Песнь о Трое
Шрифт:
— Воинам нужен отдых. Это за много лун первый день напряженной битвы, поэтому я послал к Гектору глашатая и попросил, чтобы он и его вожди встретились с нами в центре поля битвы для переговоров.
— Отлично, — сказал Одиссей. — Если нам повезет, мы сможем провести за разговорами немало времени, пока войска будут переводить дыхание и насыщаться.
Агамемнон усмехнулся:
— Это выгодно обеим сторонам, и Гектор не отвергнет мое предложение.
Нестроевые части расчистили от тел середину полосы, разделявшей две армии, установили столы и табуреты, и вожди обеих сторон вышли на переговоры. Со мной были Аякс, Одиссей, Диомед, Менелай, Идоменей и Агамемнон; мы стали с огромным интересом и любопытством следить за первой встречей между верховным царем и наследником троянского престола. Да, Гектору было
Он представил своих соратников: Энея Дарданского, Сарпедона Ликийского, Акаманта, сына Антенора, Пандара, командира царской стражи, и своих братьев, Париса и Деифоба.
Менелай тихо зарычал и свирепо уставился на Париса, но оба мужа слишком опасались своих царственных братьев, чтобы нарываться на неприятности. Троянские вожди оказались достойными мужами и воинами, все, кроме Париса, который здесь был явно не на своем месте: миловидный, надутый, манерный. Пока Агамемнон представлял нас, я пристально наблюдал за Гектором, чтобы уловить выражение его лица, когда он будет сопоставлять известные ему имена с лицами. Когда очередь дошла до Одиссея, в его напряженном взгляде появилось легкое замешательство. Но оно вовсе не показалось мне смешным — меня захлестнула жалость. Те, кто не знал Одиссея, итакийскую лисицу, повстречав его впервые, обычно сбрасывали его со счетов из-за его непропорциональной фигуры и неопрятной, почти простонародной одежды. Он умел произвести впечатление простака, если это было ему выгодно. Загляни в его глаза, Гектор, загляни в его глаза! Я тихо повторял про себя эти слова: загляни в его глаза, пойми, каков этот муж на деле, и бойся его! Но Гектор счел Аякса, который был следующим, куда более интересным и привлекательным. Так он упустил возможность понять значительность Одиссея.
Гектор с изумлением глядел на нашего второго по значению воина, огромного, мощного. Мы подумали: наверно, впервые в жизни ему пришлось смотреть кому-то в лицо снизу вверх.
— Мы не разговаривали друг с другом десять лет, сын Приама, — произнес Агамемнон. — Давно пора было это сделать.
— О чем ты хочешь поговорить?
— О Елене.
— Эта тема закрыта.
— Вовсе нет! Ты отрицаешь, что Парис, сын Приама и твой родной брат, похитил жену моего родного брата Менелая, царя Лакедемона, и привез ее в Трою как вызов всем народам Эллады?
— Я это отрицаю.
— Госпожа сама напросилась на приглашение, — добавил Парис.
— Естественно, вы не признаете, что использовали силу.
— Конечно, поскольку нам не нужно было ее применять. — Гектор, словно бык, раздул ноздри. — Чего ты добиваешься своими заявлениями, верховный царь?
— Чтобы вы вернули Елену вместе с ее приданым ее законному супругу, чтобы вы заплатили нам за потерянное здесь время и хлопоты, открыв Геллеспонт для ахейских купцов, и чтобы вы не препятствовали переселению нашего народа в Малую Азию.
— Твои условия неприемлемы.
— Почему? Все, чего мы просим, — это право на мирное сосуществование. Я бы не стал сражаться, если бы мог достичь своих целей мирным путем.
— Уступить твоим требованиям — значит погубить Трою.
— Война погубит Трою раньше. Ты защитник, Гектор, — а эта позиция никогда не имела преимуществ. Вот уже десять лет мы получаем доход Трои — и доход Малой Азии.
Они продолжали переговоры, перебрасываясь бессмысленными словами, а воины тем временем лежали на спинах на истоптанной траве и щурились от яркого солнца.
— Очень хорошо, а на это ты согласишься, царевич Гектор? — спросил Агамемнон немного погодя. — Среди нас есть двое, кто положил всему начало. Менелай и Парис. Пусть они вступят в поединок на открытом поле между двумя армиями и победитель продиктует условия мира.
Если Парис с виду мало подходил для единоборства, то Менелай еще меньше. Гектору потребовалось всего мгновение, чтобы решить, что Парис с легкостью выйдет победителем.
