Песнь о Трое

Маккалоу Колин

— И я тебя. — Я запустил пальцы ей в волосы и поднял ее лицо так, что ей пришлось посмотреть мне в глаза. — Брисеида, ты можешь мне кое-что пообещать?

В ее глазах не отразилось никакой тревоги.

— Все, что угодно.

— Что, если я прогоню тебя, прикажу уйти к другому мужчине?

Ее рот дрогнул.

— Если ты прикажешь, я это сделаю.

— И что ты будешь обо мне думать?

— То же, что я думаю о тебе сейчас. Значит, у тебя есть на то серьезная причина. Или я тебе надоела.

— Ты никогда мне не надоешь. Никогда, за все то время, что мне осталось. Есть вещи, которые неизменны.

Краска потоком залила ее лицо.

— Я

тоже так думаю. — Она засмеялась, затаив дыхание. — Попроси меня сделать что-нибудь легкое, например умереть за тебя.

— Прежде чем мы ляжем спать?

— Хорошо, тогда завтра.

— Я все равно попрошу тебя пообещать мне кое-что, Брисеида.

— Что?

Я крутил в пальцах локон ее изумительных волос.

— Если настанет время, когда я покажусь дураком, или глупцом, или бессердечным, ты все равно будешь в меня верить.

— Я всегда буду в тебя верить. — Она чуть сильнее прижала мою руку к своей груди. — Я тоже не глупа, Ахилл. Тебя что-то гложет.

— Даже если это и так, я не могу тебе сказать, что именно.

Она оставила этот разговор и больше никогда к нему не возвращалась.

Нам не было дано узнать, каким именно способом Одиссей справился с задачей, которую на себя взвалил, но его рука угадывалась во всем, пусть ее саму и не было видно. Как-то вдруг вся армия заговорила о том, что неприязнь между мной и Агамемноном резко усилилась, что Калхант проявляет удручающую настойчивость в деле Хрисеиды и что Агамемнон сдерживается из последних сил.

Спустя три дня после совета все эти интересные темы для разговоров были позабыты. Разразилось бедствие. Сначала вожди пытались о нем умолчать, но скоро болезнь свалила столько воинов, что спрятать их стало невозможно. Наводящее ужас слово передавалось из уст в уста: чума, чума, чума. В один день слегло четыре тысячи человек, на следующий день — еще четыре, казалось, этому не будет конца. Я отправился посмотреть на своих собственных воинов, которые были в числе заболевших, и один их вид заставил меня молить Лето и Артемиду, чтобы Одиссей знал, что делает. Они лежали в лихорадке, бредили, были покрыты мокрыми язвами и стонали от головной боли. Махаон с Подалирием оба заверили меня, что это определенно такая форма чумы.

Немного погодя мне встретился сам Одиссей. Он улыбался от уха до уха.

— Ахилл, ты должен признать, проведя сыновей Асклепия, я сотворил нечто, достойное остаться в истории!

— Надеюсь, ты не зашел слишком далеко, — кисло сказал я.

— Не волнуйся, никаких потерь не будет. Они все встанут на ноги и будут крепче, чем были.

Выведенный из себя его самодовольным весельем, я покачал головой:

— Полагаю, пора уже Агамемнону послушаться Калханта и отдать Хрисеиду. И бог пошлет нам изумительное и чудесное выздоровление. Только на этот раз это будет бог из машины. [19]

19

Бог из машины (лат. Deus ex machina) — выражение, означающее неожиданную, нарочитую развязку той или иной ситуации, с привлечением внешнего, ранее не действовавшего в ней фактора. В античном театре обозначало бога, появляющегося в конце спектакля при помощи специальных механизмов (например, «спускающегося с небес») и решающего проблемы героев. Является калькой с греч. µ. Словом mechane (греч. µ) в древнегреческом театре назывался кран, который поднимал актера

над сценой (позволял ему «летать»).

— Говори об этом потише, — заметил он и отправился собственноручно ухаживать за больными, чем заслужил репутацию храбреца.

Когда Агамемнон пошел к Калханту и попросил совершить прилюдное гадание, армия вздохнула с облегчением. Никто не сомневался, что жрец потребует возвращения Хрисеиды; сердца возрадовались, предвкушая конец мору.

Прилюдное гадание предполагало присутствие всех военных вождей старше тех, кто командовал отдельными отрядами. Около тысячи их собралось в специально отведенном месте, встав позади царей лицом к жертвеннику; конечно, большинство из них были царскими родственниками, некоторые даже близкими.

Сидел только Агамемнон. Проходя мимо его трона, я не сделал попытки преклонить перед ним колено и свирепо нахмурился. Это было замечено; лица присутствующих озабоченно напряглись. Патрокл зашел так далеко, что предупреждающе положил руку мне на плечо, но я сердито ее сбросил. Потом я занял свое место, выслушал, как Калхант заявляет, дескать, чума не прекратится, пока Аполлону не отдадут то, что ему причитается, — деву Хрисеиду. Агамемнон должен отослать ее в Трою.

Ни ему, ни мне не пришлось много играть; мы барахтались в паутине, сотканной Одиссеем, и ненавидели это. Я насмехался и глумился над Агамемноном, который в ответ на это приказал отдать ему Брисеиду. Отодвинув исступленного Патрокла в сторону, я покинул площадь собраний и направился к мирмидонскому частоколу. Взглянув мне в лицо, Брисеида ничего не сказала, хотя глаза ее наполнились слезами. Обратно мы вернулись в молчании. Потом перед всем великим собранием я вложил ее руку в руку Агамемнона. Нестор вызвался позаботиться об обеих девушках и отправить их навстречу судьбе. Уходя с ним, Брисеида обернулась, чтобы посмотреть на меня в последний раз.

Когда я заявил Агамемнону, что вместе со своим войском выхожу из его армии, мой голос звучал так, словно каждое слово было правдой. Ни Патрокл, ни Феникс ни на мгновение не усомнились в моей искренности. Я гордо прошествовал за частокол, предоставив им идти следом.

В доме, опустевшем без Брисеиды, звенело эхо. Избегая Патрокла, я затаился в нем на весь день, один в своем стыде и печали. В час вечерней трапезы Патрокл пришел, чтобы поесть со мной, но беседы не получилось — он отказался со мной разговаривать.

В конце концов я заговорил сам:

— Брат, неужели ты не понимаешь?

Он взглянул на меня сквозь слезы:

— Нет, Ахилл, не понимаю. С тех пор как в твою жизнь вошла эта девушка, ты стал кем-то, кого я не знаю. Сегодня ты сделал выбор за всех нас в том, что не имел право решать за нас. Ты отказал Агамемнону в наших услугах, не посоветовавшись с нами. Только верховный царь мог бы так поступить, но ты не Пелей. Ты — недостойный сын.

О, это причинило мне боль.

— Пусть ты не понимаешь, но ты меня простишь?

— Только если ты пойдешь к Агамемнону и возьмешь свои слова обратно.

Я отпрянул:

— Взять свои слова обратно? Ты сошел с ума? Агамемнон смертельно меня оскорбил!

— Это оскорбление ты навлек на себя сам, Ахилл! Если бы ты не смеялся и не глумился над ним, он бы никогда на тебе не отыгрался! Будь же справедлив! Ты ведешь себя так, словно разлука с Брисеидой разбила тебе сердце, — а тебе никогда не приходило в голову, что разлука с Хрисеидой разбила сердце Агамемнону?

— У этого тупоголового тирана нет сердца!