Пешки Хаоса

Крэйг Брайан

Было бы очень приятно еще изувечить и плоть Сосуда, но это не было привилегией Гавалона. Пока слова заклинания улетали в тихую ночь, лепестки золотистого цветка сомкнулись над мальчиком, заключив его в некое подобие утробы – утробы, из которой ему было суждено очень скоро родиться заново, созревание уже подходило к концу.

Еще до того, как заклинание было закончено, Гавалон почувствовал, как правый глаз вырастает заново, и зрение возвращается. И когда он посмотрел в прекрасное небо, то понял, что этот новый правый глаз будет видеть гораздо дальше и лучше, чем даже дважды обновленный левый.

Он почувствовал, как его вторая рана тоже зарастает шрамом, и с благоговейной гордостью ощутил, как шрам превращается в опухоль, а потом в нечто, для чего

даже в тайном языке магии еще не было названия.

« О, стать Повелителем Перемен!», подумал он. «О , стать мастером метаморфоз, не подвластным дряхлости смертных! Какое счастье служить истинному богу и быть свободным!»

Конечно, в глубине души он понимал, что вовсе не свободен – что он, если разобраться, такой же раб судьбы и случая, как и Сосуд, как и последний из зверолюдей – но Гавалон был убежден, что те, кто добровольно принимали рабство и могли разумно выбрать себе хозяина, были счастливы настолько, насколько вообще мог быть счастлив простой смертный человек. И он был убежден, что это – единственный путь, который мог позволить человеку стать чем-то большим, чем простой смертный.

Когда предпоследняя фаза заклинания была завершена, Гавалон остановился, позволив на минуту воцариться благоговейной тишине – и в предвкушении посмотрел на тесно сжатые лепестки цветка, сгорая от нетерпения увидеть, какое существо выйдет из них. Потом он произнес последнее слово, и завершил заклинание.

Последнее слово, конечная цель этого ритуала, было:

САТОРАЭЛЬ.

Гавалон почувствовал, как камень под его ногами слегка вздрогнул.

Даже сквозь толстый слой многих поколений ползучих лиан и всех прочих растений, которые выросли здесь благодаря лианам, Гавалон увидел, что огромная сфера холма начинает светиться. Когда вибрация усилилась и стала напоминать биение сердца, свечение становилось все ярче – из багрового оно стало малиновым, потом ярко-алым, и наконец, пронзительно сияющим розовым.

Гавалон понял, что наполовину погребенный в земле метеорит был чем-то вроде яйца, а сомкнувшийся цветок был скорее не утробой, а неким подобием родового канала. То, что должно быть посеяно в теле Сосуда, было слишком великим, чтобы его можно было долго хранить в каком-либо создании из плоти, независимо от того, какие метаморфозы оно могло претерпеть.

Лепестки цветка начали разворачиваться с величественной неторопливостью, демонстрируя то, что они скрывали.

Гавалону пришлось подавить всплеск разочарования, на которое, как он знал, он не имел права. Нимиан лежал внутри цветка, и он по-прежнему был здесь, так лениво развалившись, что, казалось, он заснул от скуки. Его кожа казалась более свежей, но она была такой же бледной, как и раньше, белая, как скорлупа яйца, даже не тронутая солнцем. Когда Сосуд начал подниматься, его движения казались более гибкими, чем раньше, но конечности были такими же костлявыми. Лишь когда он открыл глаза и встретил пытливый взгляд Гавалона, Нимиан проявил, что теперь он нечто большее, чем человек.

Раньше Нимиан никогда не осмеливался смотреть в пугающие глаза Гавалона, но теперь он смотрел в них без страха. Глаза самого Сосуда стали полностью темными, лишенными зрачков и радужной оболочки.

– Гавалон? – спросил он, с любопытством выговаривая звуки, словно не вполне понимал их значение – или хотел насладиться даром речи.

– Ваш скромный слуга, - лицемерно сказал Гавалон. Учитывая, что будущий демон все еще носил тело Нимиана, эти слова звучали абсурдно, почти непристойно, но все равно надо соблюдать приличия. Даже если он все еще обращается не к Сатораэлю, Орудию Возмездия, а к Нимиану, Последней Жертве, следует быть вежливым. Несколько уязвляла мысль, что глупый мальчишка так мало страдал по сравнению с другими жертвами и самим Гавалоном, но колдун понимал, что едва ли подобает этому возмущаться и уж точно не стоит это озвучивать.

