Пещерный лев (Сборник)
Шрифт:
Единственное, в чем люди с реки должны были признать превосходство Круглоголовых, — это было их искусство управлять собаками и жить с ними в дружбе. Но тайну приручения животных Круглоголовые тщательно хранили и не хотели ни с кем ею делиться.
Племя Медведя пока не страдало от соседства с чужеземцами. Правда, охотиться становилось все труднее, но в этом нельзя было винить Круглоголовых.
Так обстояли дела, пока длились ясные осенние дни. Но положение резко изменилось, как только пошли дожди. Медведям стало ясно, что охота не может их больше прокормить. Конечно, и раньше они знавали плохие времена, когда приходилось возвращаться домой с пустыми руками. Но теперь то, что раньше было исключением, стало правилом. Крупный зверь, которым семья могла питаться много дней, попадался все реже и реже. Лошади, бизоны, быки, олени ушли далеко, а оставшиеся не подпускали к себе человека. Другие же животные совсем исчезли из этой местности. Даже последнее семейство мамонтов, которое до недавних пор еще оставалось здесь, теперь переселилось отсюда. Один охотник видел ночью, как несколько мамонтов бросились вплавь в реку, широко разлившуюся от дождей: впереди плыл старый самец, за ним две самки и двое детенышей, родившихся в последнюю весну. Это было тем более удивительно, что обычно мамонты избегали глубоких вод. По-видимому они чувствовали приближающуюся опасность.
Причины этих роковых перемен были ясны Медведям: все дело в собаках, которые своим лаем разгоняли животных. Они были неутомимы в преследовании зверя и, выследив его, до тех пор не оставляли его в покое, пока не приходили их господа, которым оставалось только убить загнанную для них добычу. Людям же с реки доставались лишь мелкие звери — лисы, волки и нечистоплотные гиены, мясо которых они презирали и никогда раньше не употребляли в пищу: оно было вонючим и отвратительным на вкус. Кроме того, дети Медведя были убеждены, что уподобятся этим трусливым животным, если будут питаться их мясом.
Отчаяние наполнило их сердца. Женщины жаловались и осыпали мужей упреками. Были случаи, когда матери убивали новорожденных детей, чтобы избавить их от этой жизни, полной страданий от голода и холода.
Мужчины, более гордые, чем женщины, молчали, но и они невыносимо страдали: неужели они должны без борьбы признать себя побежденными? Но что можно было сделать против врага, во много раз более сильного, чем они?
Все менялось вокруг них. То, что раньше считалось наивысшей добродетелью — быстрота бега и искусство изображать зверей — потеряло всякую цену. Можно ли было бегать наперегонки с целой сворой собак? И стоило ли удерживать зверей путем заклятий и изображений только для того, чтобы их убивали другие?
Нон совершенно забросил свое любимое занятие и больше не рисовал и не вырезал животных. Безделье, однако, тяготило его. Он вспоминал те времена, когда вместе с отцом и другими членами племени отправлялся на охоту. Они не боялись не усталости, ни мороза. Часто они ночевали в лесу. По утрам на их бородах звенели сосульки, их поливал дождь, но они не обращали на это никакого внимания. С самого раннего утра выслеживали они какого-нибудь хищного зверя и выгоняли его из логовища, куда он только что вернулся после ночной охоты. Тогда начиналось долгое преследование, проходившее с переменным успехом, но почти всегда заканчивавшееся их победой, потому что они прекрасно знали местность и все повадки и обычаи зверей. А когда разгневанный бизон или бесстрашный бык нападали на охотника, тот тут начиналась борьба не на жизнь, а на смерть. А как радостно было измученному и усталому охотнику возвращаться домой, сгибаясь под тяжестью добычи.
А теперь Нон, который так любил эту жизнь, полную приключений и опасностей, вынужден был расставлять ловушки на сусликов вблизи своего жилища или удить рыбу в реке.
На совете племени горячо обсуждался вопрос, как быть. Боро, подобно Раги, давно уже потерял любовь и уважение племени. Целые дни совещался он со старейшинами. Люди, умевшие предвидеть будущее, возвестили, что слишком состарившаяся земля близка к концу, и что людской род вскоре должен исчезнуть.
