Песнь пророка
Шрифт:
На правительственном блокпосте ее разглядывают при свете фонариков, ожидая объяснений, почему она пересекает линию передовой спустя пять часов после начала комендантского часа, забирают больничный пропуск, она показывает на свои ноги, тряпичные тапки разодраны в клочья, ее заставляют ждать, прежде чем разрешают пересечь пространство перед мостом одной и в темноте, каждый шаг как целая жизнь, автобусы без окон, припаркованные вдоль дороги, безликие глаза, наблюдающие за ее приближением. Для солдата-повстанца у нее нет ни пропуска, ни удостоверения личности, и она пускается в объяснения, свет фонарика мешает видеть его лицо, ей кажется, голос звучит слишком молодо, чтобы он ее услышал, слишком молодо, чтобы понимать: мир не черно-белый и не всегда подчиняется приказам командиров. Солдат освещает фонариком ее окровавленные ноги и снова направляет свет ей в глаза, словно задаваясь вопросом, на что похоже безумие, ибо это оно и есть — не воздевание рук к небесам, не проклятия богам, а мать, вопреки всему пытающаяся добраться домой, к детям. Солдат окликает старшего по званию, который просит Айлиш подойти, это мужчина ее возраста, черный от усталости, небритый. Я отвезу вас, говорит он, одной слишком опасно. Он указывает на «лендровер», почесывает щеку, зевает и едет, не включая фар. Вряд ли нужно напоминать, что, выходя после наступления комендантского часа, вы рискуете жизнью. По голосу она узнает местность, где прошло его детство, его школу регби и университет, жизненный путь, пройденный целую вечность назад. Она молчит, просто не может открыть рот, объяснять еще раз внезапно выше ее сил. Дорога перестает быть таковой, водитель замедляет ход, останавливается, высовывается из машины с фонариком, «лендровер» пытается проложить себе путь через обломки. Дотянув до перекрестка с Сент-Лоуренс-стрит, водитель переключает двигатель на холостые обороты, поворачивается к ней и смотрит в глаза. Мне интересно, почему вы решили остаться, ведь тут больше нечего ловить, спрашивает он. А вы, почему вы здесь? Потому что здесь моя работа, которую я должен доделать до конца во что бы то ни стало, ну или сдохнуть. Она складывает губы для ответа, но не может говорить, дергает ручку дверцы, но не в силах сдвинуться с места. Мой сын присоединился к повстанцам, и уже много времени о нем нет никаких вестей, может быть, его уже нет в живых? Трудно сказать, отвечает он, или затаился, или арестован, или у него просто хватает ума не звонить и не писать, вы же знаете, они отслеживают семьи, я отправил жене сообщение, что жив и здоров, но с тех пор не видел семью несколько месяцев. Он наблюдает, как она выбирается из машины, просит не рисковать. Еще не поздно уйти, скоро здесь опять разверзнется ад, режим вот-вот позволит ООН открыть гуманитарный коридор от стадиона на Лэнсдаун-роуд через портовый туннель на север, вам позволят уйти, как крысам, пока дудочник высвистывает мелодию, берегите себя, ладно? Она все еще сжимает в руке бумажные тапочки, пыль и дым улеглись, через дорогу высится половина кирпичного дома, словно отсеченная мясницким ножом, оконная рама на втором этаже открывается в никуда, вторая половина дома и два соседних превратились в груду обломков, машина у тротуара сгорела дотла. Она стоит перед своим крыльцом, разглядывая фасадное окно, заклеенное мусорными пакетами, крыльцо обвалилось, Молли подходит к двери с фонариком, Айлиш заключает ее в объятия, Бен спит под лестницей, Молли светит на поврежденный потолок. Наверху еще хуже, говорит она, показывая, куда замела стекло, цементная пыль еще висит в воздухе, пыль покрывает буфет, книжные полки, рамки с фотографиями, Айлиш собирает фотографии, садится в кресло Ларри и раскладывает их на коленях, ветерок тихо колышет мусорные пакеты в окне. Завтра утром тебе придется сходить за водой вместе с Беном, говорит она Молли, я должна пораньше вернуться за Бейли, мне пришлось солгать насчет его возраста, чтобы они приняли его в больницу Святого Иакова. Она слишком устала,
