Пески Марса. Остров дельфинов

В этот том вошли один из первых романов Артура Кларка «Пески Марса» (1951) и повесть «Остров Дельфинов» (1963).

На первый взгляд, эти два произведения ничто не объединяет: ни время написания — они разделены добрым десятком лет, ни место действия — ржавые пустыни Марса ничуть не походят на ласковые воды вокруг Большого Барьерного рифа. И все же общая черта есть. Оба произведения рассчитаны прежде всего на юного читателя.

Научная фантастика зачиналась как литература для юношества, и у истоков ее стояла молодежь — карьера самого Кларка началась, когда тому

не было еще тридцати. И молодежь всегда составляла львиную долю почитателей и поклонников этого жанра. Однако далеко не всем фантастам дано найти путь... нет, не к сердцу — к разуму молодых людей, ищущих в фантастике по преимуществу легкого, развлекательного чтива. Кларку это удается вполне. Взять хотя бы «Пески Марса». Почти детективный сюжет ловко скрывает огромный объем информации, который читатель усваивает походя — и по элементарной физике, и по теории космической навигации, и по планетологии.

Конечно, представления пятидесятых годов о красной планете кажутся теперь наивными. Теперь мы знаем, что Марс — куда более неприютное место, чем казалось во времена написания романа. Что кислородными масками на Марсе не обойдешься — нужны скафандры. И что сделать из Марса вторую Землю не так просто, да и вряд ли нужно. И все же, несмотря на многократно увеличившийся за последние сорок лет объем наших знаний, мы не можем окончательно исключить наличия на Марсе жизни. Ведь сравнительно недавно (по космическим, разумеется, меркам) по его поверхности текли реки...

Не можем мы исключить и наличия разума у дельфинов — для начала потому, что никто еще не смог в точности определить понятие «разум». Кроме того, слишком уж по-разному мы воспринимаем мир. Лишь недавно было доказано, что дельфины «разговаривают» с помощью своего эхолокатора, повторяя сонарные образы предметов. И хотя от расшифровки языка китообразных мы по-прежнему далеки, последние опыты внушают надежду. Ведь если шимпанзе способны освоить язык глухонемых, то кто знает, каких высот смогут достичь существа, на протяжении веков помогавшие людям?

– Значит, первый раз наверху? – спросил пилот, лениво откинулся в кресле и заложил руки за голову с беспечностью, которая не внушила бодрости пассажиру.

– Да, – сказал Мартин Гибсон, не отрывая глаз от хронометра, отсчитывающего секунды.

– Так я и думал. Вы никогда это правильно не описывали. И почему люди пишут такую чушь! Вредит делу.

– Простите, – ответил Гибсон. – Мне кажется, вы говорите о моих ранних рассказах. Тогда еще не было космических полетов. Мне приходилось выдумывать.

– Может быть, может быть, – проворчал пилот. (На приборы он и не смотрел, а до пуска оставалось две минуты.) – Наверное, занятно лететь самому, когда вы столько раз об этом писали?

Гибсон подумал, что вряд ли бы он сам выбрал именно это слово, но точку зрения пилота он понимал. Десятки его героев – и положительных, и отрицательных – зачарованно смотрели на безупречную секундную стрелку, ожидая, пока ракета рванется в бесконечность; а теперь (как всегда бывает, если ждешь достаточно долго) реальность нагнала вымысел. Всего через девяносто секунд это ждет его самого. Ничего не скажешь, занятно. Так сказать, справедливо с литературной точки зрения.

Пилот взглянул на него, понял и приветливо улыбнулся.

– Смотрите не испугайтесь собственных рассказов.

– Я не боюсь, – с излишней пылкостью заверил Гибсон.

– Хм-м… – хмыкнул пилот и снизошел до взгляда на часы. Секундная стрелка должна была сделать еще один круг. – Только я бы на вашем месте не хватался так за сиденье. Можете погнуть.

Гибсон покорно откинулся в кресле.

– Конечно, – сказал пилот, (он все еще был спокоен, но Гибсон заметил, что теперь он не отрывает взгляда от приборов), – это было бы не так уж приятно, если бы продолжалось подольше… А вот и горючее пошло. Вы не волнуйтесь, при вертикальном старте бывают занятные вещи.

Пускай кресло мотается, как ему угодно. Закройте глаза, если так вам лучше. Потерпите. Я говорю: по-тер-пи-те.

Но Мартин Гибсон не внял совету. Он уже потерял сознание, хотя ускорение еще не превысило ускорения в скоростном лифте.

Он очнулся, и ему стало стыдно. Солнце било в лицо, и он понял, что защитная пластина на панцире соскользнула в сторону. Свет был яркий, но не такой невыносимый, как он ожидал, – только часть лучей просачивалась сквозь темное стекло.

Он взглянул на пилота; тот склонился над пультом и что-то деловито записывал в бортовой журнал. Было очень тихо, только время от времени где-то фыркало, и Гибсону это не понравилось. Он вежливо кашлянул, извещая, что пришел в чувство, и спросил пилота, что это значит.

– Термический эффект в двигателях, – коротко ответил пилот. – Температура там подскочила тысяч на пять градусов, а теперь они быстро охлаждаются. Вам лучше?

– Мне совсем хорошо, – ответил Гибсон. Он действительно так думал.

– Можно встать?

– Вам виднее, – недоверчиво сказал пилот. – Только поосторожней.

Держитесь за что-нибудь прочное.

Гибсону и правда стало очень хорошо, весело. Наступила минута, которой он ждал всю жизнь. Он в космосе! Конечно, жаль, что он пропустил пуск, но в статьях об этом можно умолчать.

За тысячу километров Земля была еще большая, но как-то разочаровывала. Вскоре он понял почему. Он видел слишком много космических фотографий и фильмов и знал, чего ждать. Облака, как им и полагалось, медленно двигались вокруг земного шара. В центре суша и вода различались очень четко, и бесчисленные подробности были прекрасно видны, а по краям диска все терялось в плотной дымке. Даже прямо под ним многое было непонятно и потому бессмысленно. Конечно, метеоролог очень обрадовался бы, увидев отсюда, сверху, естественную карту погоды; но почти все метеорологи и так сидели на космических станциях, и под ними открывался вид не хуже этого. Скоро Гибсон устал искать города и другие плоды человеческой деятельности. Противно было думать, что за столько тысячелетий человеческая цивилизация не сумела существенно изменить то, что он видел сейчас.

Он посмотрел на звезды и снова разочаровался. Их было много, очень много, но все они казались бледными, тусклыми призраками той сверкающей россыпи, которую он думал узреть. Он знал, что виновато темное стекло, – защищая от солнца, оно похитило красоту звезд.

Гибсон даже рассердился. Только в одном отношении надежды его оправдались – приятно было знать, что ты сможешь парить, стоит тебе оттолкнуться пальцем от стен; хотя места для смелых экспериментов явно не хватало. Теперь, когда изобрели специальные таблетки и космическая болезнь отошла в прошлое, невесомость стала прекрасной, как в сказке.