Песнь дружбы
Шрифт:
Антон, который только что чуть ли не плевал Бабетте в лицо, орал громче всех.
Тут уж Бабетта принялась беспокойно ерзать на стуле, она не решалась даже поднять глаза. Ах ты боже милостивый, ну и Герман! Она совсем растрогалась; ведь она была так чувствительна.
Чудесный вечер! У Ганса, у этого милого, славного Генсхена, оказалась еще одна бутылка водки в запасе.
— У тебя, как видно, целый погреб, Генсхен!
— Да, но только потайной!.
Они смеялись, шутили, рассказывали о своей молодости, — а она была нелегкой. Ах, как безрадостно проходит юность у большинства людей! Антона
Герман, выпивший уже несколько рюмок, был в таком великолепном настроении, в каком они его никогда еще не видали.
— Нам, собственно, не так уж плохо здесь! — воскликнул он, сильно хлопнув Рыжего по плечу. Рыжий, выпятив губы, с наслаждением затянулся трубкой и выставил бороду вперед.
— Да, нам здесь действительно неплохо, Герман! — сказал он.
Герман внезапно поднялся.
— Тише! — рявкнул Антон.
Лицо Германа так и сияло радостью и уверенностью. Его глаза искрились.
Он смотрел на друзей, и на сердце у него становилось тепло. В эти страшные времена рушилось многое: вера, надежда, планы, мечты, идеалы; но одно осталось у них — дружба.
Да, дружба!
И он вдруг заговорил. Это была настоящая речь, ничего подобного с ним вообще никогда не случалось. Им было неплохо здесь, на горе, сказал он, это правда, даже несмотря на то, что они здорово голодали в эту зиму.
Но лучше всех было ему, потому что с ним остались его друзья! Иначе он бы, наверное, испытал одиночество. И, может быть, пал бы духом, кто знает? Но скоро уже самое худшее останется позади. Борн принадлежит им всем, это так, иначе и быть не может! В Борне достаточно земли для них всех. Если они хотят, они могут поселиться на его земле, чтобы им было где приклонить голову. А если кто-нибудь из них вздумает жениться, он может отгородить себе несколько моргенов, обосноваться и заняться своим ремеслом. Он может открыть плотничью мастерскую, садоводство или что захочет, что ему придется по вкусу. Вот как он себе это представляет! Голодать им не придется!
И никакая сила на свете не сможет разлучить их, потому что они ведь друзья! А дружба, пожалуй, — единственная постоянная вещь на свете, может быть даже более постоянная, чем любовь!
Друзья не сводили с его лица удивленных глаз. На мгновение Герман запнулся, затем продолжал: когда-нибудь, быть может через много лет, здесь снова будет построен дом, такой, как раньше, и в нем в один прекрасный день может появиться хозяйка. Он произнес это и гордо вскинул голову. Да, все возможно, но он говорит это лишь так, между прочим; это неважно. Главное, как он уже сказал, — дружба! За нее он хочет выпить, и друзья должны поддержать его тост!
22
На следующее утро они снова поднялись чуть свет, откашлялись, сплюнули и принялись за работу. Это был замечательный вечер, но они почти не говорили о нем. Антон время от времени бросал на Германа взгляд, полный удивления. Странный человек этот Герман: месяцами бывал он молчалив и скуп на слова, и вдруг его прорывало, да так, что никто не мог ожидать. Какую речь произнес вчера вечером этот человек! Да ведь он, если называть вещи своими именами, подарил им вчера вечером, собственно говоря, весь Борн!
День обещал быть хорошим, началась оттепель, с крыш капало. Солнце пробивалось сквозь облака, и они наслаждались его мягким теплом. Около девяти часов утра во дворе появилась Мета, молоденькая служанка Шпанов, и спросила Бабетту. Она раскраснелась, запыхавшись от быстрого бега, и казалась необычайно взволнованной. Бабетта в это время как раз священнодействовала— ставила тесто для хлебов — и была недовольна, что ей помешали.
— Чего тебе надо? — недружелюбно крикнула она.
Мета начала ей что-то шептать, и Бабетта тотчас же захлопнула дверь. Через несколько минут она вышла вместе с молоденькой служанкой.
— О, боже всемогущий, отец небесный! — проговорила она, торопливо повязывая голову темным платком.
— Что случилось? — спросил Герман. Появление служанки Шпанов обеспокоило его.
— Ничего особенного! — ответила Бабетта. — Шпан хочет поговорить со мной. Не знаю, о чем!
Она лгала!
Герман испугался. Почему пришла служанка, а не Христина? Дело касалось не Шпана, раз он хотел поговорить с Бабеттой. Значит, дело могло касаться только Христины, — это он сообразил мгновенно. Он остался дома, но на душе у него было неспокойно.
Они очищали ото льда замерзший колодец. Обложив его горящими поленьями, они обрубали лед по мере того, как он подтаивал.
Пора было обедать, а Бабетты все еще не было, и у них в желудках начало урчать. Гансу пришлось отправиться на кухню и приняться за стряпню. Когда они наконец привели колодец в порядок, было уже поздно: солнце тонуло в лиловом тумане сумерек. Бабетты все еще не было. Она пришла, когда уже совсем стемнело и, не говоря ни слова, прошмыгнула в дом. Герман чуть не прозевал ее. Он пошел следом за ней на кухню и закрыл за собой дверь.
— Что случилось у Шпанов? — спросил он вполголоса.
Бабетта опустилась на стул и неподвижно смотрела перед собой, беспомощно свесив руки. Она, казалось, не слышала его вопроса.
— Ах ты господи! Она уехала! — проговорила она еле слышно. — Уехала!
— Кто уехал? Кто? — Герман побледнел. А впрочем, к чему, собственно говоря, спрашивать?
Бабетта медленно, растерянно покачала головой.
— Кто, кто?.. Христина, наша Христина! Наша славная Христина! Уж я ли не знаю ее?
— Уехала? — спросил Герман, остолбенев. — Она уехала? Куда? — Его лицо стало пепельно-серым.
Закрыв лицо озябшими руками, Бабетта тихо плакала. Потом неожиданно отняла руки и искоса посмотрела на Германа.
— Куда? — вскричала она. — Если бы мы это знали! Как это у тебя все просто! Она уехала и написала отцу: «Прости меня, забудь меня!»
— Забудь меня?
— Да, так она написала! Я читала ее письмо. Она уехала — уехала, может быть, навсегда! Если хочешь знать, она убежала из дому!