Она идет к сыну под зонтом, птицы пением встречают рассвет, затем стрельба заставляет мир затихнуть, страх, поселившийся у нее в животе, растягивается, перемещаясь в ноги, когда над головой проносится военный самолет. У блокпоста она видит, что еще больше автобусов припарковано вдоль канала, поперек Камак-бридж и на ничейной полосе, образуя защитный барьер. Ей велят ждать за мешками с песком, вчерашнего солдата нет на месте. Она замечает перевернутый зонтик на дороге, там, где за мостом дорога разделяется, асфальт усыпан осколками, и около дюжины человек прячутся за последним автобусом с той стороны моста, ожидая команды. Молодой человек показывает за мешки с песком. По его словам, снайпер засел в многоэтажке в районе Долфинс-Барн. Раздается крик, солдаты повстанцев начинают стрелять, прикрывая гражданских, которые выскакивают из-за автобуса и бросаются бежать, мать с букетиком полевых цветов тянет за собой дочь, которая за ней не успевает, юноша бежит, вжав голову в плечи, выстрел отдается эхом, словно хлопок, мать отскакивает в сторону, дергая дочь за руку, седой мужчина прикрывает голову газетой. Пожилая женщина неуклюже бежит через мост навстречу повстанцам, прижимая руку к груди. Потом все надолго стихает, слышно только гудение двигателей автобуса, повстанец за рулем задним ходом пересекает мост, пытаясь расширить коридор, разворачивает автобус последним в ряду, снайпер между тем продолжает испытывать удачу, хлопки следуют один за другим, бьется стекло, и автобус издает пневматический вздох, как будто пуля пробила легкое. Двери открываются, повстанец выходит и направляется к мосту. Айлиш прячет зонт в карман, сжимает его, пытаясь унять дрожь в руке. Она перейдет здесь, у нее нет другого выхода, опустошит разум, превратится в бегущее существо, лишенное мыслей, у нее все получится, от последнего автобуса до магазинов всего ничего. Гражданские переходят мост гуськом позади повстанца, который советует им держаться ближе к автобусам, а люди продолжают перебегать, направляясь к повстанческому блокпосту, пуля разрывает воздух, все вздрагивают, но пока остаются невредимыми, юноша с мелкой собачкой на руках бежит трусцой, в руках у женщины хозяйственная сумка, лицо искажено гримасой, словно она предчувствует пулю, раздробленную кость, кровотечение, уход во тьму. И тут Айлиш видит на дороге смятый пакет для внутривенной инъекции, кровь успело размыть дождем, юноша сзади решает попытать счастья, срывается с места, перебегает дорогу, рука повстанца все еще зависла в воздухе, приказывая им не двигаться с места. Через стекла автобуса он наводит бинокль на многоэтажку, и Айлиш задумывается, чем снайпер выдает свое местоположение, движением или дымом, повстанец поворачивает к ним перекошенное лицо. Там есть участок метров пятьдесят, прежде чем вы окажетесь слишком близко, чтоб прицелиться, поэтому бегите со всех ног и держитесь ближе к тем зданиям, трудно целиться по бегущей мишени, он стреляет наугад. Мужчина позади нее говорит жене, что та надела неправильную обувь, раздается залп заградительного огня со стороны канала, и по команде