«Пёсий двор», собачий холод. Том IV

Здравствуйте, уважаемый читатель. Перед вами четвёртый том романа «„Пёсий двор“, собачий холод». Всего томов четыре, а ищут их по адресу http://pesiydvor.org/

«Пёсий двор» — развлекательное чтиво, но и к выбору развлекательного чтива следует подходить со всей ответственностью, всецело сознавая возможные последствия встречи с развлечением. Сие же развлечение предназначено лишь для тех, кто достиг совершеннолетия, будьте внимательны.

Лиц совершеннолетних, но подмечавших за собой склонность оскорбляться, возмущаться и нравственно страдать из-за несоответствия художественного вымысла своим ценностным установкам, мы тоже попросили бы воздержаться от чтения «Пёсьего двора».

В книге не содержится брани, графических изображений насилия и прочего макабра, однако содержатся спорные мнения (ибо мнения всегда спорны) и поступки. Никто из героев не задуман как пример для подражания. Если вы всё равно опасаетесь, что чтение может смутить ваш ум и сбить вам ориентиры, пожалуйста, воздержитесь от оного.

Спасибо за понимание.

Человеческий век короток, но не в этом даже беда. Она в другом: трудно посчитать, как прожить его лучше, эффективнее. Чем больше у тебя дней, тем больше ты свершишь, однако же поступки тоже друг другу неравны. Что если человек умер в юности, но успел перед тем отыскать лекарство, способное спасти тысячи чужих жизней, или собственноручно убил тирана? Или наоборот: дотянул до годов преклонных, оставил десяток детей и внуков, своим трудом обеспечил им безбедную будущность. Как одно с другим сравнить, взвесить?

От подобных мыслей у Коленвала начинали ныть зубы, и это раздражало.

Веня прожил жизнь поразительно пустую и бессмысленную. Оскопист из салона, чей предел — чужие утехи да забавы. Неспособный зачать ребёнка. Неспособный даже нормально питаться. Ничего, кроме щебетания и досуга, не умеющий и ничему не желающий учиться.

Один только осмысленный поступок в жизни совершил да с тем и умер. И как его теперь оценить? Как к нему относиться?

И почему организацию похорон взвалил на себя Коленвал?

Людей пришло немало, для столь долгого пути за гробом — так и вовсе аншлаг. Революционный Комитет был в полном составе, за исключением Хикеракли и Драмина, отбывших накануне с непонятной поспешностью. Все четыре генерала — при парадной форме, как и солдаты, несколько неловко несшие караул. Господин Пржеславский стоял в окружении других лиц из Академии; над ними возвышался цилиндр мистера Фрайда. Нескольких преподавателей из родной Корабелки Коленвал обошёл по дуге — как назло, явились самые бестолковые, вечно не согласные с тем, что вверенные им студенты способны к самостоятельности мысли, и вечно же не готовые принимать отчётные проекты досрочно, будто не сделать вовсе для студента лучше, чем сделать быстро. Зато он был рад повстречать кое-кого из Союза Промышленников: угроза осады за несколько дней научила членов Союза тому, в чём бессильны были увещевания, — держаться друг за друга и оказывать всамделишную поддержку, совместно болеть за улучшение всей ситуации. Немногочисленных аристократов Коленвал по имени не знал — за исключением четы Туралеевых, конечно. И купеческие семьи он не знал, но по разговорам понял, что здесь как минимум Мальвины и Ивины; ещё пришли родители Приблева и не пришёл его брат.

Пришёл отец, но Коленвал так и не перекинулся с ним ни единым словом. Отец уже давно отремонтировал разгромленную некогда мастерскую, но возвращать её к былому облику не пытался, а меблировал и сменил стёкла-витрины на обычные. Вход туда по-прежнему имелся отдельный, и так Коленвал обзавёлся вроде бы собственным жильём. Снимать комнаты ему казалось нерационально и мелочно.

Когда человек вырастает, жизнь против воли отрывает

его от родителей, и приходится искать для разговора с ними новый язык. Если ты перенимаешь дело отца, то из сына становишься подмастерьем. Если же находишь дело собственное…

К сожалению, Коленвал не сумел стать Врату Валову другом, а подмастерьем ему был Драмин — даже в последние безумные месяцы он нередко отрывался от насущных проблем, заходил в старый дом. Изображать же из себя по-прежнему ребёнка было стыдно.

Так зачем Врат Валов, человек вовсе не светский и в деле революции никакого интереса не имеющий, явился на похороны?

Пока процессия ещё шла, Коленвал заметил двух пугливых юношей в шикарных мехах. Теперь его наконец-то осенило: бывшие оскописты! Относительно бывшие, разумеется — но раз уж хозяина их расстреляли, вряд ли салон продолжает работу. Кто бы мог подумать, что у оскопистов тоже имеется цеховая солидарность.

— Вы ужасно мрачный, — прошептала Анна, обдав щёку Коленвала тёплым паром.

Сюзанна и Марианна остались в городе. Как именно три секретаря разобрались, которой сегодня полагается сопровождать начальника, Коленвал знать не желал, но конечное их решение его устраивало.

— Повод располагает.

— Разве похороны нужны не для того, чтобы отпускать?

Коленвал не стал улыбаться, но посмотрел на неё с умилением. Анна не была глупа — напротив, она отличалась весьма даже живым умом и именно поэтому так любила порой щебетать дурости.

— Похороны, милая Аннушка, нужны для того, чтобы объявить об открытии Петерберга.

— Как вы можете такое говорить! — взмахнула она подкрученными ресницами. — Подобный цинизм…

— Является неотъемлемой частью любого ритуала. Отпускают или не отпускают человека в душе, а церемонии отведены для нужд живых. Поверьте, так было ещё во времена патриархов и столиц.

— Вы слишком кичитесь историческим образованием. — Анна закусила прелестную губку, сосредоточенно всмотрелась в гроб. — Так господина… Соболева поэтому не стали хоронить в Шолоховской роще? Чтобы объявить об открытии города за его пределами?

— Не только. Во-первых, вам же самой прекрасно известно, что в последние годы в ней почти не хоронили, разве что специально потребовавших того аристократов — это хоронище для богатых и знатных, было бы неверно размещать в такой компании членов Революционного Комитета. Излишне напыщенно. Или потому-то вы и предположили Шолоховскую рощу? Зря — это бы противоречило декларациям. А во-вторых, там в любом случае хоронят только после кремации. По санитарным причинам. Не стоит телам лежать в черте города.

Коленвал предполагал, но не был уверен, что на гробе настоял граф. В этом имелся свой резон: пуля ударила Веню в глаз, и потому его удалось загримировать так, что прикрытая чёлкой рана не портила портрета. И нельзя было сказать, что лежал он как живой; лежал он так, будто живым никогда не был, а был лишь муляжом, восковым манекеном, и неведомо откуда добытые в таком количестве белые орхидеи, усыпавшие его ложе, казались уместной бутафорией.

Справедливости ради, орхидеи ей наверняка и были — в отличие от тела. Мало кто из собравшихся угадал бы, сколько с ним приключилось мороки, но Коленвал-то сдуру ввязался в приготовления! И потому знал наверняка, что голова Вени, так живописно разметавшая волосы по атласным подушкам, почти полностью выдолблена изнутри. Выстрел раздробил ему затылок, а потом, пока тело носили до штейгелевского лазарета, Венин мозг частично растерялся и, несмотря на холодильную комнату, всё равно занялся гнилью. Прозекторы, в лёгкую замазавшие трупные пятна, содержимое головы спасти не сумели, набили череп тряпьём.