Но еще большее несчастье ожидало этих людей впереди.
Однажды утром сидел Нон перед хижиной. Вокруг него суетились женщины, занятые своими домашними делами, мужчины чинили оружие, дети прыгали вокруг костров и бросали в них еловые шишки и сухие ветви. Была зима, погода стояла холодная. Во льду на реке пришлось пробить проруби, чтобы удить рыбу. Так как изношенные оленьи шкуры уже недостаточно защищали от холода, приходилось латать их мехом лисиц и кошек.
Вдруг Нон увидел приближающихся трех Круглоголовых. Один из них был тот, которого Нон встретил с собаками в тот незабываемый день. Этот человек обращался с Ноном как с другом и назвал ему свое имя: Цимур. Обычно Круглоголовые не подходили близко к жилищам Медведей; они знали, что вражда против них растет с каждым днем и малейшее недоразумение могло привести к кровопролитному столкновению. Из предосторожности они довели до сведения Боро, что за каждого убитого из своих они убьют трех из племени Медведя. Поэтому оба народа держались как можно дальше друг от друга.
Появление Круглоголовых на каменной террасе, принадлежавшей людям с реки, означало прямой вызов. Но чужеземцы как будто не хотели этого понимать. Они шагали вдоль и поперек по террасе, критическим взглядом окидывали хижины и оживленно разговаривали. Затем Цимур приблизился к костру, около которого сидел Нон.
— Хорошо вам здесь, — сказал Цимур и широким жестом указал на скалу, защищавшую террасу от ветра. Затем он присоединился к своим спутникам, и все трое удалились в направлении своего поселка.
На следующий день они опять появились. На этот раз их было десять человек. Они несли на плечах колья, лошадиные и оленьи шкуры. Несколько собак, высунув язык, следовали за ними. Увидя их, дети и женщины с криком попрятались.
Недалеко от жилища Нона было пустое место, где раньше стояли две хижины: семьи, жившие в них, умерли во время последней эпидемии, и их жилища были снесены.
Круглоголовые положили здесь все принесенное с собой и, не теряя времени, принялись строить хижину, причем употребляли при постройке, согласно их обычаям, главным образом дерево. Они работали быстро, насвистывая сквозь зубы. Собаки бегали по террасе, как если бы они были здесь хозяевами, и искали кости. Одна из них настолько осмелела, что подошла близко к хижине одного из Медведей и хотела стянуть мясо, приготовленное на обед. Рассвирепевший хозяин с размаху ударил собаку палкой; собака с воем отступила, застыла на месте, залаяла и явно собиралась броситься на ударившего ее человека. Но Круглоголовые крикнули ей что-то, и собака с рычанием отошла и улеглась поблизости от них. Этот случай произвел на Медведей угнетающее впечатление.
К полудню Круглоголовые закончили свою работу. Построенная хижина могла вместить десять человек.
Перед вечером люди с реки увидели целую семью, состоящую из мужа, жены и пяти детей, из которых двое юношей были в возрасте посвящения. Они подошли к вновь отстроенному жилищу, и раньше, чем войти в него, помахали в нем зажженными факелами, чтобы выкурить из него духов. Затем они внесли туда мешки из лошадиных шкур, в которых находилось все их добро. Их сопровождали собаки. В неописуемом изумлении наблюдали сыновья Медведя, как эти звери, подобно человеческим существам, улеглись вокруг огня, чтобы согреться. Любое животное — это Медведи хорошо знали — бежит от огня, как от своего злейшего врага. Кто же такие были эти собаки? Страх, который они внушали, увеличился еще больше.
Вскоре рядом с только что выстроенной хижиной появились еще три новых. А еще через месяц Круглоголовые совсем оставили свое поселение и устроились на зиму под защитой скал. Они были довольно своим новым местожительством: теперь им не приходилось уже страдать от пронизывающего холодного ветра.
К соседям своим, Медведям, они относились так, как будто не замечали их. Эти люди с реки представлялись им низшей расой; особенно удивлял Круглоголовых их способ охоты и то, что они забавлялись совершенно ненужным рисованием зверей. Люди с высокой долины думали, что они лучше умеют ладить с духами: их предок, Собака, оказался более благосклонным к своему народу, чем великий Медведь к своему.