Песнь дружбы
Шрифт:
— Просто ума не приложу! — кричала Бабетта.
Герман молчал, растерянно глядя на нее.
21
Позади Борна высился запорошенный снегом лес, седой и мрачный. Он казался стеной из пепла, которая лишь чудом стоит и не рассыпается. Из-за пепельного леса поднималась вздувшаяся луна, медно-красная и страшная, как неуклюжий призрак; проходило немного времени, и она торжествующе плыла по черному небу — сияющий ледяной диск, распространяющий холод. Снег скрипел как кожа, колодец во дворе превратился
Но днем сияло солнце, и занесенная снегом долина, сверкая, расстилалась внизу, у их ног. Городок казался застывшим и безжизненным, словно засыпанный лавиной, только из труб тянулся кверху тоненький дымок — значит, под снегом все-таки еще теплилась жизнь. Далеко вокруг разносился скрип тяжелых дровен, выезжавших из леса; где-то вдали звенели бубенчики на санях.
Терпение, терпение! Зима еще не кончилась, а они уже побледнели, и щеки у них ввалились. Сквозь бороду Рыжего просвечивала синевато-бледная кожа.
— Теперь ждать осталось не так уж долго!
— Да, теперь уж недолго!
— Завтра мы должны спуститься к Шпану и поздравить его, — заявила Бабетта, — завтра у него день рождения. Так заведено!
Да, так было заведено. Герман знал это, его отец тоже из года в год ходил поздравлять Шпана.
У Германа не было ни малейшего желания идти к Шпану, который при первом посещении принял его не очень-то любезно. Но ему представлялся случай повидать Христину, не привлекая ничьего внимания, и поэтому он решил сопровождать Бабетту. Конечно, Герман остерегался чем бы то ни было выдать свои мысли, но он день и ночь думал об одном: с Христиной, очевидно, что-то случилось!
Так как он не сразу согласился и вид у него был угрюмый, Бабетта прибавила:
— Отец ходил каждый год! Старый Шпан может обидеться.
— Ну хорошо, — ответил Герман, — завтра мне все равно нужно сходить в налоговое управление.
Они пошли. Бабетта разрядилась в пух и в прах. Она надела темное суконное платье и старомодную черную шляпку, настолько менявшую ее лицо, что ее с трудом можно было узнать. Шпан принял их с торжественно-любезным видом. Приход Германа, казалось, искренне его обрадовал: он приветствовал гостя с особой сердечностью, насколько сердечность вообще была доступна Шпану. Он просил заходить чаще. Герман обещал. В это время явился директор школы Камерер, маленький седой человечек с хитрым лицом; с ним пришел старый доктор Бретшнейдер — врач, ничем не отличавшийся внешне от крестьянина.
— Как хорошо, что ты пришел, Герман! — сказала Христина, приветствуя Германа ласковым взглядом. Очаровательно улыбаясь, она держала поднос с наполненными рюмками и бисквитами и угощала пришедших. Она была, казалось, в хорошем, спокойном настроении, ее высокий лоб сиял, темные глубокие глаза мерцали, и все же Герману показалось, что, переходя с подносом от одного к другому и улыбаясь, она остается внутренне совершенно безучастной. Она делала все это как посторонняя, едва замечая отца.
— Всего хорошего, Герман! — сказала Христина, прощаясь с ним, и он снова почувствовал ее ласковый взгляд, а голос ее еще долго отдавался в его ушах. Этот взгляд, этот голос! Они придавали ему надежду и мужество.
Какой чудесный день! Купол неба вздымался над ними нежной, прозрачной синевой, уже по-весеннему мягкой. Герман чувствовал, что в такой день ему будет везти во всем. Его дело в налоговом управлении уладилось проще, чем он предполагал. На обратном пути он переговорил с соседом Анзорге, угрюмым старым крестьянином, который хотел на будущий год арендовать у Германа выгон. Они торговались из-за арендной платы и долго не могли сговориться. Наконец старый крестьянин, чтобы уломать Германа, предложил ему в виде задатка сало — он знал, что у них на горе с продуктами туго. Герман согласился.
Он вернулся домой, неся под мышкой огромный кусок сала. Бабетта нажарила целую гору картошки, и вдобавок каждый мог отрезать себе сала сколько хотел. У Ганса опять оказалась бутылка водки — он не скаредничал, когда зарабатывал. Они принялись есть и-пить. После еды закурили трубки, водка Ганса разогрела всех, и они затянули песню.
Бабетта покачала головой.
— Ты думаешь, Герман, — сказала она, — Христина сегодня разглядела как следует хоть одного из тех, кто был в комнате? Ни одного! Ее там словно и не было. О, уж я-то ее знаю! А когда я уходила, она поцеловала меня и сказала: «Всего тебе хорошего, Бабетта!»
Герман посмотрел на Бабетту.
— То же самое она сказала и мне, Бабетта! Что же тут особенного?
Бабетта не переставая качала головой.
— «Всего тебе хорошего»! С каких это пор она стала так говорить? Никогда она так не говорила — я ведь знаю! Она становится все более непонятной. Герман, тут что-то неладно!
Стоило Антону выпить стаканчик, как он начинал ругать женщин, о которых он был весьма нелестного мнения. Это, мол, змеи, просто змеи! Но его они уж не поймают, он раз и навсегда раскусил их!
Какая женщина стала бы спокойно выслушивать такие вещи? Этого от Бабетты и требовать было невозможно! Она завопила и принялась язвить. «А мужчины? Мужчины — просто вероломные негодяи! Да, да, смеяться тут не над чем!» Антон орал, побагровев от злости, Бабетта, бледная от ярости, визжала, а остальные чуть не лопались со смеху — они уже не впервые наблюдали такую перепалку.
— И все-таки, Бабетта, — сказал Герман, — все-таки мы выпьем за здоровье твоего суженого! Пейте все за здоровье суженого Бабетты!
Бабетта была сконфужена и польщена. Ах, этот Герман! Она уже не молода; кому может понравиться такая старуха! Но она, разумеется, не собирается становиться поперек дороги собственному счастью, и, может быть, в глубине души она все еще питала надежды, несмотря на то, что ее виски уже начали седеть. И она чокнулась.
Но тут Герман заявил, что они должны выпить за здоровье самой Бабетты! Да, за здоровье Бабетты!
— Пейте до дна!
И все закричали:
— Да здравствует наша славная мамаша Бабетта!