«Пёсий двор», собачий холод. Том III
Шрифт:
«Видите ли, — пытался он объяснить когда-то отцу, — это всё ненастоящее. Да, мне ясна система условных обозначений: вот император, его нельзя терять. Но в то же время это всего лишь деревянная фигура на столе. Как я могу всерьёз хотеть его защитить?»
«Константий, вы меня разочаровываете, — хмурился отец. — Это действительно условность, и мне крайне неприятно видеть в вас непонимание оных».
«Но все условности взаимозаменяемы. Я могу в любой момент придумать иные правила расстановки фигур, при которых гибель императора окажется желанной. Чем ваши условности будут лучше моих?»
«Изяществом и сложностью
«Не хочу», — должен был отвечать тогда Костя, но не отвечал.
Гибкость ума позволяла ему понимать отца прежде; не изменилось это и теперь. Многие люди находят удовлетворение в стройности собственных измышлений. Хэр Ройш, откровенно говоря, и сам бы того хотел, но нельзя ведь заставить себя чувствовать то, чего не чувствуешь! Любые произвольные, необязательные правила оставляли его равнодушным; отец никогда бы этого не признал, но даже юный Костя — пусть и не без труда — сумел бы сочинить не менее изящную и сложную систему, чем в древней индокитайской игре. Пожалуй, своими талантами на данном поприще можно было бы блистать перед девицами, если бы такая возможность была хэру Ройшу доступна. В отсутствие же девиц умственная гимнастика не имела ровным счётом никакого смысла.
Но всё менялось, когда на место фигур становились настоящие люди, силы и события. Метафора пошлая, однако иной у хэра Ройша не имелось. Сложный, многофакторный отбор кандидатов, из которого он полностью не вышел даже во время осады, занимал его куда сильнее, чем сумела бы занять любая абстрактная игра.
При этом хэр Ройш вовсе не был азартен, и высокие ставки не кипятили его кровь. Напротив, он скорее видел в этом некоторую свою ущербность. Ведь отец был прав, разум его располагал к шахматам и нардам, а не к настоящей политике, где вражеский император реален, однако реальны и возможные потери.
Хэру Ройшу было страшно, мучительно страшно терять свои фигуры. Вероятно, именно поэтому он, сам того не заметив, сократил их число до минимального. Мир хэра Ройша был сложнее и изящнее любой доски для настольных игр, он имел множество измерений и не делился на своих и чужих. Но он делился на тех, кого терять страшно, и тех, кем можно пожертвовать.
Во вторую категорию постепенно переходило всё больше членов Революционного Комитета.
Скажи он подобное вслух, это наверняка прозвучало бы так, будто хэр Ройш полагал себя человеком, фигуры разменивающим. Однако жизнь наглядно — руками Метелина — демонстрировала обратное. Хэру Ройшу оставалось лишь предельно сократить набор фигур, с которыми он не сумел бы расстаться, и обезопасить их.
Здесь можно было бы возразить, что в таком случае подобных фигур лучше вовсе не иметь, и в том имелся бы определённый резон. Хэр Ройш и сам бы этого хотел. Но без ценных фигур вся игра теряла смысл. И потом, он бы в любом случае не мог отказаться от себя.
Испытывал он по этому поводу не азарт, но досаду и страх. Так что нет ничего удивительного в том, что покушение на графа подстегнуло планы хэра Ройша просоленной розгой. Есть ли в этой жизни нечто более ценное, чем безопасность? Есть.
Безопасность, обретённая при помощи предусмотрительного риска.
Кандидатов хэр Ройш собрал в одной из малых аудиторий Академии — не из любви к иронии, а ввиду удобства. Во время осады он велел обустроить по соседству центр радиосвязи; во время осады же ему естественным образом довелось часто встречаться с господином Пржеславским. Хэру Ройшу бросилось в глаза, что тот старше — или даже старее, чем помнилось по студенчеству. По крайней мере, лёгкая апатия многоуважаемого главы Академии ассоциировалась именно с возрастом. Он соглашался помочь, но не спешил с услугами и не пытался приправить свои действия показным энтузиазмом. Это было удобно.
Хэр Ройш не стал предлагать господину Пржеславскому присоединиться — тот был слишком привязан к Академии, — но в аудитории имелся один сотрудник секретариата. Вместе с ним там сидело ещё человек тридцать — двадцать семь, если быть точным. Это была лишь первая группа — группа тех, на кого хэр Ройш возлагал особые надежды. Она получилась небольшой, но её должно было хватить.
Если быть совсем точным, двадцать восемь. В помещении присутствовал лишний человек. Господин Туралеев пришёл с супругой.
Пока хэр Ройш снимал пальто, мысли его лихорадочно раскладывали по чашам весов факты. Сам господин Туралеев представлялся ему кандидатурой весьма разумной: он был иностранцем без дипломатического прошлого, то есть человеком минимально ангажированным, но обросевшим, то есть не вызывающим лишних подозрений; карьеристом, связавшим свою будущность с Революционным Комитетом; искателем выгоды, но договороспособным и не слишком жадным. Элизабета же Туралеева, в девичестве Асматова, представляла собой совершенно иной вопрос. До сих пор она демонстрировала Революционному Комитету понятную лояльность, но многого ли та стоила теперь, когда в паре сотен метров от казарм взорвались её отец и племянник? Родственники графини Туралеевой проживали в Старожлебинске и Столице. При этом с супругом они относились друг к другу почти как к равным — к счастью в общем случае, к сожалению в данном. Он вряд ли сумел бы остановить её, прими она неудобное решение.
Главное же сомнение хэра Ройша проистекало из того, что он приглашал господина Туралеева не совсем с теми же целями, что и прочих. Хэру Ройшу хотелось, чтобы в Петерберге остался человек, не имеющий прямого отношения к Бюро Патентов или даже Революционному Комитету, но видящий положение вещей достаточно объёмно. Распространять это доверие на супругу кандидата ему вовсе не улыбалось.
В то же время оба Туралеевых, кажется, по-прежнему верили в золотцевские печи. Фальшивая беременность стесняла графиню в действиях. Но от фальшивой беременности при желании можно и отказаться. Много факторов.
Скопцов госпоже Элизабете Туралеевой однозначно доверял, но, опять же, это было до осады.
— Госпожа Туралеева, — развернулся хэр Ройш, когда молчать далее стало неприлично, — моё почтение. Вас, однако же, ввели в заблуждение: данная встреча не подразумевает эскорта.
— И вам моё почтение, хэр Ройш, — ответила та низким, мелодичным голосом. — Но вы заблуждаетесь: я здесь не в качестве эскорта. Я знаю, о чём вы собираетесь говорить, и пришла послушать.
— Вы знаете, о чём я собираюсь говорить?