Пещера Лейхтвейса. Том второй
Шрифт:
— О, в деньгах у тебя не будет недостатка, — сказала Ольга. — Ты знаешь, что отец благодаря тебе туго набил свою мошну и сам уверял меня, что охотно и с радостью уделит нам несколько тысяч гульденов, если бы это могло содействовать нашей свадьбе. Но это все воздушные замки, потому что твоя мать никогда не согласится. Итак, наша жизнь пролетит бесплодно, и мы доживем до старости, принужденные отказаться от любви.
— Пока моя мать жива, — глухо проговорил Гаральд, — я не могу ослушаться ее. Я знаю, что ее противодействие нашей свадьбе основано на заблуждении. Что нам заботиться об имени Лейхтвейса? Негодяй, носивший это имя, ведь не отец мне? Но я не могу противоречить моей матери; я ее слишком люблю, чтобы огорчить ее.
— А меня ты разве не любишь? — спросила Ольга. — Разве я тебе менее дорога? Ах, если бы я была мужчиной, я не преклонилась бы перед капризом старухи, я следовала бы влечению своего сердца и женилась на девушке, которую люблю.
В эту минуту тихо и бесшумно открылось сзади молодой парочки, стоявшей обнявшись, окно хижины, из которого показалась удивительная женская голова. Это было бледное, бескровное лицо седой старухи, которое когда-то отличалось замечательной красотой. Длинные седые волосы густыми прядями спускались на худые плечи. Из этой рамы выступало лицо, похожее на лицо старой римлянки, готовой с радостью собственными руками принести в жертву своих детей, если бы это потребовалось для спасения родины.
— Гаральд! — крикнула старуха резким голосом, неприятно прозвучавшим среди ночи в этой уединенной лощине. — Гаральд, с кем ты там стоишь? Это опять девушка из Тешеня? Хозяйская дочь? Брось ее, Гаральд. Она никогда не будет твоей женой. Ты осужден на безбрачие, потому что дикая, неукротимая кровь, которая течет в твоих жилах, не должна перейти ни к одному человеческому существу. Она должна исчезнуть, иссякнуть.
— Прощай, будь здорова, — поспешно шепнул Гаральд Ольге. — Чужой господин уже ушел; иди за ним, ты нагонишь его у подножия веревочной лестницы.
Поцеловав еще раз Ольгу в пухлые губки, он нежно освободился из ее объятий и подошел к окну, у которого стояла старуха в убогом ночном наряде. Ольга тем временем последовала совету контрабандиста и ушла, не оглядываясь.
— Почему ты не спишь, матушка? — спросил Гаральд, взяв одну из рук старухи, лежавшую на подоконнике, и почтительно поднес ее к губам. — Я уже радовался, что ты, наконец, нынешнюю ночью крепко выспишься, потому что полчаса назад я подходил к тебе и глаза твои были закрыты.
— И все-таки я не спала, — возразила старуха глухим голосом. — Вот уже месяц, как я не смыкаю глаз. Это доказательство того, сын мой, что мне пора спать не на земле, а под землей.
— О, не говори этого, матушка, ты не понимаешь, как меня огорчаешь этим.
Лукреция подняла руку и положила ее на голову сына.
— Знаю, — прошептала она, — знаю, ты доброе, послушное дитя, и тебе будет очень горько жить без твоей матери, но, скажи, Гаральд, что мне делать на этом свете? Не довольно ли я уже перенесла на нем горя и печали? Не заслужила ли я, чтобы мое беспокойное сердце наконец обрело бы покой? А где найти глубокий, действительный покой, как не в могиле? Может быть, — продолжала Лукреция, подняв бледное лицо и устремив глаза, в которых все еще светилась молодость, в ночное небо, как будто желая проникнуть в его тайну, — может быть, там, наверху, в стране, откуда еще никто не возвращался, меня встретят нежданные радости; может быть, там увижу я того, кого любила всю свою жизнь, — голос ее угас в глухом шепоте, — может быть, я там, наверху, обниму мое дитя, мое бедное дитя, которое было оторвано от меня потому, что злые люди обходились с ним так жестоко, что он не нашел другого выхода как исчезнуть и пуститься одному, беззащитному в далекий Божий мир. Да, сердце говорит мне, что там я увижусь с моим сыном, моим любимым Генрихом. Вы, вечные звезды, будете освещать эту негостеприимную землю в ту ночь, когда мать встретит там в небесной выси своего утерянного сына и обнимет его.
— О, матушка, матушка! — воскликнул контрабандист. — Неужели ты не можешь до сих пор забыть твоего другого сына, который, вероятно, уже давно умер? Неужели я для тебя ничего не значу? Неужели я не могу заменить его? О, мать! Можно ли иметь такое доброе сердце, как твое, и в то же время быть такой несправедливой к своему собственному сыну?
