«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
После вчерашней короткой перестрелки им дали ускользнуть. По всей видимости, Четвёртый Патриархат не сомневался в том, что петербержские бунтовщики кинутся в родной город, надеясь спасти его от расправы успокоительными смесями. А может, им попросту не было до Бюро Патентов дела; может, им достаточно было поквитаться с самим Петербергом. Обстреляв его, Четвёртый Патриархат намеревался обратиться к ыздам, напугать их чудовищным примером, а потом умаслить — это вызывало у хэра Ройша приступы меленького смеха; умаслить, отменив проклятый налог на бездетность.
Они в самом деле полагали, что этого достаточно, и готовили громкое выступление о «компромиссах», «цивилизованном пути» и «упреждении дальнейшего
Но сегодня по радио передавали совсем другое выступление.
— «Если уж мы приговорены коротать свои дни в столь неидеальном мире, почему бы не пользоваться открывающимися нам преимуществами? — посвистывал приёмник речами барона Улина. — Да, Росская Конфедерация живёт под каблуком Европейского Союзного правительства, которое, в частности, навязывает нам пресловутое разделение аристократии на ресурную и производственную — и не допускает последнюю к законодательной деятельности. Это дурно, но не тогда, когда вы сами родились аристократией ресурсной. Наоборот, можете не учиться читать и хрустеть рябчиками на заседаниях Четвёртого Патриархата!»
«Mein lieber Herr», — вывел хэр Ройш на листе, но тут же, укоряя самого себя за небрежность, его смял. Хэр Ройш не познал германского языка, но ещё в детстве вызубрил набор вежливых клише, которыми пристало услаждать взор родственников, особенно герцога Карла Константина Ройша XVI. Герцогу не следовало писать ничего, что не исчерпывалось перечнем клише, и уж тем более ему не следовало писать по-росски.
«Дражайший герцог Карл Константин Ройш XVI, Ваша Светлость! — вывел хэр Ройш на новом листе и почувствовал на своём лице хулиганскую улыбку. — Пишет вам четвероюродный ваш внучатый племянник по бабке, Константий Ройш, пока что номера, по своему счастью, лишённый».
— «Хорошо ли вы представляете себе ту самую росскую землю, которую так жаждете освободить от нас, лживых, жадных, трусливых, ленивых, обеспокоенных одним только личным благоденствием? — Радио прятало добродушно выпяченные губы графа Придаля, и его слова звучали куда резче, чем когда он их произносил. — Да вы попросту не успели покамест понять, что по всей росской земле люди такие же, в точности такие же. Лживые? А кто не лжёт. Жадные? Да разумеется! Трусливые? До чрезвычайности — иначе бы взбунтовались гораздо раньше. Ленивые? Ещё бы. Только о себе и пекутся? Истинно так, но возможностей у них меньше, вот и всё различие. — Короткий щелчок означал, что здесь ленту разрезали и сменили. — Без Союзного правительства мы бы в болоте не сидели, мы бы в нём уже потонули. Так что оставьте вы росскую землю, с неё, паршивой, хоть бы шерсти клок — и на том спасибо…»
Люди перед Патриаршими Палатами ещё не слышали откровенности тех, к кому обращались: в отличие от Петерберга, в Столице пока не размещали радиодинамики на улице. Смешнее же всего было то, что и сами члены Четвёртого Патриархата наверняка ещё не успели ознакомиться с тем, как звучат в записи.
Опасно недооценивать силу слова — пусть даже не заверенного печатями, а всего лишь устного. Тем более опасно недооценивать её в наш век прогресса и стремительно развивающихся технологий.
Конечно, Росская Конфедерация сделала всё, чтобы этот прогресс замедлить. Если задуматься отстранённо, доходит до полнейшего абсурда: радиосвязь изобрели почти двадцать лет назад, а восемь лет назад во всех крупнейших городах отечества уже стояли непонятно для чего предназначенные вышки. По радио крутили музыку, постановки, но даже хроники в некоторых ыздах — как, в частности, и в ызде Петербержском — зачитывать отказывались, поскольку это «несолидно». Несолидно! Хэр Ройш наморщил нос.
До чего же бессодержательные поводы отказаться от новшеств выискивает себе тривиальная лень.