– Чувствую себя странно, - сказал мальчик. – Словно не собой.

Это

обеспокоило Гавалона. Произнес это очевидно Нимиан, его душа не была полностью уничтожена. Значит ли это, что демон пожрет его душу медленно, наслаждаясь ее вкусом, как мог он наслаждаться другими ощущениями, оказавшись в плоти смертного? Или может быть… может быть, что-то пошло не так? Ритуал был испорчен? Метаморфоза Нимиана не удалась?

« Нет», решил Гавалон. Должно быть, так это и должно случиться: медленно, расслабленно, снисходительно. Так должно быть. Альтернатива просто немыслима.

– Лучше, - сказал Сосуд спустя некоторое время.
– Чувствую себя лучше. Но не собой.

– Это закономерно, господин. Такая трансформация должна быть трудной даже для демона.

Нимиан хихикнул.

– Господин! – изумленно повторил он. – Ты назвал меня господином! Гавалон Великий называет меня господином!

« Невероятно», твердо напомнил себе Гавалон, « не может быть, чтобы что-то могло пойти не так». Должно быть, это испытание его терпения. Сколько бы ни осталось прежней личности мальчика внутри Сосуда, глаза открывали истину. Глаза были зеркалом души, и в его глазах не было ничего кроме пустоты, непроницаемой даже для магического зрения Гавалона: пустоты самого варпа.

– Ваша армия ждет, господин, - терпеливо сказал Гавалон. – Враг уже пересек пустоши, быстрее, чем мы ожидали, и решительное сражение нельзя далее откладывать. Пора показать этим ублюдочным отпрыскам Империума, чей это мир, и чьим он останется.

– Армия? – повторил Сосуд, все еще тщательно выговаривая каждый звук. – Мне нужна армия?

« Действительно, нужна ли демону армия?», подумал Гавалон. Возможно и нет. С другой стороны, он приложил столько усилий, чтобы собрать для него армию, что со стороны демона и Изменяющего Пути было довольно грубо отвергать ее. Разве это не должна быть война возмездия? Разве имперским солдатам будет позволено предать Гульзакандру мечу, а ее жителям даже не представится возможности отомстить? Конечно, погибшие жители Гульзакандры были тоже в своем роде жертвами, чьи смерти могли быть приятны для бога, за которого они умирали – но, разумеется, бог не позволит, чтобы погибло слишком много поклоняющихся ему, особенно когда среди них есть такие достойные его поборники, как Гавалон Великий. Разве будущий демон здесь не для того, чтобы изменить ход войны? Неужели демон не желает хотя бы увидеть свои войска?

Гавалон отчетливо осознавал тот факт, что он не знает ответа ни на один из этих вопросов. Три долгих года он потратил на предсказывание последовательностей заклинания и схемы ритуала, но так и не увидел высшей точки плана своего бога. Простой и весьма мучительный факт – Гавалон не знал, что именно должен сделать демон, и как, и в какой степени он должен избавить верных почитателей истинного бога Гульзакандры от опасности, в которой они сейчас оказались. Гавалон высказывал наиболее вероятные предположения, но это были лишь предположения.

– Армия – весьма полезная вещь, господин, - обеспокоенно заметил Гавалон. – Нет ничего более подходящего для пролития крови врага, чем армия. А кровопролитие должно состояться, не так ли? Империум должен истекать кровью и страдать, много страдать.

– Не знаю, - сказал Сосуд, и с точки зрения Гавалона это было самое пугающее, что он мог сказать.

Гавалон не мог вообразить, что Сатораэль скажет когда-нибудь «не знаю». Но колдун напомнил себе, что существо перед ним – еще не Сатораэль, хотя демон, несомненно, был воплощен в этих прекрасных глазах, исполненных тьмы. Очевидно, Нимиан еще частично владел своим прежним телом и разумом. Почему бы и нет? Если эта метаморфоза происходила более двухсот лет, почему бы она не могла завершиться столь же неторопливым образом. Когда еще демону представится возможность испытать маленькие радости и парадоксы человеческого существования?