— Да, сын мой! Осуждай, презирай меня! — воскликнула старуха дрожащим голосом. — Может быть, я заслуживаю этого, но я не могу справиться со своим сердцем. Все еще после долгих лет оно скорбит о ребенке, и теперь, когда вся моя жизнь лежит позади меня, как постылый сон, передо мной все еще является кудрявая головка моего Генриха и я вижу прекрасного, богато одаренного мальчика, который так напоминает мне его отца. Часто мне представляется, будто он протягивает ко мне руки, точно ищет моей защиты, и в эти минуты мне слышится его голос, зовущий меня: «Матушка, матушка, что сталось со мной? Отчего ты мало заботилась и плохо оберегала меня?» Но могла ли я? — вырвалось у старухи отчаянным воплем. — Бог свидетель, я сделала все, что только была в силах, чтобы воспитать в этом ребенке хорошего, порядочного человека; но жалкий негодяй, отравивший всю мою жизнь, отнял у меня ребенка и отдал его жестоким, бессердечным, грубым людям. О, негодяй хорошо понимал, что наносит смертельный удар.
— Ну, а как же, матушка, — снова заговорил контрабандист, медленно выпрямляясь, — как же, если твой маленький Генрих еще не умер? Если ты еще раз встретишь его? Боюсь, что тогда ты совсем перестанешь любить меня, вся твоя любовь сосредоточится на нем.
— Глупый, — ответила Лукреция с усталой улыбкой на бескровных губах. — Дай Боже, чтобы я еще раз увидала моего Генриха, прежде чем закрою глаза, и чтобы я могла прижать его к сердцу прежде, чем уйду в вечность. Тогда ты увидишь, сколько любви может вмещать в себе материнское сердце. Ах, если бы это случилось. Если бы мое бедное дитя было еще в живых и если бы судьба дала нам свидеться еще раз. Тогда я прощу ей все, все разочарования и мучения, которым я подвергаюсь. Тогда исполнится мое самое горячее желание; я буду иметь возможность положить твою руку в его, чтобы с той минуты вы жили, как братья поддерживая друг друга и в горе и в радости. Но это тщетные мечты, — глухо проговорила старуха. — Никогда я больше не увижу моего милого, дорогого Генриха, по крайней мере здесь, на земле. Там, наверху, под звездами, там мы еще, может быть, свидимся, потому что хорошие люди находятся вблизи Бога. А теперь, Гаральд, иди домой: я хочу лечь и попробовать уснуть.
— Ложись, матушка, — ответил Король контрабандистов, — я же не могу остаться при тебе, я жду сегодня транспорт из Тешеня. Десять моих людей ушли, чтобы увезти табак из погреба Матиаса Винклера, и я должен ждать их на Эльбе.
Старуха грустно покачала головой.
— Ах, сын мой! — воскликнула она, поднимая руку, как бы в предупреждение. — Ты занимаешься печальным промыслом. Ты ведь мог бы, мой милый, сделаться честным человеком, после того, как умер негодяй, развративший тебя и приучивший к воровскому ремеслу. А вместо того ты каждую ночь подвергаешь опасности свою жизнь. Подумай только, Гаральд, что станется со мной, если тебя убьют?
— Этого не случится, матушка, — возразил контрабандист. — Ты знаешь, я ведь быстроног, как косуля, и в борьбе страшен, как буйвол, бросающийся на врага с опущенной головой, чтобы пырнуть его в живот рогами. Кроме того, сегодняшнее дело не представляет большой опасности, мы с помощью «учредителей» — ты знаешь, мать, так мы зовем тех, которые имеют внешность, похожую на честного гражданина — надули таможенников: они будут поджидать у Боденбаха, в полной уверенности накрыть нас, тогда как мы преспокойно переправимся через Эльбу здесь, в Тешене. Нет, матушка, сегодня нечего бояться, но завтра будет трудный день для меня.
— Завтра? — с испугом спросила Лукреция. — Я слышала здесь чей-то чужой голос… ты получил новое поручение?
— Да, матушка, получил. Мне предложили одно дело, на котором я могу заработать двести дукатов. Подумай только, двести дукатов. Сколько я на них могу накупить всякой всячины.
— А в чем заключается это поручение? — заботливо спросила старушка. — Двести дукатов мне кажутся слишком дорогой ценой для транспорта кофе, табака или полотняного товара.
— Ничего подобного, — прошептал Король контрабандистов. — Дело заключается в живом товаре. Завтра в Тешене должна состояться очень знатная свадьба. Дочь одного из богатейших промышленников Франкфурта-на-Майне выходит замуж за молодого прусского офицера; но ее любит другой и поручил мне похитить ее, прежде чем она обвенчается со своим женихом.