«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
Три дня назад, не без ошаления вытерев с сапог густую кровь и проспавшись, Гныщевич кружными путями вернулся в Управление. В Управлении по нём особо не скучали. Тогда Гныщевич грохнул кулаком по столу и заорал, что нельзя и в Порт отлучиться, как в городе генералов взрывают. Потом он скорчился и признал, что ему не помешал бы врач.
В общем, его petite aventure осталась воспоминанием для личных мемуаров.
Академия чернела поясами и серебрилась бляшками. Их носители по-прежнему были выше Гныщевича, но почтительно при виде него расступались. А ведь он когда-то тайно,
Они не помогают, а Академия помогла.
И учился Гныщевич, entre autres, весьма прилично. Не на высший балл, но все экзамены сдавал. История — в сущности, не слишком сложная наука, а пересказывать её куда проще, чем творить.
Никто из Революционного Комитета курс не окончил, поэтому у них имелись некоторые пробелы. Небось за этим кружок отличников к Пржеславскому и явился — зачисляться обратно в курс. Четвёртый Патриархат повержен, теперь нужно сдать экзамен о том, как его основали.
Ухмыляясь собственному остроумию, Гныщевич зашёл к многоуважаемому главе без стука — в былые времена даже он бы себе такого не позволил, потянуло воспользоваться возможностью. Против обыкновения мрачный Пржеславский учтиво привстал, прервав разговор.
Отличники удивились, но быстро пришли в себя. Выглядели они так же, как и всегда — хорошо одеты, гладко выбриты (за исключением, конечно, Золотца), аккуратны. В общем, les hommes respectables. Один Скопцов был отчётливо бледен и слишком часто моргал покрасневшими глазами.
До сих пор Гныщевичу как-то не приходило в голову увязать эти два факта, но теперь он сообразил, что руками Хтоя Глотки убил скопцовского отца. Отчего даже сделалось слегка неловко.
«Господин Гныщевич, — ядовито улыбнулся хэр Ройш, дождавшись, когда Пржеславский примет приглашение на похороны, — вы как всегда своевременны и уместны. Вы получили наше письмо? Нам необходимо побеседовать. Господин Пржеславский, у вас отыщется незанятый зал?»
Именно чувством лёгкой неловкости Гныщевич был обязан тому, что покорно проследовал за отличниками в названную аудиторию. Ему не нравилась их манера распоряжаться, но он ведь за этим и явился в Академию, а вовсе не приглашения раздавать. Отличники не наносили визитов вежливости, у них имелся конкретный разговор.
Конкретные разговоры Гныщевич любил.
— Господин Гныщевич, — Золотце замешкался, выбирая, куда усесться, и нахмурился с показной рассеянностью, — давно было любопытно, однако всё не складывалось спросить… Почему вы не носите косу?
Господин Гныщевич от таких вопросов приопешил.
— Не растёт, — пожал плечами он и сел на студенческий стол в первом ряду, — а тебе что?
— Да так, — дрогнул ресницами Золотце. — Вы же во всех смыслах тавр, а косы нет. Досадно за эстетическую целостность.
Аудитория была по меркам Академии не самой обширной, но Гныщевич всё равно чувствовал в ней некоторый неуют. Не полагается учебным залам стоять без студентов, и хорошо, что по соседству лекции сейчас проходили.
Отличники в итоге разместились
— Mes garcons, — доверительно нагнулся в их сторону Гныщевич. — Вы на досуге обвели вокруг пальца Четвёртый Патриархат — кстати, хвалю. Я на досуге управляю городом Петербергом. Все мы добились этого, потому что умеем отличать пустопорожнее от содержательного. — Он сладко улыбнулся. — Не тратьте бесценное градоуправческое время.
Хэр Ройш пристально изучил ногти и вздохнул, как если бы вовсе и не собирался обращаться к содержательному, но жестокий ход истории его принуждал.
— Вы зря считаете своё время бесценным, — вымолвил он наконец, — и зря считаете его градоуправческим. Мы полагаем, что вам лучше покинуть Петерберг.
Гныщевич расхохотался — без надрыва, совершенно искренне. В плече погорячело.
Ему стало вдруг совершенно ясно, что он с самого начала этого ожидал — с того ещё момента, когда Приблев приветливо отдал ему письмо. А может, со слов покойного Йорба о том, что Петербергом правят сочинители официальных форм. С бормотания Твирина о зелёных шельмочках, у которых имеются на него свои планы.
С тех пор, как За’Бэй беззлобно припомнил студентов, ходивших в Академию за знаниями и баллами.
Не могут такие люди, как Гныщевич и отличники, сосуществовать мирно и параллельно, слишком уж они разные в одних вопросах и похожие в других. В желании оставить за собой последнее слово, например.
— Были тут недавно одни… — Гныщевич осёкся, поймав чересчур внимательный взгляд Скопцова, но дух не растерял: — Становитесь в очередь, mes garcons. Перед вами в ней будет множество людей, которые тоже так полагают. И за вами место займут: минуты не прошло с того момента, как хэр Ройш высказал свою мысль, но — уверяю вас! — схожая id'ee успела посетить ещё какого-нибудь петербержца.
— То есть… Получается, вы сами признаёте, что в городе вас ненавидят, — Скопцов недоумённо поискал объяснений на лицах прочих отличников, — но это вызывает у вас смех?
— Ненавидят? Quelle absurdit'e. Любого, кто добился определённого положения, пытаются сместить. Это закон общества — и не такой уж дурной. Но в то же время, — лекторски пощёлкал языком Гныщевич, — любой, кто добился определённого положения, пытается его удержать. Это тоже закон.
— В каком хищническом мире вы живёте! — иронически вскинул брови Золотце. — А мы, наивные, прежде чем отправиться в путешествие, всё пытались выдумать такой разворот проблемы власти в Петерберге, который бы никого не соблазнял на эти ваши хищные штучки — сместить, подвинуть, перехватить…
Чтобы танцевать с градоуправцем могли вы одни — о, это Гныщевич уже сообразил. Ему по-прежнему не удавалось взять в толк, почему хэр Ройш или даже все отличники разом попросту не назначили петербержской властью себя, но смысл слов Золотца он уловил вполне.
Да только ce n'est pas vrai, неправда это. Ум свой и тело надо держать в тонусе, а сильнейший есть лишь там, где ежедневно отстаиваешь права на собственный кус.
К счастью, никакие любители формуляров не в силах переменить это свойство человеческого общества.