Песнь о Трое
Шрифт:
— Да, господин. У меня есть корабельщики, плотники, каменщики, пильщики и много рабов. И я думаю, что в пределах пяти лиг отсюда подходящего дерева хватит на целый флот из таких кораблей.
— Прекрасно! Третий вопрос: ты смог бы построить мне деревянного коня, такого, как на рисунке? Еще раз посмотри на черную линию. Это тридцать локтей — высота троянских стен. То есть уши коня будут в тридцати пяти локтях от земли. И четвертый вопрос: сможешь ли ты поставить этого коня на деревянную платформу, которая выдержит его вес? И мой пятый вопрос: сможешь ли ты сделать коня полым внутри?
Эпей улыбался; было очевидно, что эта затея разбудила его фантазию.
— Да, мой господин, на все
— Сколько времени тебе на это понадобится?
— Не больше нескольких дней, мой господин.
Одиссей снял шкуру со стены и бросил инженеру.
— Благодарю тебя. Возьми это и ступай к моему дому. Увидимся там.
Мы были в полном недоумении. Наши лица, наверно, выражали полное замешательство, страх и подозрительность, но, пока мы ждали ухода Эпея, Нестор начал посмеиваться от удовольствия, словно вдруг услышал самую удачную шутку за всю свою долгую жизнь.
Одиссей широко раскинул руки и вытянулся во весь рост, став, как нам показалось, намного выше нас; он оседлал любимого конька, и теперь никому из нас не удалось бы ни сбить его с мысли, ни остановить. Он взмахнул рукой, а его голос зазвенел под потолочными балками.
— Вот, мои братья цари и царевичи, как мы возьмем Трою!
Мы сидели, проглотив языки, и смотрели на него во все глаза.
— Да, Нестор, ты прав. И ты, Агамемнон. Конь такого размера вместит в свое брюхо, думаю, примерно сто воинов. И если они выйдут из него тихо, под покровом ночи и неожиданно, ста воинов вполне хватит, чтобы открыть Скейские ворота.
Со всех сторон на него обрушился шквал вопросов. Скептики орали, приверженцы ликовали, и шум не утих, пока Агамемнон не слез с Львиного трона, забрал у Мериона жезл и застучал им по полу.
— Вы сможете задать все свои вопросы, но только спокойнее и… после меня. Одиссей, сядь, налей себе вина и объясни все по порядку и как можно подробнее.
Совет закончился только с наступлением темноты; мы с Одиссеем вернулись в его дом. Эпей терпеливо ждал, расстелив шкуру перед собой — теперь на ней было еще несколько рисунков поменьше. Я оцепенело слушал, как они обсуждают между собой технические подробности — что Эпею понадобится, сколько времени займет постройка — и необходимость держать все в полном секрете.
— Ты можешь работать в тайной лощине, которая начинается прямо за этим домом. Она глубока, а на другой стороне растут деревья, которые скроют коня по самые уши. С городских смотровых башен ничего не будет видно. У этого места есть еще одно преимущество. Оно было под запретом для всех и вся так много лет, что у тебя не будет никаких любопытных зрителей. Вместо рабов ты будешь использовать тех, кто там живет. Ни один человек, которого ты приведешь в лощину, не сможет из нее выйти, пока работа не будет закончена. Ты согласен с такими условиями?
Глаза Эпея блеснули.
— Положись на меня, царь Одиссей. О том, чем мы занимаемся, никто не узнает.
Глава тридцать вторая,
рассказанная Приамом
С оледенелых скифских равнин с воем налетел Борей, северный ветер, выкрасив деревья багрянцем и желтизной; прошло лето десятого года, но Агамемнон был все еще здесь, словно шелудивый пес, охраняющий вонючую троянскую кость.