— Согласен, — сказал он. — Мой брат Парис будет драться в поединке с твоим братом Менелаем, и победитель продиктует условия.
Я пристально посмотрел на Одиссея, сидевшего рядом.
— Ради доброго имени Агамемнона, Нестор, будем
Мы вернулись в наши ряды, предоставив полосу шириной в сто шагов в распоряжение обоих мужей: Менелая, который проверял щит и копье, и Париса, который самодовольно чистил перышки. Глядя друг на друга, они медленно пошли по кругу, Менелай — делая выпады копьем, а Парис — уворачиваясь. Кто-то позади меня выкрикнул язвительное замечание, отчего по рядам троянцев прокатился недовольный гул, но Парис пропустил оскорбление мимо ушей и продолжал с изяществом уклоняться от удара. Я никогда не видел в Менелае никаких достоинств, но, очевидно, Агамемнон знал, на что идет, предлагая этот поединок. Я заранее присудил победу Парису, но я ошибся. Хотя Менелай и не обладал решимостью и инстинктом, которые делают из мужа вождя, он освоил искусство единоличного боя так же хорошо, как освоил все остальное. Ему недоставало характера, но не мужества, а это значило, что в поединке он имел преимущество. Когда он метнул копье, оно разбило щит Париса. Увидев перед собой обнаженный меч, Парис предпочел бежать, а не вытащить свой. Менелай яростно бросился за ним.
Теперь все видели, кто победит; троянцы стояли молча, ахейцы разразились громкими криками. Я не отрывал взгляда от Гектора, который принял неверное решение, но он был человеком высоких принципов. Если Менелай убьет Париса, ему придется вести переговоры. И тут, без какого-либо сигнала от Гектора, Пандар, начальник царской стражи, быстро натянул тетиву. Я криком предупредил Менелая, он остановился и отпрыгнул в сторону. Под возмущенный гул толпы у меня за спиной, он стоял со стрелой, вонзившейся ему в бок. Гул огорчения с троянской стороны засвидетельствовал, что именно троянец нарушил перемирие. На Гектора легло клеймо бесчестия.
Армии бросились в бой с яростью, какой утром в них не было: одна сторона защищала запятнанную честь, а другая жаждала отомстить за оскорбление, и обе стороны кромсали и рубили друг друга в ревущем безумии. Воины падали на землю толпами; сто шагов, разделявших вражеские шеренги, сжимались, пока там не осталась только плотная масса тел и пыль, облака которой слепили и душили нас. Отягощенный виной, Гектор был сразу везде, то пригибаясь, то вставая в центре своей колесницы, чтобы лучше прицелиться. Его копье разило без промаха. Никто из нас не мог подобраться к нему достаточно близко, чтобы бросить копье наверняка, воины в ужасе погибали под копытами упряжки его черных лошадей. В тот день решительного сражения я не мог понять, как ему удавалось пробиться с упряжкой сквозь страшную давку, хотя потом это стало таким привычным, что я научился делать это сам и не находил в этом ничего особенного. Я видел, как приближается Эней с кучкой дарданцев за спиной, и посреди рукопашной схватки удивился, каким образом ему удалось уйти со своего фланга. Заменив копье мечом, я собрал своих воинов и с колесницы ударил в самую гущу, рубя без разбора лица, покрытые грязью и потом, и не выпуская Энея из виду, когда звал подкрепление.
Агамемнон прислал еще воинов во главе с Аяксом. Эней увидел его и отозвал своих псов, но не раньше, чем я получил удовольствие, видя, как этот человек-башня наносит удары направо и налево, как его рука, словно серп, без устали косит вражеские колосья. Он оставил свою секиру, выбрав для первого дня битвы меч — смерть с двусторонним лезвием длиной в два с половиной локтя. Хотя он использовал его как секиру, мне казалось, что вращать им над головой было для него детской забавой. Он управлялся со своим огромным щитом с перехватом лучше, чем кто-либо из смертных; он неизменно держал его над самой землей, защищая себя с головы до ног стеной из бронзы и олова. За его спиной сражались шесть могучих вождей с Саламина, а под броней его щита прятался Тевкр со своим луком. Ничем не обремененный, он натягивал тетиву, выпускал стрелу и доставал из колчана следующую движениями настолько плавными, что они, казалось, сливались в одно в безупречном ритме. Я видел, как ахейские воины, находясь в гуще битвы далеко от него, улыбались друг другу и собирались с духом, ибо слышали знаменитый призыв Аякса Аресу и дому Эака: «Эй! Эй! Враг! Враг!» — кричал он, придумав рифму к собственному имени, бросая ее в лица троянцам как насмешку.