Пещера
Шрифт:
– А-хх-а! – закричали за спиной. Павла почувствовала, как уходит из-под ног земля. Трава, хлестанувшая ей по лицу, была высокая и влажная.
– Лежать!..
По обе стороны от тропинки трещали ветки. Павла подняла голову; в резком свете фар прыгали, отбрасывая черные тени, плоские, будто вырезанные из картона фигурки.
Пещера.
Уже спустя секунду она поняла, что именно напоминает ей это по-своему красивое действо; кажется, со всех сторон потянуло сыростью, неповторимым духом лишайников и черного мха. Зависшие в небе звезды показались скопищем огненных жуков; наваждение было
Она видела, как один из нападающих, во всем черном, но с зеленой хирургической маской на лице, опускает на чью-то голову резиновую полицейскую дубинку. Отвратительный звук; валится на землю грузное тело в спортивном костюме, человек в черном перемахивает через него, как через кучу тряпья, и заносит дубинку снова – но его противник ускользает, и в стремительном, обтекающем врага движении бьет чем-то в живот – снизу вверх, так, что человек в черном хрипит и сгибается пополам, и на освещенной фарами дорожке с пугающей скоростью растет блестящее черное пятно.
– Не щадить!!
Впервые в жизни Павла услышала, как звучит в полную силу знаменитый голос Тритана.
И, будто разбуженная этим голосом, взвыла сирена в машине.
– Убью! – скрежет металла. – С дороги, убью!! Взя-ать!..
Двое катились по земле – не разобрать было, кто из них в черном, кто носит на лице хирургическую маску, а в руке, вместо скальпеля – длинный изогнутый нож…
На узкой тропинке, посреди переломанных уже кустов варился, расплескиваясь, котел ярости. Павле, наполовину ослепшей от прямого света фар, мерещились клочья шерсти – схрульей ли, саажьей; то, что носителями убийства выступали двуногие люди, приводило в шок, лишало возможности двигаться.
А потом ее грубо схватили поперек туловища и потащили сквозь изломанные кусты – туда, где за домом уже ждала, оказывается, еще одна машина.
А потом она услышала крик и покрылась потом, потому что это был вопль Тритана, похожий на рев раненного зверя; руки, тащившие ее, мгновенно разжались, выпуская ее обмякшее тело на траву. Свет фар остался где-то сбоку, но она все равно прекрасно видела, как Тритан, в разорванной куртке, кидается сразу на двоих, как воздух над его головой рассекает полицейская дубинка, а потом он взвивается в воздух, пропуская удар по низу, а потом нападающий получает ногой в пах и орет, будто придавленный кот, а Тритан бьет его такой же дубинкой по лицу, и крик обрывается в хрип, а второй тем временем бросается на Тритана со спины, и на мгновение кажется, что изогнутый нож по рукоятку погрузился в тело – но потом Павла видит его острие, чистое, без крови, насквозь пропоровшее Тританову куртку под рукавом, Тритан, продолжая движение нападающего, рывком швыряет его через себя, швыряет с оттяжкой, и падающее тело приземляется с негромким хрустом, и нет времени ужасаться, потому что из темноты выныривают еще двое, со свистом режет воздух нечто на железной цепи, Тритан глухо ревет и ловит цепь рукавом, а другой рукой бьет нападавшего по глазам, тот отшатывается и что-то невнятно кричит, а его напарник тем временем поднимает перед собой железную трубку, уродливую и тяжелую.
– А-а-а!..
Трубка разразилась грохотом,
С глухим ударом упало в траву железное орудие. Ее владелец упал рядом и не стал подниматься – Павла разглядела рукоятку ножа, подрагивающую возле самого его лица, у основания шеи.
– Павла?!
Тритан стоял на одном колене. Ножа больше не было в его руке, нож ушел в чужую плоть, ушел по самую рукоятку.
– Павла, не вставай.
Машина, ожидавшая за домом, снялась с места мгновенно – даже с каким-то паническим взвизгом. Одновременно со стороны улицы надвинулся шум сразу нескольких моторов. И проблесковый огонек полицейской мигалки.
Сирена, наконец, заткнулась. В уши ватой впихнулась тишина; Тритан медленно поднялся. Подошел к лежащему человеку, ногой отбросил в сторону тяжелую железную трубку:
– Ч-черт…
Он помог ей встать – точнее, вздернул над землей и поставил на трясущиеся ноги.
Одна рука его болталась, будто парализованная; тропинка перед домом, превратившаяся уже в поляну, со страшной скоростью наполнялась людьми.
– Павла, не смотри.
Она и рада бы не смотреть.
Поперек тропинки лежал парень в спортивном костюме. Один из тех, что любовались луной на скамейке перед Павлиным домом; неужели не прошло еще и часа – Стефана, Влай, скучный ужин, картофельное пюре в башмаках Тритана?!
Еще один лежал на белых носилках. Грудь поднимается и опадает – значит, жив.
Третьего нигде не было видно, зато за частоколом ног в форменных серых штанах утопал в темной луже один из нападавших, и с лица его уже сдвинули повязку, сочно-зеленую, как у младшего врачебного персонала.
На лицо мертвого Павла смотреть не стала.
– Что же это, как же это… что…
Павла вздрогнула.
Плакал капитан административной полиции. Пожилой, грузный, всю жизнь отдавший службе полицейский – он плакал и не мог удержать трясущийся блокнот. И отворачивался, а по мясистому круглому лицу текли и текли, обгоняя друг друга, крупные слезы.
Глава девятая
– Когда ты поступал в театральное?
– Д-два года назад… Меня еще на отборочных срезали, п-потому что я…
– Заикаешься?
– Н-ну, я когда т-текст выучу, то меньше з-заикаюсь… Н-но все равно, я в-волновался…
Парень был мелким схрулем. Парень был белым схрулем – редкостный тип, и, что самое невероятное, шокирующий вопрос Рамана не особенно смутил юного акробата.
– А?.. Н-ну, конечно, н-на людях про Пещеру не говорят… Н-но вообще-то, конечно, я про это д-думал…
Парень был феноменально обаятелен – желтые волосы, вечно удивленные голубые глаза. Типаж, думал Раман, смущая юношу пристальным взглядом. Ходячий типаж… Не актер, нет. Чуть пересмотрим рисунок – ему ничего не придется играть. Пусть будет собой, всю драматическую часть вытянет Лица…
Если вытянет, подумал он со внезапным страхом.
Скамейка под окнами его кабинета была непривычно пуста. Юноша сидел на краешке стула, хлопал бесцветными ресницами и смотрел на Рамана с доверчивой надеждой.