Песчинка и Вселенная

Соле Лина

(Спустя 3 месяца)

«Вэл, Мира написала мне, что произошло. Я не нахожу слов, чтобы выразить свою боль. Я знаю, что она для тебя значила. Мне чертовски жаль, что я далеко и не могу тебя поддержать в такой момент. Отстой, я не знаю, что говорят в подобных случаях, но я очень тебе сочувствую».

«Вэл, дружище. Я несколько дней не могу до тебя дозвониться. Понимаю, что тебе сейчас не до друзей. Просто не забывай, что я всегда в доступе. В любое время».

«Мира сказала, что сегодня были похороны. Прими мои соболезнования. Ее жизнь оборвалась так рано, но я не хочу, чтобы она забрала тебя с собой. Позвони мне, Вэл».

«Привет, друг. Я просто

хотел спросить, как ты? В общем, напиши, как будешь готов. Твой аккаунт заблокирован, даже не знаю, доходят ли мои сообщения».

(Еще спустя месяц)

«Привет, Вэл. Я все еще надеюсь, что ты мне ответишь. Мира и Лиза говорят, что не видели тебя со дня похорон. Значит, ты игнорируешь не только меня. Я тебя не виню, просто мы переживаем за тебя. Позвони».

«Здпрова, чувак. Я тут напвлся с коллегми и снова тебе нбрал, но ты не ответьл. Хватит уже игнормрвть меня. Мне тбя не хватает, брдт».

«Доброе утро, Вэл. Точнее, у тебя уже поздний вечер. Надеюсь, тебе все-таки не доходят мои идиотские сообщения. Я напился вчера, как последняя свинья. Но у меня был повод! Я устроился на новую работу и вот так «отметил» это событие. Ты не поверишь, где я работаю! Наша компания занимается производством алкоголя. Не синтета, а настоящего ковбойского пойла, как двести лет назад! Точнее, пойло – то, что я пил в студенческие годы, зато теперь я словно снова оказался в погребе отцовского дома. Помнишь, как я напоил тебя тридцатилетним виски, когда тебе исполнилось шестнадцать? Отец чуть не убил меня, но я до сих пор уверен, что ему было жаль не тебя, а свою драгоценную бутылку виски. В общем, я скучаю по тебе, давно с тобой не общался. Столько новостей накопилось, а до лучшего друга никак не добраться».

Глава 7. Арест

Мы стояли на таможенном контроле в тесном кольце из людей, отчаянно желавших уехать куда угодно. Нашу малочисленную группу отличало только то, что мы могли это сделать, а они – нет. Связи, связи. Миром всегда будут править связи, коих у отца, Стаса, да и меня, накопилось достаточно, чтобы открыть любые запертые двери. Правда, отца так и не удалось переубедить уехать, но брат дал однозначно понять: «Лучше переждать наступивший хаос в спокойном месте». Его язык был накрепко связан множеством договоров о неразглашении, однако Стасу даже говорить ничего не пришлось: спустя пару недель после знаменательного Дня Памяти мы по собственному желанию и не до конца ясным убеждениям готовы были отправиться в неизвестность.

Я снова убегал, как и пятнадцать лет назад, в юности. Только в прошлый раз я преследовал, как мне казалось, благие цели: получить лучшее образование и начать самостоятельную жизнь без навязчивой опеки матери и денег отца. В восемнадцать лет самым трудным казалось не прогнуться под влиянием чужих мнений, и я стойко держал удар, оставаясь вдали от дома достаточно долго, чтобы встать на ноги, заработать собственную репутацию и, как ни банально, первый миллион. И вот, преисполненный гордости за себя, за свою решимость и непоколебимость, я вернулся домой. Чтобы спустя три года вновь убегать.

На этот раз побег, другого слова я, увы, не находил, был не от родителей и даже не от себя или в поисках себя. Побег от неизвестности в еще большую неизвестность. Хуже и не придумать. Мои мысли прервала Мира:

– Вэл тебе так и не ответил? – ее голос был слабым и тихим, она явно переживала за сына.