повстанца она выбегает на дорогу вслед за мужчиной в развевающемся черном плаще, женщина справа от нее сжимает в руках розовую сумочку, Айлиш бежит, опустив глаза на скользкий асфальт, видя размытые очертания бегущих впереди, как будто они не бегут, а несутся по воздуху в какой-то подземный мир, она уговаривает себя не смотреть вверх, но поднимает глаза, возможно перехватывая взгляд снайпера, невозможно понять, видела она его или нет, она бежит к перекрестку, глядя перед собой, видя вывеску индийской еды навынос и витрину супермаркета, закрытую ставнями, два автомобиля проезжают перекресток, раздается хлопок, мужчина в черном плаще спотыкается, полы плаща разлетелись, мужчина падает, женщина рядом с ней выбрасывает руку при звуке еще одного хлопка, сумочка вылетает из рук, женщина резко ныряет ей под ноги, мир вращается, и Айлиш растягивается на асфальте. Когда она открывает глаза, то лежит на дороге, закрыв голову руками, слыша затихающий топот бегущих ног, острая боль вгрызается в локоть, но на пулю непохоже. Она должна встать и бежать, мужчина в черном плаще не шевелится, женщина позади нее издает сдавленный хрип, солдаты повстанцев кричат, с моста начинается шквальная пальба, внезапно откуда-то поблизости раздаются ответные выстрелы, Айлиш лежит, вжавшись носом в дорогу, вздрагивая, когда над ней проносится пасть свирепого чудища, Айлиш не может пошевелиться, начиная понимать, что бежать некуда, над головой перестрелка, прерывистая, но все длящаяся, и в сердце возникает холодок неизбежной смерти, Айлиш открывает глаза, сознавая, что пересекла некую границу, мокрый свет на асфальте, ржавчина на перилах вдоль тропинки к магазинам, и она знает, что лежит не рядом с дорогой, а рядом с последним рубежом, лежит, удивляясь своему спокойствию, смерть ждет ее, а она не готова, смерть нагло встала прямо перед ней, и она, не раздумывая, кинулась ей в объятия, не вспомнив о детях, горе наваливается на нее, когда Айлиш понимает, что бросила их, а ведь ей говорили, но она не слушала, твой долг в том, чтобы избавить их от опасности, но ты упрямо стояла на своем, ты была слепа и глуха к фактам, ты должна была вытащить их отсюда, прислушаться к предостережениям отца, уехать из страны и начать новую жизнь, перед ней толпятся упущенные возможности и пути спасения, все это прах, ложное прошлое, и Айлиш видит себя в земляной дыре, видит лучшие моменты своей любви, и как они проходят, и всю ее жизнь поглощает сила, правящая миром, она — ничто, крупица пыли, кроха терпения, и в отчаянии она отводит глаза и видит, что кровь мужчины вытекает из тела, все еще наполненная клетками, красные и белые кровяные тельца в странном забытьи по-прежнему пытаются выполнять свою работу, кровь следует за изгибом дороги, как будто надеется, что сточная канава вынесет ее в грунтовые воды, где она растворится, чтобы вернуться обратно, Айлиш сжимает кулаки и упирается в землю пальцами ног, она хочет жить, хочет снова увидеть детей, над головой нависает глубокая тишина, когда стрельба прекращается и повстанец криком зовет их подняться, она боится взмахнуть рукой, показать, что жива, и лежит очень тихо, слившись с окружающим миром, уже зная, что выживет, наблюдая, как камень вцепляется в асфальт, под влиянием давления и жара камни формировались в течение целых геологических эпох, а у нее есть только это мгновение, и она его не упустит, какая-то внутренняя сила пронзает ее тело, Айлиш видит прожитые годы и годы, которые предстоит прожить, внезапно что-то приводит ее в движение, и она превращается в бегущее тело.
