Пешком через Ледовитый океан, Херберт Уолли

Пешком через Ледовитый океан

на обложку

Херберт Уолли

Шрифт:

Санный переход, проделанный нами для выполнения первого задания, был очень тяжелый; к середине дня 25 февраля мы забрались на самую высокую ледяную скалу, чтобы обозреть лед к северу от нас. Вид был неутешительный: там, насколько хватал глаз, царил полный хаос, и казалось, что, кроме той дороги, по которой мы пришли, никакой другой не существует. Остаток этого дня и весь следующий мы прорубали путь на север и перетаскивали нарты через ледяные валуны, движущиеся льдины и огромные торосы. Ночью 25 февраля мы разбили лагерь на тонком льду. Ночью 26-го две наши палатки были установлены в 100 ярдах от ледяной гряды, которая составляла южную стену канала, забитого обломками торосов и большими глыбами льда. Никакого движения, никакой шуги, никаких следов воды не было. Полоса битого льда, залитая в тот вечер розовым заревом заката, казалась вполне спокойной; но мы не сомневались, что дальше к востоку должна существовать более сносная дорога.

В последующие два дня нам несколько раз приходилось возвращаться назади менять направление, но все же мы продвигались вперед, и, если не считать гибели одной собаки, убитой ее собратьями, мы были вполне удовлетворены ходом дел, когда остановились лагерем 29 февраля. Даже грохот и треск от огромного нагромождения торосов, находившихся в 300 ярдах к югу от нас, казался нам безобидным аккомпанементом, когда мы, пребывая в прекрасном настроении, разбивали лагерь. Сквозь это нагромождение мы прорубили себе путь несколько часов назад.

Солнце садилось. Стоял мертвый штиль. На небе не было ни облачка. Если бы я не вышел в этот момент из палатки, никто из нас не заметил бы, что наша льдина раскололась. Казалось, будто какие-то невидимые клинки в мгновение ока рассекли лед. Трещины шли параллельно по обе стороны от нас; полоса льда, на которой мы расположились лагерем, была не шире 20 ярдов. Мы поспешно стали снимать лагерь.

В гаснущем свете мы увидели, что полоса, на которой мы находились, отделилась, дала новые трещины, сходящиеся под прямыми углами, и пространство, где можно было передвигать собак и нарты, сократилось до размеров небольшой льдины 60 на 80 футов. Пути к спасению не было ни к востоку, ни к западу, ни к югу; единственный выход для нас – это путь через торосистое поле, простиравшееся к северу. С помощью хорея мы заставили собак перепрыгнуть через разводье; а тех из них, что не решалась это сделать, мы кидали или сталкивали в воду, и они вынуждены были плыть, судорожно загребая лапами, несколько футов. Все нарты, пока собаки тащили их через разводья, на мгновенье окунулись в воду, но снаряжение не намокло. Тут мы снова разбили палатки в сотне ярдов от только что покинутого места. К этому времени наступила кромешная тьма.

Остаток ночи мы спали одетые и по очереди дежурили, а когда стало светать, я решился выйти за пределы лагеря. Меньше чем в 200 ярдах к северу простиралось обширное пространство открытой воды. К западу, примерно в 50 ярдах от нашей палатки, с севера на юг тянулось небольшое разводье, соединявшееся к северу и югу от нас с открытой водой. Каким опасным должно было показаться это место Бобу Марфи, когда он утром пролетал над нами на одном из самолетов «Цесна» Арктической исследовательской лаборатории. В предыдущие дни он несколько раз появлялся над нами; иногда мы получали от него сведения, как лучше выбраться из особо запутанного лабиринта торосов, и он, несомненно, избавлял нас от многочасовой тяжелой и бесплодной работы. Но в этот день нам нужны были не только указания о дороге – необходимо было составить себе какое-то общее представление о характере ледяного покрова к северу. Мы подозревали – и впоследствии Боб Марфи подтвердил это по радио, – что во всем районе происходит взламывание льда. Он сообщил и другую новость, явившуюся полной неожиданностью: за последние сорок восемь часов нас отнесло на 15 миль к западу. При таких обстоятельствах выбор оставался невелик – мы сняли лагерь и двинулись на восток.

