё мешаю кому-то? Иди, давай, куда шел.
– Я никуда не шел. Я здесь работаю. И ваша машина, вернее ваш двигатель, вернее дым из него, мешает всему классу…
– Слышь, мужик? Чё те надо? Дым мешает? Купи противогаз, – хам поднял стекло прямо перед носом учителя.
В недоумении оглянувшись по сторонам, Гайанский снова постучал.
– Ты чё не всосал? – прорычал толстяк. – Пошел нахрен!
Он снова поднял стекло, но через секунду опустил.
– Еще раз постучишь, я тебе палец откушу. И в больничку отправлю. На перевязку. Понял?
Оторопев от наглости и хамства, Юрию Евгеньевичу ничего не оставалось, как сказать:
– Да.
Еще раз оглядевшись, Гайанский беспомощно вернулся в школу. Сознание все еще отказывалось принимать эти произошедшие друг за другом неприятные события. Юрий Евгеньевич завис на уровне отрицания их реальности. Он как во сне миновал вестибюль, и прошел к своему кабинету. Вошел он в класс одновременно со звонком.
***
«Сегодня было лучше, чем будет завтра! – успокаивал себя учитель. – Ничего хорошего нет и, пожалуй, уже не будет. Депрессия и …» Дверь лифта громко закрылась. Кабина, пахнущая солидолом и мочой, начала свое восхождение. «Что такое не везёт? И как с этим бороться? Вот истинные вопросы неудачника, – размышлял мужчина. – А надо просто быть.
Светлана Борисовна, директор школы, позволила Гайанскому занять под мастерскую комнатку в подвале здания. Двухэтажное здание считалось старинным. Построенное в конце 19-го века, не попало в список памятников архитектуры только потому, что после войны перестроили весь второй этаж. Юрий Евгеньевич влюбился в этот дом. Хотя, ему часто казалось, что эта любовь порочна. Все говорило о своенравности и высокомерной аристократичности дома. Холодная красота равнодушно пожирала своих почитателей. Толстые серые стены бутылочного цвета с изрядно осыпавшейся штукатуркой, сохранили благородные завитки и лепнину. Мрачная, и в то же время маняще загадочная арка проезда во двор, запутанные коридорчики, просторные квадратные комнаты, высоченные, сталинские потолки, скрипучие паркетные полы, внушительные окна с широченными подоконниками. В принципе, эти подоконники и стали главной причиной его поспешной женитьбы.
В тот день, два года назад, стояла такая же весна. Они собрались на спектакль. Театр находился в двух кварталах от школы, и Гайанский предложил зайти к нему на работу, в опустевшую к вечеру художественную школу. Маша согласилась. Детишки давно разбежались, и они остались одни в этом непостижимо загадочном здании. Девушка удобно расположилась на подоконнике, обняв согнутые в коленях ноги. Она смотрела в окно, в котором угасал закат. В тот момент она выглядела такой нежной, такой беззащитной и хрупкой, как опавший лепесток весеннего цветка, за секунду до того как теплый ветерок подхватит его и унесет в неизвестность.
– Вот, пожалуйста, кофе, – Гайанский протянул ей щербатую кружку. – Извини, другой посуды нет.
– Ага, спасибо. А там что за здание? – Маша указала на четырехэтажное здание, возвышающееся, над прочими одно и двух этажными постройками квартала.
– Это здание МВД. Только с тыльной стороны.
– Да!? – удивилась девушка. – Каждый день проезжаю мимо, по проспекту.
– Не удивительно. Здания, как и люди, внутренней стороной, отличаются от фасада.
– М, а сахар есть? – поморщилась Маша, пригубив из кружки.
Гайанский суетливо метнулся к столу, за припасами. Обернувшись, он снова взглянул на девушку. Она смотрела в окно, подперев голову ладонями. Волосы, собранные на затылке свисали ниже плеч, а сами плечи были устало опущены. Юрий не мог видеть ее лица, но воображение художника подсказывало ему что сейчас, именно в эту секунду, она не уступает в женственности и загадочности изображениям ставшими шедеврами. «Остановись мгновение! – промелькнула в голове. – Ты прекрасна!»
– Маша! – неожиданно для себя сказал Юрий. – Стань моей женой!