Я отрицательно покачал головой и нахмурился. Я знал Вэла достаточно, чтобы понять: если он решил молчать, то никто и ничто не вытянет его из угрюмого безмолвия. Так было и раньше, после смерти, точнее, самоубийства его девушки Марты. Вэл тогда погрузился в бесконечную депрессию и пропал для всех. Мы не общались долгие полтора года, я писал безответные сообщения, которые становились все более редкими, пока однажды не получил его спокойное: «Привет, Кир. Давненько меня здесь не было. Как дела?»

– Он выходил на связь после «откровений Лианы»? Хотел бы я знать, что он обо всем этом думает, – также тихо спросил я Миру, будто нужно было скрывать от кого-то наш разговор.

Секунда колебания. Едва уловимая.

– Нет, – на этот раз громко произнесла Мира. В ее кофейных глазах читалась решимость, которая, как ни странно, противоречила выражению молодого лица: между бровей пролегла глубокая морщинка, а губы слегка подрагивали. Я знал Миру всю жизнь, все-таки она – мать моего лучшего друга и жена лучшего друга отца. Сколько себя помню, она всегда была прямолинейной и честной женщиной, безбоязненно выступая за справедливость, даже если бороться приходилось против убеждений моего твердолобого папаши.

И сейчас я знал, что она мне соврала. Когда она отвернулась и быстро пошла к своей семье, меня накрыло всепоглощающее чувство, что мы совершаем ошибку. Точнее, что я совершаю ошибку. Пусть прочие решат за себя сами, но мне следовало любыми способами добраться до чертового упрямца Вэла, чтобы узнать его мнение и понять причины, почему он не стоит сейчас с нами здесь – на нескончаемом таможенном контроле. Я судорожно стал оглядываться по сторонам: не уверен, в поисках фантомного друга или путей отступления. Как вдруг заметил двух полицейских, приближающихся в нашу сторону. Их твердая стремительная походка сквозь плотную толпу потерянных отчаявшихся людей и устрашающий внешний вид – черные матовые шлемы и обвешанные оружием черные костюмы – вселяли одновременно ужас и восхищение. Я безразлично отвернулся и уперся взором в оцепеневшего Стаса: он безотрывно смотрел на полицейских. «Вот дерьмо, это за ним!» – пронеслась в голове оглушительная мысль, судорожно раскручивавшая клубок причинно-следственных связей: «Стас работает с секретными данными, могла ли в них быть государственная тайна? Вдруг он не имеет права уезжать? Но он здесь, а значит, возможно, нарушает закон. Но он же еще не выехал из страны и, к тому же, уволился. Или должно пройти несколько лет, прежде чем он может уехать? Черт!»

Я поспешно обернулся, тихо молясь, чтобы «черные шлемы» оказались в другой стороне зала, но наткнулся на одного из них, вплотную подошедшего ко мне.

– Кир Зиверс, вы обвиняетесь в незаконном обороте наркотических препаратов и психотропных веществ. Прошу не оказывать сопротивления при задержании и проследовать…

Громкий хлопок в ушах не позволил расслышать окончание фразы. Я вновь посмотрел на Стаса, шокированного даже не тем, что полицейские не дошли до него каких-то пять шагов, сколько обвинением, брошенным в мой адрес стальным бескомпромиссным голосом.

– Постойте, – зычный голос и шумное приближение Влада вывело меня из оцепенения, – должно быть, произошла какая-то ошибка.

Он хотел было отвести руку полицейского, мертвой хваткой вцепившегося в мое предплечье, как я вдруг услышал собственный голос, будто со стороны – холодный и отрешенный:

– Все в порядке, Влад, я проследую за ними. Поезжайте.

Я отвернулся от обеспокоенных лиц своих близких и под пристальным вниманием притихшей толпы направился за одним из полицейских. Второй шел рядом и все так же крепко сдавливал мою руку ниже локтя. Спустя некоторое время я услышал быстрые шаги позади. «Не надо», – процедил я сквозь зубы, стараясь скрыть злость и отчаяние. Стас настиг нашу хмурую процессию и, не проронив ни слова, направился прочь от своей семьи.