Под вечер мы достигли полосы ровного льда, которая утром еще выступала в виде мыса, далеко выдвинувшегося в море открытой воды. Противоположный берег открытого пространства стал подступать к нам, но течение шло в другом направлении со скоростью около трех узлов, и в точке соприкосновения льдов, смывавших открытую воду, возникало внушительное нагромождение торосов. Огромные пластины льда толчками вздымались вверх по склонам двадцатифутовой движущейся ледяной стены. Все это сопровождалось зловещими стонами и скрипом. По мере того как этот ледяной гребень двигался вперед по обломкам ледяного поля, раскалывавшегося под его напором, глыбы льда весом несколько тонн, переваливая через его вершину, скатывались по противоположному склону и падали с глухим грохотом. Скорость движения льда и его направление казались нам довольно постоянными, и мы, пройдя 200 ярдов перпендикулярно линии наступления гребня, разбили лагерь.

Прежде чем мы успели забраться в палатки, наступили сумерки, а к тому времени, когда мы приготовили себе ужин, стало совсем темно. В душном тепле нас охватила какая-то расслабленность. Из-за шума примуса мы не могли слышать продолжающийся грохот и не сразу поверили тревожному предупреждению Фрица, крикнувшего нам, что торосовый вал уже в 30 ярдах и движется на нас. Палатка внезапно превратилась в склеп, а рукавный вход стал единственной надеждой на спасение. Мы схватили подвешенную к коньковой жерди одежду и напялили ее на себя, запихали снаряжение в мешки, вытолкнули их наружу и сами вслед за ними окунулись в ночную тьму.

Тускло освещенный северным сиянием надвигающийся ледяной вал напоминал обвалившуюся алебастровую стену. У ее основания бурлило черное море. Когда громадные глыбы соскальзывали вниз и тяжело ударялись о ледяное поле, мы ощущали глухие толчки. Шум становился все громче, а силуэт ледяного вала все выше… Мы чувствовали теперь запах моря. В отчаянной спешке мы побросали груз на нарты и привязали его. В одно мгновение собаки были запряжены, и под громкие крики и проклятия вереница нарт двинулась к усеянному торосами, исковерканному ледяному полю, простиравшемуся к югу от нас.

Впереди себя я видел три луча желтого света, подпрыгивавшие и качавшиеся. Каждое даже шепотом сказанное слово доносилось до меня совершенно отчетливо. Позади я ощущал близость ледового вала и слышал, как он с хрустом перемалывал маленькую полосу гладкого льда, где только что стоял наш лагерь. Северное сияние стало теперь ярче и заливало небо узкими полосами света, который извивался, колебался и переливался великолепными красками. Ледовый ландшафт приобрел зеленовато-серый таинственный цвет, вскоре потускневший и превратившийся в черный.

Шесть часов подряд мы вели отчаянную борьбу за жизнь: осыпая собак ругательствами, мы подталкивали нарты при встрече с невидимыми препятствиями и в бесплодной попытке стремились удалиться на такое расстояние, чтобы только не слышать страшного грохота. Временами казалось, что скрежет ломающегося льда слышен со всех сторон. Замерзшие и измученные, мы вновь водрузили палатки. Был мертвый штиль, небо было ясное, температура – минус 40,5° С.

С первыми проблесками зари я взял винтовку и пошел на разведку. В это время непосредственная опасность нам как будто не грозила; однако Боб Марфи, несколькими часами позже круживший над нами на своей «Цесне», заметил, что льдина, на которой мы расположились лагерем, дала трещину, и советовал нам как можно скорее возвратиться по своим следам назад к месту, располагавшемуся в 300 ярдах к юго-западу от ледового вала, откуда мы бежали прошлой ночью. Лед к северу от этого нагромождения все еще двигался на запад, но теперь уже медленнее. Вид ледового вала также изменился, он содрогался и ломался, как бы застряв в этой ледяной каше. Всю эту ночь и следующий день вокруг нас клубился туман, и мы решили отдыхать по очереди.