Песенка для Нерона
Шрифт:
Я испугался, что понял, о чем он. На самом деле испугался — знаете это чувство, когда мочевой пузырь сжимает ледяная рука и ты готов обмочиться?
Если бы это сказал кто другой, я бы просто не поверил. Но Каллист... он был особый человек. Он никогда не юлил и шел прямо к цели.
— Погодите, погодите, — вид у Луция Домиция был удивительно тупой. Серьезно, я бы со всей охотой размозжил его башку о стену. — Я не понимаю. Может кто-нибудь объяснить, о чем вы говорите?
Каллист повернулся к нему.
— О Боже, — сказал он. — Все
— Да, — сказал Луций Домиций. — И как это нам поможет?
Проклятый дурак, он до сих пор не понял. Каллисту пришлось объяснить.
— Очень просто, — сказал он. — Вы меня убьете. Когда сюда придут и найдут мое тело, то подумают, что это ты. Вы спрячетесь на сеновале, но никто вас искать, конечно, не станет, раз труп императора уже будет у них...
Луций Домиций завизжал. Я не шучу: завизжал во всю глотку, как свинья, которую режут тупым ножом.
— Нет, — рыдал он. — Нет, нет, нет. Нет, я не позволю тебе. Даже не говори об этом, это ужасное...
Каллист со всей силы хлестнул его по лицу. Подействовало.
Луций Домиций перестал верещать и в ужасе уставился на Каллиста.
— Значит, договорились, — сказал Каллист. — Ладно, — он держал один из кинжальчиков. — За дело. Мы не знаем, сколько времени у нас есть. Было бы неплохо, если б вы немного попортили мне лицо — не слишком, только чтобы размазать очертания. Ну давайте же, бога ради.
Но Луций Домиций сполз по стене, как слизняк, и только беспомощно всхлипывал. Толку от него не было никакого.
— Каллист, — сказал я. — Какого черта ты несешь? Ты не можешь отдать свою жизнь за... за это...
— Пошел на хер, — ответил он яростно. — Это моя жизнь. Стоит мне вспомнить, сколько раз ты чуть не убил нас своими тупыми аферами, и сколько раз я рисковал ради тебя головой... — он, должно быть, прочел по моему лицу, что его слова разбили меня на части. Как будто кто-то вскрыл меня, вытащил все кости и зашил обратно. — Серьезно, все в порядке, — сказал он. — Я хочу это сделать и ради него, и ради себя. Вариантов у нас все равно нет. Или я, или мы все, так что для меня вообще нет разницы.
— Чепуха, — сказал я. Меня начало трясти. Странная штука. Много раз я был уверен, что скоро умру, и не на пустом месте; и каждый раз это пугало меня до потери пульса, но никогда я не испытывал такого полного, такого абсолютного отчаяния — из-за того, подозреваю, что знал, что если меня порешат, никакого значения это иметь не будет (потому что какой кому от меня прок? Никакого и никому, даже мне). Но сама мысль о том, что умрет Каллист — умрет и оставит меня одного — никогда не посещала меня прежде, и говорю вам, я не мог ее вынести. Только из-за того, что ужас сковал меня мертвой хваткой, я не свалился в рыданиях, как Луций
И он сказал:
— Гален, я хочу, чтобы ты сделал это для меня. Я никогда у тебя ничего не просил, никогда, но прошу сейчас, потому что это важно. Сделаешь это для меня? Сделаешь?
И я услышал собственный голос:
— Хорошо, — потому что, чтобы мне сдохнуть, никак иначе я ответить не мог. Таков Каллист: иногда, совсем изредка, он мог заставить меня захотеть уподобиться ему.
— Сделаешь? — повторил он, и я кивнул своей тупой башкой и позволил всунуть мне в руку один из дурацких ножиков.
Он сжал мои пальцы на рукояти, чтобы я его не выронил. Затем он шагнул ко мне, а я отшатнулся, как будто это он собирался меня зарезать, а не наоборот.
— Соберись, Гален, — резко сказал он. — Давай покончим с этим.
Луций Домиций за его спиной принялся ныть и хныкать, как капризный двухлетний ребенок. Каллист подошел ближе; я пытался стоять на месте, но не мог, а потом уперся спиной в стену и отступать дальше было некуда.
— Давай же, — закричал Каллист — его уже достало все это — а я широко-широко раскрыл глаза и ударил его ножом.
Конечно, это было нелепо; я все сделал как попало, как всегда. Нет, я действительно ударил его — кровь была повсюду, на моих руках, на полу, где угодно — но он был жив. Ему было мучительно больно, не надо было быть врачом, чтобы это понять, но он изо всех сил сдерживался, чтобы не сорваться.
— Все в порядке, — сказал он. — Попробуй еще раз. — Он схватил мою руку и дернул от себя, так что нож вышел из его кишок. — Давай, — сказал он, — выше, вот сюда. — Думаю, он имел в виду сердце или шею, но я так растерялся, что едва мог дышать. Поэтому он потянул мою руку вверх, пока кончик ножа не попал во впадину между ключиц, а затем обхватил меня руками и крепок обнял.
Я пытался удержать его, когда он начал падать, но мы были скользкими от крови, и он сполз у меня по груди и привалился к ногам, а я только стоял и смотрел на него. Я хотел закричать, но голоса не было. Хуже не бывало ничего.
Бог знает, сколько я так простоял, но в какой-то момент вбежал этот маленький кусок говна Фаон, крича что-то о всадниках, увидел мертвое тело, увидел меня и сказал, о боже. Затем верх взяла какая-то часть моего сознания, о которой я до того момента ничего не знал, и я услышал, что говорю:
— Все в порядке, я убил его.
К счастью, Фаон слишком сосредоточенно пялился на кровавое месиво на полу, чтобы оглянуться и увидеть Луция Домиция. Поэтому он спросил:
— Кого? Кого ты убил?
А я сказал:
— Цезаря, конечно, а кого я по-твоему мог убить, мать твою? Он не хотел сдаваться живым и я убил его.
Фаон оторвал взгляд от того, что лежало на полу, и посмотрел на меня.
— А теперь что? — сказал он.
— А теперь ты выйдешь навстречу всадникам, — сказал я. — И ты приведешь их сюда, и ты покажешь им тело, и ты скажешь им, что это сделал раб.