Ничего не осталось. Перед самой смертью Гектора я приказал вынуть из дверей, полов и ставень последние золотые гвозди и бросить в тигель. Сокровищница опустела; все, пожертвованное в святилища, пошло на золотые слитки; и богачи, и бедняки стонали под бременем налогов, но и этого мне не хватало на то, в чем Троя нуждалась, чтобы продолжать сражаться, — наемников, оружие и прочие военные нужды. Мои доходы от пошлин за проход в Геллеспонт перестали поступать десять лет назад. Агамемнон собирал их со всех ахейских кораблей, потоком хлынувших в Понт Эвксинский, изгнав из него корабли других племен. Мы ели досыта только потому, что наши южные и северо-восточные ворота оставались открытыми и селяне продолжали заниматься земледелием, но наша пища состояла лишь из того, что можно было вырастить в нашей местности, остального у нас не было. Легендарных коней Лаомедонта, которые паслись на южной равнине, осталось всего несколько, я был вынужден продать почти всех. Как говорится, все двигается по кругу. То, в чем мы с Лаомедонтом отказали ахейцам, теперь ахейцам и принадлежало: позже я узнал, что основным покупателем этих коней был царь Аргоса, Диомед. Гордыня, гордыня… К падению ты ведешь.
В моей комнате постоянно поддерживали огонь в больших жаровнях, чтобы согреть мою плоть, но никакой огонь на земле не мог растопить отчаяние, которое сосущей тварью обернулось вокруг моего сердца. Пятьдесят сыновей породил я, пятьдесят прекрасных юношей. И большинство из них были уже мертвы. Бог войны отобрал себе лучших, оставив никчемных в утешение моему старому сердцу. Мне было восемьдесят три года, и казалось, я переживу их всех. Я видел, как расхаживает Деифоб — пародия на наследника, и проливал реки слез. Гектор, Гектор! Моя жена Гекаба сошла с ума и выла, словно старая сука, лишенная пищи; она все время проводила с Кассандрой, которая обезумела еще больше. Красота Кассандры росла со временем, вместе с ее безумием. В свои черные волосы она вплетала две огромные белые ленты, кожа на лице под выступающими скулами стала почти прозрачной, а глаза были такими большими и сверкающими, что напоминали два черных сапфира.
Иногда я заставлял себя пойти на смотровую башню у Скейских ворот и смотреть на бесчисленные струйки дыма, поднимавшиеся с берега, на корабли, ряд за рядом выстроившиеся вдоль отмели. Ахейцы не нападали; мы висели над краем пропасти, а они и не думали бросать нам веревку, мы ничего не знали об их намерениях. Они просто занимались своим таинственным делом. Остатки троянской армии стояли у Западного барьера — именно там нападет Агамемнон, а напасть он должен был.
Все ночи я лежал без сна; утро всегда заставало меня бодрствующим. Но я не сдался. Я не отдам Трою, пока внутри моего изношенного тела обитает дух. Я удержу Трою, несмотря на всю силу Агамемнона, даже если бы мне пришлось продать всех, кто живет в этих стенах.
Уже третий день дул Борей. Я лежал лицом к окну. Занимался рассвет. По склонам Иды полз туман, и серая дымка казалась еще серее сквозь мутную пелену слез. Я оплакивал Гектора.
Я услышал сдавленный крик, вздрогнул и заставил себя встать с ложа. Похоже, он донесся со стороны Западного барьера. Иди туда, Приам, посмотри, в чем дело. Я приказал подать колесницу.
Шум становился все громче и громче, слышались отдельные голоса, но с такого расстояния нельзя было разобрать, чем это вызвано, страхом или горем. Ко мне присоединился Деифоб, протирая заспанные глаза и недовольно надув губы.
— Отец, на нас напали?
— Откуда я знаю? Я собираюсь на стены, чтобы это выяснить.
Главный конюх привел колесницу, спотыкаясь, подошел возница, проснувшийся только наполовину; я уехал, оставив наследника следовать за мной или оставаться — на его выбор.
Город поблизости от Скейских ворот и Западного барьера кишел людьми; они метались во всех направлениях, крича и размахивая руками, но никто не торопился надевать доспехи. Вместо этого они скакали по площади и кричали другим, чтобы те поднялись наверх и что-то увидели.