Пещера
Шрифт:
– Дурак, – с тон ему отозвался Тритан. – Триглавец не допустит, чтобы Павла оказалась в чужих руках. Ее не держат в изоляторе, но… Если она выпадет из поля зрения – хоть на полчаса – координатор лично отдаст приказ об ее уничтожении.
Раману показалось, что в парке резко похолодало. Он невольно взялся за ворот собственной куртки:
– Врешь.
– В Пещере… Ты давно понял, что в Пещере можно дотянуться до всякого. Я тоже кое-чем рисковал, ты что, не понял?! И обернись события чуть по-другому…
Он оборвал сам себя. Вымученно
– Ты сам меня спрашивал, можно ли убрать в Пещере человека… Технически – да. С точки зрения морали… Видишь ли…
– Приказ о ликвидации Павлы был отдан? – спросил Раман, кутаясь в куртку посреди душного вечера.
– Дважды, – отозвался Тодин после паузы. – В подробности посвящать… Короче говоря, я благодарен тебе за соучастие в Павлиной судьбе.
Раман закусил губу, сдерживая внутреннюю дрожь:
– Я не верю ни одному твоему слову, егерь.
– Тогда какого черта ты явился на мою свадьбу, чтобы со мной говорить?!
На террасе звонко смеялись пьяные голоса. Гремела музыка, сыпался сигаретный пепел.
– У меня нет времени, – сказал Тритан сухо. – У меня душа не на месте, пока Павла там одна.
– С ней твои бравые мальчики, – напомнил Раман язвительно. – Надо полагать, ты затащишь их и в супружескую постель?
Тритан пожал плечами. Поднялся и двинулся к лестнице, обратно, в зал.
Раман догнал его на полпути. Хотел схватить за рукав – но удержался.
– Подожди… Тот мужик, который вез Павлу, который ее, как ты говоришь, похитил… он сам умер в Пещере? Или ему помогли?!
Некоторое время Тодин смотрел на него задумчиво, будто решая, стоит отвечать или нет.
Потом решил, что не стоит. Повернулся и пошел прочь.
Утром он проснулся бодрый, отдохнувший и сильный, но задуматься о том, откуда взялась вдруг энергия, означало тут же снова впасть в депрессию. Он помнит одно – ночью он был в Пещере, и все сложилось… удачно. Надо сказать, в последние месяцы это происходит много чаще обычного… Но – хватит. Больше об этом – ни мысли. Главное – работа.
Накануне он попросил кое-кого из своих околотеатральных знакомых изыскать стоящих, с их точки зрения, юношей – на просмотр; кандидатов собралось полтора десятка, пятерых он отправил сразу же, а прочих, ничего не объясняя, повел в малую репетиционную и там взялся прослушивать – наспех, нервно, раздражаясь всякий раз, когда становилось ясно, что очередной соискатель никуда не годится.
Один только раз ему померещился просвет в конце тоннеля. Второкурсник из училища, коренастый и самоуверенный, получающий от своей работы нескрываемое удовольствие; Раман потирал ладони, не решаясь верить своей удаче, и совершенно, как оказалось, правильно – трех минут разговора оказалось достаточно, чтобы пустые глаза парнишки выдали его редкостную душевную ограниченность.
Утро прошло впустую, зато днем явилась инспектура из Управления, двое, один тихий и вежливый, другой нарочито простецкий
Он бездумно брел по летней улице, невольно останавливая взгляд на оранжевых кабинках телефонов-автоматов; он хотел бы позвонить Павле Нимробец, но звонить никак не стоило – теперь исключительно господин Тодин должен ограждать ее ото всех неприятностей, истинных или мнимых. Теперь ей, вероятно, плевать на судьбу «Первой ночи» Вечного драматурга Скроя; а если и не плевать – он, Раман, не станет делиться с ней даже самыми невинными соображениями. Он потерял союзника, путь и маленького и скромного. Он потерял союзника.
Перед дверью театрального училища толпились абитуриенты; кто-то из толпы узнал Рамана, вчерашние школьники зашушукались, расступаясь, а спустя квартал его догнала девчонка в юбке столь короткой, что ее запросто можно было считать просто широким поясом:
– Господин Кович… Меня зовут Леата, я с детства мечтала быть актрисой, у меня талант, вы не думайте…
И она тряхнула обширной грудью, зазывающе, как бы демонстрируя истинный размер своего «таланта».
– Задницу прикрой, – сказал Раман, сутулясь больше обычного. – Потаскуха.
Целую минуту девочка не могла перевести дух; Раман наблюдал за сменой выражений на ее лице. Любопытно, если она все-таки поступит в училище. И годика через три придет пробоваться к нему в театр…
И чем она так уж провинилась? Тоже мне, моралист…
И он побрел прочь – старый, мрачный, сам себе противный, и редкие полуденные прохожие удивленно и сочувственно поглядывали ему вслед.
В этом городе полным-полно театров, и вовсе не плохих.
Сегодня вечером он снова пойдет бродить со спектакля на спектакль… А может быть, не пойдет.
Бесполезно…
Перед цирком загорелый рабочий стриг машинкой круглый газон. Напевал, покачивая яркой шляпой-зонтиком, с видимым удовольствием вдыхая запах травы; Раман вдруг ощутил зависть. Что за чудесная работа – разбрасывать веер зеленых брызг, приглаживать один за другим все эти пестрые ворсистые пятачки, на которых разлягутся потом студенты с пивом, конспектами и бутербродами…
Он втянул голову в плечи. Бездумно обошел пустое здание, огромное, нелепое, похожее на слона, одного из тех, что на потеху детям и дуракам содержали в неволе и учили противоестественному. Сейчас цирк был пуст – лето, гастроли; Раман остановился неподалеку от входа в цирковое училище, где компания юношей, почти подростков, весело щелкала друг друга, передавая из рук в руки большой старомодный фотоаппарат.