Песий бунт
Шрифт:
Неудовольствие собой, женой, сукой и изменщицей, которую он с огромным трудом все – таки выгнал, сволочной своей работой и вообще – всем скотским миром разом.
Это неудовольствие поднималось, как накипь, и к моменту возвращения Витька домой уже готово было выплеснуться. Эта прожорливая пестрая тварь должна была получить по заслугам – за неуемный аппетит, за необъяснимую злобность, за то что тратит его, Витька, драгоценное время своими глупыми прогулками. Опять же шерсть, запах… пес, почуяв сопровождавшее Витька напряжение, прыгнул на заскрипевший диван. Витек, усилием воли остановив закачавшиеся стены и соединив две картинки в
– Не тронь меня. – раздалось явственно в голове, и Витек так и замер на месте. В висках глухими ударами пульсировала кровь, и сквозь этот шум пробивались мысли – все, докатился, эти излишества свободной жизни скоро сведут в могилу. Это ж делириум, это ж тременс, это ж горячка белая. Ну, блин… ну, сейчас он получит… Кому еще можно отомстить за погубленную жизнь, как не забитой верной собаке? Витек замахнулся свистнувшим ремнем – но пес, обычно покорно падающий на спину, вдруг с неожиданной прытью увернулся, сморщив оскалом мясистые брыли. И тотчас в ушах загремело так, что Витек едва не оглох.
– Я тебе сказал или кому? Что свои красные буркалы вытаращил? Не понял, кто с тобой разговаривает?
И тут произошло нечто уж совсем невероятное – кобель встал на задние лапы, оказавшись сразу на голову выше Витька, когтями передних сморщив рубаху на тщедушных Витькиных плечах и дохнул в лицо жарким смрадом из пасти в черных пятнах. Витька только пыхтел и кряхтел – от оторопи у него не было сил даже на нечленораздельное мычание.
– Заткнулся? Вот если еще раз замахнешься на меня своим ремешком, я тебе вместе с ремешком ручонку твою дохлую перекушу и выплюну.
– Ты – слова вылетали из пересохшего Витькиного рта цыплячьим писком – ты … собаки не умеют говорить…
– А кто ж с тобой говорит, мудило ты грешное? Как ты можешь заметить, я и не говорю. Мой голос раздается у тебя в мозгу. Точнее в том, что у тебя там еще осталось. Как ты там меня обычно называл? Дармоед, ублюдок, свинья прожорливая?
Витек молчал, придавленный и тяжелыми лапами, и невероятной ситуацией – этими самыми словами он с похмелья обычно поливал ни в чем не повинную собаку. Голос, кстати, по тембру вполне подходил пестрому догу – с этакой сырой хрипотцой.
– Я ж тебя вырастил… я ж твой хозяин… папа. Можно сказать… одной каши сколько в тебя… а ты меня…
Подумал Витек и тут же в ответ раздалось…
– Вот вот… каша… вырастил, тоже мне. Мне пол-кило мяса в день положено. А витамины, а кальций, а тренинг? Пробежки, мать твою, нагрузка, причем строго дозированная! По своим силам я могу догнать лошадь, знаешь ты об этом? А благодаря твоим стараниям, козел, я двух шагов без одышки сделать не могу. Так чтобы больше я не слышал этих глупостей насчет того, что я тебе что-то якобы должен. Посадить бы тебя на цепь, как ты меня, в водить возле ноги по полчасика в день, не больше. И без водки тебя оставить, и без баб. Дерешь ведь Ирку свою у меня на глазах и не стесняешься. А у меня, между прочим, самый расцвет сил. А я еще, между прочим, ни одной сучки не окучил. О склещивании только краем уха слышал!! А настоящий кобель должен все испытать.
Желтые ободки глаз горели раздражением у самого Витькиного лица и словно парализовали его. «Ошейник… намордник… забью, только бы надеть…» – метались заполошные мысли и пес, словно и правда их читал, наклонил голову… обмирающий от страха Витек почувствовал, как гладкие мокрые клыки стали медленно вдавливаться в его небритый кадык.
– Перекушу тебе сейчас яблоко – вот тогда узнаешь – намордник, ошейник – с садистским наслаждением пропело в воспаленном Витькином мозгу.
– Не надо – подумал Витек так, что если бы кричал в голос, то повылетали бы стекла и оглушенные соседи схватились бы за телефонные трубки.
От сырого и смрадного дыхания пса у Витька шевелились сальные волосы.
Они стояли друг против друга – человек, вмиг растерявший все свое превосходство, и одомашненный, изнеженный, но все-таки зверь, за несколько минут непостижимым образом человека подчинивший. В самом деле – что можно сделать с этой пестрой громадой, если все мысли она читает легче, чем узор запахов возле меточного столба? Если пес не позволяет дотянуться ни до ножа, ни до палки, а телефон сбросил на пол одним ударом жилистой лапы и, клони в голову, прислушался к частым гудкам?
– Ты позвонить хотел – полу утвердительно – полувопросительно раздалось у Витька в ушах. – Кому хотел позвонить – то? ментам или живодерам? А? Ну пойдем. Маленькая демонстрация того, что у тебя никаких шансов не осталось.
Мокрая пасть сомкнулась вокруг мужского достоинства, и Витек, позеленевший от страха, пошел за своей собакой. Кобелю, чтобы вести его столь убедительным способом, пришлось наклонить голову.
Под окнами стоял воронок.
– Наши маленькие друзья – прозвучало у Витька в ушах – соседа снизу твоего забрали. Жена его, баба вздорная, сдала. Подержат два часа и отпустят. А потом он своей половинке очередной синяк поставит.
Витька хотел крикнуть, но вспомнил о давлении челюстей в том месте, где и давление-то не потребуется, и почувствовал как из – под волос побежали горячие капли.
– Давай, давай… Покричи. Вот менты порадуются – вдрызг пьяный хмырь заявляет, что собака с ним разговаривает. Пару месяцев дурки тебе обеспечено. Сульфазин, протаргол и прочие прелести…
Воронок, выпустив из – под зада облако сизой гари, не спеша отъехал.
Витька схватился за свою обслюнявленную мотню – пес отошел в сторону.
– Пей пока, пей, скоро ты мне понадобишься… и не дури. А то мы тебя из-под земли достанем.
– Кто – мы? – впервые за все это сумасшествие прошелестел Витек своим голосом. И почти не удивился, услышав ответ…
– Собаки…
Старый заводской бандюга, грязно белый кобель с черной маской, дремал у железных ворот. Вокруг пестрыми клубками расположилась его стая, самая многочисленная и могущественная в районе. Суки вылизывали щенков, щенки играли друг с дружкой, повизгивая и огрызаясь, когда острые зубы причиняли боль, молодые кобели, отличающие дерзостью, но не силой и опытом, несли вахту у границ территории. Заливистый лай одного такого пограничника взбудоражил всех. Маска неторопливой рысью, как и положено вожаку, направился на зов. Остальные понеслись лавиной, захлебываясь лаем. Маска прикидывал, с кем ему сейчас придется иметь дело – с одинокой сукой, которую можно будет принять в стаю, с одиноким и бродячим искателем приключений, которого можно будет изорвать при поддержке младших самцов и оставить в стае либо прогнать, либо жмущиеся к хозяйской ноге домашние никчемности? Маска ненавидел таких, не умиравших с голоду, не спавших на льду, не знакомых с биением агонизирующего тела под клыками.