«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
— Что же ты теперь, действительно в Европы? — поинтересовался Хикеракли.
Гныщевич пожал плечами:
— Может, в Европы, а может, и
— И не обидно тебе? — заприметив на гныщевичевском лице недоумение, Хикеракли пошире махнул руками. — Не обидно, что карьера твоя, так сказать, политическая подобным образом закончилась? Что революция догорела — или не догорела, не рассказывай! — а ты в итоге, — он указал на степь, но и дальше — на весь неважный мир, — здесь?
Гныщевич ответил не сразу. Он созерцал своё отражение в мутной водице. Чего там было искать, Хикеракли не знал; может, головастиков или ужей.
Очень трудно было бы жить в конце мира, ежели б телеграф провели на болото, а без телеграфа, наоборот, выходило ка-те-го-ри-чес-ки легко.
— Закончилась карьера? — Гныщевич распрямил спину. — У тебя, mon ami, превратные представления о действительности. История заканчивается тогда, когда ты велишь ей закончиться. Следовательно, — он покрепче нахлобучил съехавшую шляпу, — всё только начинается.
И, выдрав ноги из мокрых стеблей, Гныщевич решительно зашагал вперёд, к невысокому — рукой подать — солнцу.
КОНЕЦ