Она проскальзывает мимо стойки охраны, никто ее не останавливает, идет к лифту, встречает на посту другое лицо, ясные голубые глаза отрываются от экрана. Чем я могу помочь? Вчера вечером моему сыну сделали операцию, не могли бы вы сказать, где я могу его увидеть? Медсестра позволяет себе легкую улыбку, затем качает головой. Простите, говорит она, часы посещений с двух до четырех или с половины седьмого до половины девятого, вам придется вернуться позже. На столе звонит телефон, медсестра смотрит на него, затем переводит взгляд на Айлиш, которая не двигается с места. Простите, я должна ответить. Айлиш складывает руки на груди и смотрит в конец коридора, где три каталки с пациентами ждут места в палате, и думает о мужчине в коричневом пиджаке на полу, сжимавшем пакет с булочками, когда медсестра вешает трубку. Извините, говорит Айлиш, я просто хочу знать, где он сейчас, прошлой ночью ему удалили осколок из черепа. Желтоватыми кончиками пальцев медсестра мягко давит на колпачок шариковой ручки и подвигает к себе лоток. Я могу проверить его карточку, прежде чем вы уйдете, вам в любом случае должны были позвонить. Попробуй сейчас дозвониться, говорит Айлиш, и медсестра улыбается, так и глядя вниз. Да, понимаю, это настоящий кошмар, повторите, пожалуйста, как зовут вашего сына? Она наблюдает за лицом медсестры, пока та роется в лотке, на лице слой пудры, блестящий под потолочными светильниками, пятно, похожее на экзему, тянется от уха к ключице, медсестра подвигает к себе второй лоток, просматривает до конца и возвращается к первому. Простите, Бейли Стэк? Боюсь, у нас такого нет, вы уверены, что обратились по адресу? Это отделение Энн Янг, люди все время нас путают. Да, отделение Энн Янг, я стояла здесь вчера вечером и разговаривала с медсестрой, не помню ее имени, а мой сын был в палате дальше по коридору, ожидал операции, и медсестра сказала, что утром мне позвонят. Взгляд медсестры скользит по столу. Тут такая неразбериха, подождите, я поговорю со старшей. На столе начинает звонить телефон, но медсестра заходит в дверь и закрывает ее за собой, появляется другая медсестра, отвечает на звонок, говорит «да», затем «нет», после чего удаляется. Айлиш наблюдает, как ручка двери медленно поворачивается, но не открывается, затем в двери образуется щель, из нее выглядывает еще одна медсестра и снова закрывает дверь. Очень хочется кофе и курить, хочется переодеть Бейли в чистое и отвести домой, старшая медсестра выходит и, не глянув в ее сторону, удаляется по коридору, дежурная все еще остается внутри. Айлиш разворачивается и идет к многоместной палате, где вчера вечером лежал Бейли, на его койке спит пожилой мужчина с осунувшимся лицом, она оглядывает другие лица и задергивает занавеску, сзади подступает санитар. Простите, могу я вам помочь? Айлиш выходит мимо него в коридор и видит старшую медсестру, которая направляется к ней, поджав губы. Миссис Стэк, я старшая медсестра отделения, простите за путаницу, я надеялась, регистратор вам объяснит, прошлой ночью вашего сына перевели в другую больницу, сразу после полуночи, боюсь, такое случается. Простите, говорит Айлиш, я не понимаю, что значит перевели в другую больницу? Я же сказала, такое происходит постоянно, во время кризиса нам приходится задействовать дополнительные койки, вашего сына готовили к операции, но потом перевели в другую больницу, приказы приходят сверху, нас никто не спрашивает, у меня на столе все необходимые документы, требуется ваша подпись. Минуточку, говорит Айлиш, я действительно ничего не понимаю, вы говорите, что моего сына нет в вашей больнице, хотя вчера вечером он лежал в этой палате и его готовили к операции? Все верно, миссис Стэк, не сомневаюсь, вам пытались дозвониться, но… Простите, но это нелепо, я никогда о таком не слышала, мой сын несовершеннолетний, я не давала разрешения никуда его переводить, я привезла его в эту больницу, а не какую-то другую, я хочу поговорить с вашим начальством и чтобы мне вернули моего сына. Боюсь, это невозможно, миссис Стэк, решение принимала не больница, за ним просто приехали сразу после полуночи. Кто за ним приехал? Медсестра снова поджимает губы, во взгляде что-то похожее на страх, но она отводит глаза, смотрит на стол, словно ищет помощи, складывает на груди руки, снова их опускает. Послушайте, я не знаю, кто принимает такие решения, нас это не касается, его перевели в Святого Брисина сразу после полуночи. Нет, я отказываюсь понимать, вы все это выдумали, первый раз слышу о больнице Святого Брисина. Это госпиталь Министерства обороны в Смитфилде. Что-то пронизывает все ее существо, оставляя после себя налет тошноты, Айлиш пытается откашляться. Почему мой сын в военном госпитале, что ему там делать? Рот продолжает говорить, ибо рот не ведает и поэтому спрашивает и ждет ответа, но тело реагирует, словно давно знает, Айлиш кажется, что сейчас она потеряет сознание, она обнаруживает, что уже сидит на стуле, в руке бумажный стаканчик с водой, делает глоток, встает, оглядывается в поисках мусорного ведра, протягивает кому-то стаканчик, но они боятся к ней подойти, и она гневно машет рукой. Запишите, говорит она, пожалуйста, запишите мне на бумажку адрес этого гребаного госпиталя и заберите же у меня стакан.