«Я никогда не был в Германии, — обратилось его перо к герцогу, — но слышал, что в вашей стране первейшей добродетелью почитают труд. Поэтому я решил взять на себя труд уведомить вас…»
Между радиовышками Росской Конфедерации не было налажено связи, они не складывались в сеть. Зачем, если Четвёртый Патриархат почитает такую форму обращения с народом ниже своего достоинства? Жителям Куя было не слишком интересно, что происходит в Кирзани (хотя как раз кирзанцы вели более чем осмысленное вещание, пусть и с местным колоритом), а фыйжевцы спокойно спали и без старожлебинских хроник.
До сегодняшнего дня.
Хэр Ройш отложил перо и, кинув взгляд на часы, потащил ползунок приёмника в сторону.
Старожлебинск он поймал почти сразу — сам по себе сигнал бы не добрался до Столицы, но сегодня все радиовышки Росской Конфедерации сменили режим вещания силами постепенно разосланных по городам умельцев из Второй Охраны. Теперь вышки не только посылали сигнал на ближайшие окрестности, но и подхватывали сигналы чужие, передавая их по всей стране — от Столицы до Фыйжевска.
Сегодня росы вдруг узнали, как живёт их отечество. Всё, целиком. И радиосигнал из Старожлебинска добирался до приёмника в башне с курантами через Спеченск, Новно, а потом и саму столичную радиовышку.
— …снова старожлебинские хроники, и мы позволим себе не тянуть. Господин Тарий Андреевич Кожгелижен, владелец всего металлообрабатывающего комплекса нашего любимого города, наконец-то объявил о помолвке с баронессой Селёцкой. По этому радостному поводу Городской совет также решил выступить с инициативой и обнародовал ряд указов, судя по всему, негласно обсуждавшихся в его кулуарах на протяжении последних недель. В первую очередь они касаются реорганизации самой структуры Городского совета: в частности, открытым объявлен Комитет по старожлебинскому хозяйству, который согласился возглавить упомянутый господин Кожгелижен… — сигнал вильнул в сторону. — …нического корпуса города Старожлебинска, объявил, что наш наместник, мистер Фьюри, тяжело болен и, цитирую, «не имеет обязательства комментировать противозаконные начинания». Источники, приближенные к наместническому корпусу, тем не менее, сообщают, что мистер Фьюри попросту сбежал…
И, вероятнее всего, сбежал недалеко: грозная Вишенька Ипчикова, вооружившись десятком солдат Второй Охраны, намеревалась его догнать. Мистер Фьюри был даже непреклоннее хэра Штерца. С Кожгелиженом же оказалось чрезвычайно просто найти общий язык: по отцу он был чухонцем, корнями уходил под Петерберг, а жажду поднимать промышленность разделял. В сущности, Старожлебинск оставался крупнейшим и наиболее пахуче цветущим городом Росской Конфедерации именно благодаря ему и двум его старшим братьям. Помолвка с баронессой Селёцкой, наверняка обустроенная хитрой Вишенькой, дала этой фамилии официальное право взяться за рычаги власти обеими руками.
Рука же хэра Ройша подтолкнула ползунок дальше.
— …что творится у нас, вы и сами знаете, дорогие кирзанцы, — еле-еле выкарабкался из помех раскатистый мужской голос. — Так вот я вам хочу сообщить, что не только у нас! Да, не только! Вот послушайте, послушайте, какой нам сигнал из Столицы переслали — это, значит, говорит граф Асматов, член Четвёртого Патриархата. — В приёмнике долго возились, выставляя плёнку с записью, совсем недавно прозвучавшей в Столице. — «Европы на пороге войны… — скрипел и трещал Асматов, — из-за чего городишки победнее, вероятно, вынуждены будут в буквальном смысле голодать…» — тут конферансье оборвал его и влез сам: — «Городишки победнее» — это знаете кто? Это, доложу я вам, мы сами и есть! Там дальше ещё один говорит — мы вам вечером запустим плёнку, сейчас тут… тут ведь горит… Но вы мне, братцы, так поверьте: он говорит, что, мол, пусть уж лучше мы поголодаем, чем война в Европах! Понимаете?!