Пещера Лейхтвейса. Том первый
Шрифт:
Таким образом, к вечеру все приготовления были закончены и можно было пуститься в путь. В то время театральное дело обстояло далеко не так, как теперь. Тогда еще не существовало больших, роскошных зданий, в которых попеременно давались драмы, оперы и балет. Не было постоянных трупп, остающихся безвыездно в одном и том же городе. Германское драматическое искусство еще не было создано Лессингом, Шиллером и Гете; поэты и артисты не награждались орденами, как это делается в наше время. Артисты не были приняты в обществе, их не осыпали почестями и не искали возможности познакомиться с ними. В те времена на актера смотрели, как на презренного бродягу и проходимца, и его появление вызывало всегда всевозможные опасения. Правда, иногда актеров принимали радушно, так как они приносили с собою возможность развлекаться, но все-таки при их появлении заботливые хозяйки спешили спрятать свои ценные вещи подальше. Этих несчастных кочевников, бездомных и бесприютных, принявших на себя из любви к искусству тягость всеобщего презрения, считали способными на мелкие кражи. Этим характеризуется тогдашний взгляд на артистов.
Правда, уже и тогда жили в больших городах артисты, пользовавшиеся почетом, но это были преимущественно иностранцы. Даже такой государь, как Фридрих Великий, презирал искусство своей родной страны до того, что не считал нужным выстроить постоянный театр. Его уважением и наградами пользовались исключительно французские и итальянские артисты.
В такую-то эпоху и при таком общепринятом взгляде на искусство Лейхтвейс со своими друзьями предпринял путешествие из Висбадена в Берлин под видом бродячих актеров.
В наше время артисты, как и все люди, ездят по железной дороге и пользуются всеми удобствами наравне с другими пассажирами, так что нелегко узнать профессию их, так как по наружности они не отличаются от окружающих.
В то время актеры путешествовали иначе. Они ездили в огромной колымаге, чтобы иметь возможность останавливаться возможно чаще, давать представления и этим зарабатывать на дальнейший путь. Кроме того, актеры ездили не в обыкновенной одежде, а в тех костюмах, в которых они появляются во время спектакля. Делалось это для того, чтобы привлечь внимание поселян, — это был единственный доступный актерам способ рекламы.
Лейхтвейс и друзья его тоже решили нарядиться в костюмы, тем более что таким образом им легче всего было обмануть бдительность полиции.
Похищенная у владельца гостиницы колымага была довольно вместительная: внутри были устроены мягкие постели и даже кресла для сидения, а по бокам откидные столы. Далее в колымаге была устроена маленькая железная печка, труба которой выходила наружу; эта печь должна была не только согревать актеров, но и служить для приготовления горячей пищи. По бокам колымаги были привязаны два больших ящика с провиантом, оружием и костюмами, эти ящики были заперты на замок.
На козлах сидел Рорбек, наряженный средневековым ландскнехтом. На нем были надеты кожаный колет, черные бархатные шаровары, высокие желтые сапоги, огромный меч висел на широкой портупее. Рядом с ним сидел Лейхтвейс, одетый во все ярко-красное, так как он изображал черта. Он нарочно выбрал этот наряд. Лицо его было слишком известно — его знал каждый ребенок, и потому необходимо было иметь возможность закрывать лицо в любой момент. Для этого Лейхтвейс пользовался отвратительной маской дьявола с большими рогами. Когда ему казалось, что к колымаге приближается опасный человек, он моментально надевал маску, становясь таким образом неузнаваемым.
Лора и Елизавета были одеты очень изящно и должны были привлекать всеобщее внимание и вызывать восторг. Лора была в наряде средневековой немецкой мещанки. Ее пышные белокурые волосы широкой волной спадали на плечи, и в своем голубом платье она производила впечатление молоденькой девушки. Елизавета была наряжена тиролькой, и это чрезвычайно шло к ней, так что Зигрист стал на нее еще больше заглядываться и все чаще обнимать и целовать.
Сам Зигрист был в костюме средневекового рыцаря. На нем были латы, и он был вооружен мечом, копьем и щитом; в случае надобности он мог спускать забрало своего шлема, чтобы не быть узнанным. Бруно и Отто были одеты французскими крестьянами.
Что касается маленькой Гильды, то разбойники не взяли ее с собою. Лейхтвейс и Лора устроили так, что могли быть совершенно спокойны относительно ее участи. Роза Финкель, которая, как известно, вела хозяйство у своего брата Натана, священника в Доцгейме, изъявила готовность взять ребенка на воспитание, и Лора охотно доверила ей младенца.
Конечно, в Доцгейме никто не должен был знать, что Гильда — дочь разбойника. Роза придумала выход и рассказала, кому следует, что в одну из последних ночей брат ее, священник, был экстренно вызван к какой-то умирающей женщине, которая поручила своего ребенка его попечению. Он сжалился и взял ребенка к себе.
Жители Доцгейма поверили этой сказке, не подозревая, что накануне отъезда Лора тайком принесла Гильду в дом священника. Хотя Лора была твердо уверена в том, что Гильда не ее дочь и что в ту ночь, когда она родила мальчика, ребенок был подменен, она все же проливала жгучие слезы, расставаясь с Гильдой. Она прижимала ее к своему сердцу, обещая никогда не забывать ее, где бы она ни находилась. Потом она обняла и поцеловала Розу, поблагодарила ее за заботы, которые она посвятит ребенку, и высказала глубокую признательность Натану за огромную услугу, оказываемую им своим согласием принять ребенка.
Отъезд был назначен Лейхтвейсом на полночь. В семь часов вечера разбойники еще раз собрались в большой подземной столовой, чтобы в последний раз поужинать в пещере. Настроение было подавленное; все приуныли, а в особенности был грустен сам Лейхтвейс при мысли о том, что он на долгое время оставляет свое подземное убежище, где он нашел приют и защиту от злых людей. По окончании ужина Лейхтвейс налил полный бокал вина и сказал:
— Вот этот последний бокал я посвящаю тебе, мой дорогой приют. Здесь были мы счастливы, несмотря на все угрожавшие нам опасности. Вместе с тем, друзья мои, чтобы с нами ни случилось, если нам придется временно расстаться, а это во время войны весьма возможно, будем всегда помнить, что наша пещера во всякое время готова служить нам местом сбора и встречи. Торжественно объявляю пещеру моим владением, доступ в которое разрешен вам во всякое время. Присоединитесь же, друзья мои, к моему тосту. Да здравствует пещера Лейхтвейса! Да будут счастливы те, кто жил и будет жить в этой пещере!
Разбойники дружно подхватили этот тост и выпили свои бокалы до дна.
— А теперь, друзья мои, — продолжал Лейхтвейс, — отдохнем еще немного, так как сейчас же после полуночи мы отправляемся в путь и нам придется всю ночь и весь следующий день ехать без перерыва, чтобы поскорее покинуть Нассауское герцогство.
Разбойники разошлись, и в столовой остались только Лейхтвейс и Лора. Она ласково прижалась к своему мужу и взглянула на него с выражением мольбы в глазах, но ничего не сказала. Лейхтвейс погладил рукой ее пышные белокурые волосы.