«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
Пару же часов назад Скопцов, один из Бюро Патентов, снял ливрею, взял портфель с документами, покинул Главное Присутственное и, перейдя площадь, постучался в тот из гостевых домов, что не теряется в лабиринтах Патриарших палат, а примыкает к корпусам штаба ныне не существующей Резервной Армии. Там Скопцов, ссылаясь преимущественно на своё происхождение, скромно, но очень настойчиво попросил аудиенции у некоторых высоких чинов, прибывших в Столицу по срочному зову Четвёртого Патриархата. Четвёртый Патриархат нуждался в четвёртой армии, но его желания не вполне совпадали с желаниями Росской Конфедерации. Кто согласится отослать
В сущности, именно это Скопцов и объяснил тем чиновникам, что всё же приехали обсуждать с правительством перспективы создания четвёртой армии. Не упоминая фаланг, разумеется, зато упоминая напряжённую обстановку и тот факт, что ради сомнительного удовольствия послужить Четвёртому Патриархату они бросили насиженные места, где в этот самый момент могут происходить значимые перестановки. Если же они альтруисты и прибыли по велению долга, то им, возможно, следует задуматься о том, как исполнить оный эффективнее. С кем именно будет воевать четвёртая армия? С Петербергом? Глупости, Петерберг успокоят смесями и без их вмешательства — полюбуйтесь на переписку графа Асматова с хауном Сорсано. Или гостей прельщает перспектива блюсти личную безопасность Четвёртого Патриархата? Если же нет, вариант остаётся один: рано или поздно, по тому или иному поводу их перебросят в Европы. Но зачем перебрасывать в Европы бессвязную дружину, когда под Петербергом обучается и растёт настоящая армия?
Скопцов предложил прибывшим чиновникам поскорее возвращаться в родные города или же присоединяться к петербержской — нет, ко всероссийской армии.
Или ещё только предложит. Прошло два часа, но пока что он не вернулся. Бюро Патентов рассчитывало, что происхождение позволит Скопцову опустить утомительные разбирательства, кто он такой и по какому праву он полагает допустимым набиваться на беседу со взрослыми и занятыми людьми. Но всё могло пойти не по плану.
И радио до сих пор молчало.
Вчера ведь пошло не по плану. Вернее, всё развивалось бы удачно, если б не злосчастный выстрел улинского протеже, чтоб ему леший загноил рану. Выстрел не пришёлся в цель, но перекроил задумки неожиданным образом.
«Его нужно доставить к господину Ледьеру, — непривычно спокойным, даже просящим голосом пробормотал Золотце, когда Бюро Патентов выволокло беспамятного секретаря Кривета чёрным ходом из Изумрудного зала и передало в руки Второй Охраны. — Вернее, сперва перевяжите его, а потом к господину Ледьеру. — Золотце даже не смущался называть своего верного связного по имени вслух. — Слышите? Там ведь не очень серьёзно…»
«Там» действительно было не так серьёзно, как могло бы — к вечеру выяснилось, что пуля пришлась в ребро недалеко от сердца, а ребро, треснув, царапнуло лёгкое. Плохо, однако бывает гораздо хуже. Тем не менее до ночи секретарь Кривет в сознание так и не пришёл.
Сейчас Золотце должен был находиться на столичной радиовышке, но ещё утром Мальвин, кинув на него один
«Я пока что не слишком разбираюсь в радио, — прервал его Мальвин с улыбкой, — зато разбираюсь во Второй Охране. Хорошо разбираюсь и хорошо подбираю. Поверьте, Жорж, там есть мастера, которые вас не за пояс — за отворот штиблет заткнут».
Называть помещение за часами «комнатой» или даже «каморкой» было бы слишком громко. В сущности, это была площадка, опоясавшая журчащий часовой механизм. Шестерни его, безусловно, смогли бы в мгновение перемолоть человека, а хэра Ройша отделяли от них одни только скромные, пусть и сколоченные на совесть перила. Пространство от механизма до изнанки циферблата оставалось достаточно обширным, и именно к этим перилам Золотце привязал один из хвостов гамака. Рядом с оным, на самом обороте курантов, висела огромная карта Росской Конфедерации, под ней разместился стол с канцелярскими принадлежностями, заводными часами и приёмником. Правее, под вторым узким окошком, темнел ларь с одеждой и прочими принадлежностями.
Жить здесь было дивно. Ничто не мешало письмам добираться до самого верха башни, и единственным затруднением оставалась необходимость спускаться по винтовой лестнице в уборную. Хэр Ройш никогда не стремился к целенаправленному аскетизму, но тут, под курантами, ему вдруг ясно открылось, как мало нужно человеку для покоя. Часовщик Лосик, шельма-искуситель, наверняка понял это уже давно. Если радио сейчас не оживёт, хэр Ройш может и призадуматься о том, что политику отечества стоит вершить из-за часов.
Но радио ожило. Мальвинский мастер оказался не так рукаст, как тот грозился, и частота сползла — а может, выверенные настройки хэрройшевского приёмника сбились от тряски. Нужную волну, впрочем, удалось вернуть почти сразу.
— …официальное обращение графа Асматова, барона Войбаха, барона Улина, графа Придаля и других, — из всего Бюро Патентов именно Мальвин при необходимости умел говорить наиболее представительно, низким и будто специально поставленным голосом. Хэр Ройш с наслаждением откинулся на стуле и даже зажмурился.
Когда он перестал жмуриться, взгляд его упал на чернильницу. Вчерашний казус с подслеповатым графом Памажинным зародил в разуме хэра Ройша смутную мысль.
— Прежде Четвёртый Патриархат не обращался к жителям Столицы по радио, однако всякий старый порядок рано или поздно отходит в прошлое. Вот, к примеру, что говорит почтенный барон Войбах, — приёмник шикнул паузой и с хрустом вгрызся в запись существенно худшего качества: — «Росская Конфедерация мертва? Вот и прекрасно! Зачем тратить силы на Росскую Конфедерацию, раз уж она мертва?».
Золотце не зря сетовал на то, что Изумрудный зал является ему во снах: за прошедшие дни им пришлось облазить там каждый закоулок, заглянуть во всякую щель, пристраивая микрофоны и аппараты, записывающие речь на магнитные ленты, и за обшивку стен, и под столешницу, и в пасти бронзовым грифонам. Теперь эти ленты хранились в неприметном портфеле у Мальвина, способного без сомнений свернуть шею всякому, кто попытался бы на них посягнуть.
Даже если жителей Столицы не впечатлят исповеди Четвёртого Патриархата, свидетельства оных останутся в руках Бюро Патентов, а это значит, что отречься не выйдет.