Пещера
Шрифт:
– Чего? – спросила она шепотом. Черный человек чуть заметно вздохнул и повторил в третий раз, с теми же интонациями:
– Госпожа Павла Нимробец, достаточно ли твердо ваше решение взять в мужья присутствующего здесь господина Тритана Тодина?
Она закусила губу. И зажмурилась.
И ощутила теплую руку на своем плече.
– А почему бы и нет, – сказала она шепотом, не раскрывая глаз.
А что еще ей оставалось делать?..
Какое счастье, что основной состав театра отправился вояжировать по провинции. Весть
Лица была вся в слезах, как восковая свечка.
– Ты будешь репетировать с другим партнером, – сказал ей Раман, и она посмотрела на него, как на изувера.
– Разве…
– Запомни, Лица. Весь театр может повыбрасываться из окон – на седьмое сентября назначена премьера. И она БУДЕТ.
Лица всхлипнула. Раман представлялся в ее глазах чем-то вроде каменной машины, идущей к цели по трупам собственных актеров; о бессонной ночи, предшествовавшей этому холодному утру, он ей рассказывать не стал.
– Валь не выдержал, Лица. Валь сломался, но это его собственная проблема. Он мог отказаться от этой работы; он вообще мог уйти из театра, но он захотел взять эту вершину – и сломался на половине пути. Мы найдем ему замену.
Лица смотрела в сторону; плохо, если она будет меня презирать, подумал Раман. Нехорошо для работы.
И он сжал пальцы на ее щуплом плече:
– Мы не виноваты, Лица, что так получилось. Это несчастный случай. Мне очень жаль. Я ночь не спал, поверь.
И, иллюстрируя свои слова, провел ладонью по воспаленным векам.
Пусть девочка верит, что режиссер – тоже человек.
Он пересмотрел график. Отныне утром и днем на репетицию вызывались эпизоды, в которых главный герой не был занят; вечера Раман предназначил для поиска.
Он знал наперечет всех актеров города, хоть чего-нибудь, по его мнению, стоящих; сложность заключалась в том, что искать предстояло не сформировавшегося профессионала, а мальчишку, безвестного, начинающего.
Рамана лихорадило. Врач травматологического отделения, где лежал Валь, подтвердил по телефону худшие прогнозы – парень парализован и находится между жизнью и смертью. Что бы там Раман не говорил Лице – ему яснее, чем кому-либо, была причина трагедии.
Уже с утра в театре объявились посторонние, незнакомые Раману журналисты; он сжал зубы и устроил маленькую, вежливенькую прессконференцию. Да, молодой человек выбросился из окна. Да, он был занят в новом спектакле. Да, господин Кович охотно поделится – спектакль называется «Песни о любви», в нем участвуют только молодые, начинающие актеры… Нет, он не может понять, что именно толкнуло юношу на этот шаг. Конфликтов на репетиции не было, наоборот, он был весьма доволен работой Валя… Может быть, что-то личное? Парень, говорят, поссорился с любимой девушкой…
Раман прекрасно понимал, что этот ложный след не выдерживает никакой критики – но не мог сейчас придумать ничего лучшего. Он тщательно демонстрировал
Потом позвонили из Управления и тоже интересовались подробностями трагедии, и вспомнили, как бы невзначай, как почти год назад пыталась покончить с собой актриса, которую Кович уволил; Раман высказал вежливое удивление. При чем тут тот случай? Парня-то он не увольнял, наоборот, назначил его на роль, тому есть множество свидетелей, и потом ведь актеры совершеннолетние, он, Кович, им не нянька, мало ли что кому взбредет в голову…
На том конце провода посокрушались и напомнили, что театр уже три года не знал инспекции, что авторитет господина Ковича, конечно, непререкаем, но дело идет о формальности и порядок один для всех… Короче говоря, с будущего понедельника, скорее всего, Психологическую драму начнут навещать инспектора.
Кович нашел в себе силы вежливо согласиться. Положил трубку, перевел дыхание и подлейшим образом плюнул на ковер.
Репетиция с массовкой – сложнейшая музыкальная репетиция – закончилась в полседьмого; без пяти семь Раман вошел в служебный вход городского Детского театра. Посмотрим, что за ребята играют для деток.
Вечерний спектакль адресован был подросткам, публика долго ходила по проходам, усаживаясь, путаясь в билетах и наступая на ноги соседям. Публика была в основном от двенадцати до восемнадцати, слегка безалаберная, но, в общем, воспитанная и не очень шумная; начался спектакль, Раман выдержал минут двадцать, потом встал и вышел.
Ему было обидно за публику. Обидно, если героине-школьнице на самом деле тридцать лет, она уже дважды рожала и на сцене думает только о том, чтобы не порвать колготки…
У служебного входа курил главреж Детского театра – поджарый бородатый блондин. Раман вежливо поздоровался; слишком вежливо. Блондин, вероятно, счел себя оскорбленным.
От Детского пять минут ходу было до театра Комедии – Раман поймал машину, водитель его узнал и слышать не захотел о деньгах. В Комедию Кович вошел опять-таки со служебного хода, тетушка-капельдинер окаменела лицом – полчаса уже идет спектакль! – но все-таки пропустила его в боковую ложу, где сидела увлеченная действом семейная пара. Устраиваясь, Раман ухитрился задеть сумочку дамы, болтавшуюся на спинке кресла, и даже, кажется, что-то там раздавить; дама, по счастью, не заметила. Это была на редкость жизнерадостная дама, легко перекрывавшая своим хохотом весь смех оживленного партера.
Раман попросил программку – дама сунула ее, не глядя. Щурясь и приближая листок к глазам, Раман разбирал в полутьме столбик полузнакомых имен; спустя пять минут было ясно, что и сюда он пришел совершенно зря. Более того, вся технология поисков порочна – он сломя голову кинулся по театрам, рассчитывая исключительно на удачу, почти на чудо – а чудеса случаются слишком редко, и отнюдь не по заказу режиссера Ковича, и не исключено, что юноша, способный сыграть главную роль в его нерожденном спектакле, в свою очередь еще не появился на свет…