Что-то происходит на улице впереди, люди сидят под тентом кафе с едой и напитками, мужчина ковыряет вилкой открытый сэндвич, рядом две девушки сосут соломинки, две пожилые женщины пьют чай и беседуют, у стола их сумки на колесиках, и Айлиш презрительно проходит мимо, но после укоряет себя, люди имеют право жить своей жизнью, имеют право расслабиться. Она стоит в очереди перед воротами госпиталя под прицелом камер, репетируя речь, которую собирается сказать, подыскивая правильный тон и слова, проговаривая их про себя снова и снова, изменяя слова на ходу, представляя себя перед безликим субъектом, видите ли, произошла ошибка, моего сына перевели сюда, но ему только тринадцать, его отправили в больницу общего профиля, а должны были отправить в детскую… Ее обыскивают, забирают телефон, мол, вернут, когда будет уходить. Айлиш идет по обсаженной деревьями дорожке, и перед ней вырисовывается суровое трехэтажное здание с крыльями из красного кирпича, врачи в военной форме и гарда в штатском стоят во дворе, фельдшер захлопывает заднюю дверцу машины «скорой помощи». Внутри перед стойкой администратора небольшая очередь, шарообразная камера смотрит вниз, людей запускают внутрь через другую дверь, где на входе стоит солдат. Она показывает удостоверение личности, пытается произнести заготовленную речь, но слова звучат неправильно, слова не важны, сотрудник набирает имя Бейли, адрес и личный номер, но, когда поднимает глаза от экрана, в них все неправильно. Мне жаль, но ваш сын не зарегистрирован как пациент, возможно, вы ошиблись. Айлиш щурится, словно плохо видит его лицо, руки сжимаются в кулаки, она опирается на стойку. Но я только что из больницы Святого Иакова, мне сказали, что вчера ночью моего сына отправили сюда на операцию, я своими глазами видела документ о переводе. Да, но он не зарегистрирован как пациент, и в любом случае мы не проводим здесь операций, это крыло предназначено для того, чтобы разгрузить городские больницы. Возможно, ваш сын был арестован и содержался в крыле для военнослужащих, иногда туда доставляют задержанных из гражданских больниц. Сотрудник щелкает мышью, глаза бегают. Что за бессмыслица, моему сыну тринадцать, зачем арестовывать тринадцатилетнего подростка, был авианалет, моего сына по ошибке доставили в больницу Святого Иакова, у меня в сумке копия документов о переводе. Пожалуйста, выйдите на улицу и поверните налево, там будет охраняемая проходная и вы сможете навести справки о вашем сыне. Сотрудник смотрит на женщину, стоящую в очереди позади нее, делает знак рукой, чтобы Айлиш отошла в сторону, но ноги отказывают, ее снова просят отойти, она хочет что-то сказать, но губы не слушаются. Айлиш идет к выходу, оборачивается, невидящим взглядом смотрит на стойку администратора, что-то бормочет, выходит наружу, где стоит, глядя в небо, ощущение тяжести нарастает с каждым мигом, как будто она снова носит ребенка, это ощущение массы и бремени, которое неотделимо от ее собственных тканей и крови, ребенок, рожденный ее телом, всегда останется его частью. Она идет к крылу для военнослужащих с удостоверением в руках, ей говорят, что невоенный персонал внутрь не пускают, просят уйти, но она отказывается, второй военный выходит из будки охраны и говорит, извините, если вы здесь останетесь, вас арестуют, это не обсуждается. Она возвращается к главному входу, идет к стойке администратора, перебивает женщину, которая беседует с сотрудником. Мне жаль, говорит она, но тут вкралась какая-то ошибка, возможно, компьютерный сбой, вы должны еще раз проверить записи о госпитализации, моего сына перевели сюда в пять минут первого ночи, так записано в документе, где еще он может быть, пожалуйста, взгляните, это копия, которую мне выдали в больнице Святого Иакова. Сотрудник молча кривит рот, извиняясь перед женщиной из очереди, поднимает глаза на Айлиш, берет и читает документ. Да, говорит он, но тут не сказано, что его перевели именно в это крыло, тут говорится о госпитале Святого Брисина, и я со всей ответственностью заявляю вам, что ваш сын не числится среди сверхнормативных пациентов… Странный тихий смешок срывается с ее губ, усиливая ужас, она двумя руками опирается на стойку и смотрит на компьютер сверху вниз. Поймите, моему сыну тринадцать, вы хотите сказать, что тринадцатилетний подросток может просто так исчезнуть? Это проклятое лицо маячит перед ней, и она обрушивает кулак на стойку, и все молчат, и она не понимает, что говорит, слова, слова, и все неправильные, слова громоздятся перед холодными глазками и маленьким ртом, и сотрудник отворачивается, призывая военного полицейского, и она складывает руки на груди, не двигаясь с места, слушая приближающиеся шаги, наблюдая за пожилым уборщиком в синей робе, который пятится вдоль вестибюля, словно в ступоре, и влажная швабра описывает пересекающиеся круги, уборщик наклоняется, чтобы выставить предупреждающий желтый знак, а полицейский берет ее под руку и отводит к двери. Она стоит, глядя в небо, чувствуя подступающее безумие, задирает голову и смотрит на высокие окна, и ей кажется, будто она заглядывает в бездонную пропасть, стоит одна, и ей некуда больше идти, ей придется вернуться в больницу Святого Иакова, она вернется и исправит ошибку. Уже вечер, когда она приходит в госпиталь Святого Брисина, неподвижно стоит перед входом в крыло для военнослужащих, наблюдая, как подъезжают и отъезжают машины без номеров, внутри нарастает черная горечь, тихий голос пытается заговорить, но она не может, не хочет его слушать, фактов ты не знаешь, а остальное домыслы, гадание и ворожба, догадки часто оказываются ошибочными, да что там, почти всегда. Она попытается в третий раз взять штурмом приемное отделение, в небе тьма и свет, она стоит, глядя на здание госпиталя, словно смотрит в лицо режиму, уборщик в синей робе выходит и сует в рот незажженную сигарету, на мгновение их взгляды встречаются, он отводит глаза, зажигает сигарету, шагает к ней, и она тянется за пачкой, принимая сигарету дрожащими пальцами, рука с татуировкой, подносящая пламя к ее рту, пахнет дезинфицирующим средством. Я слышал вас там, внутри, я слышу это каждый божий день, вечно одно и то же. Он опускает голову и глубоко затягивается, затем поднимает голову и делает полный выдох. Скорее всего, вашего сына арестовали, их свозят в военное крыло для допроса, и после того, как за ними закрывается дверь, от военных ничего не добьешься, послушайте, мне придется это сказать, вам следует посмотреть в морге, это разрешено, на вашем месте я бы первым делом сходил туда, чтобы не думать, исключить вероятность. Она хмуро смотрит на уборщика. Вероятность чего? На лице уборщика страдальческое выражение, он отворачивается и уходит, и Айлиш кричит ему вслед, зачем мне туда идти, что мне там делать?
Она
Глава 9
Она просыпается, голова упирается в стекло, смотрит наружу, ничего не видя, закрывает глаза, погружаясь во тьму, словно в воду, с болью в сердце, сжимая и разжимая ладони. Молли зовет ее откуда-то издалека, трясет за плечо. Мам, говорит она, проснись, пожалуйста, водитель что-то сказал, я не расслышала, мы стоим на месте уже больше часа, я пойду посмотрю, что там такое. Бена передают ей на руки, и Молли удаляется за пассажирами в переднюю часть автобуса. Дверь с шипением открывается, водитель выходит на автостраду, подтягивает джинсы, сует телефон в карман рубашки, а вокруг собираются люди. Бен со злорадной улыбкой прыгает у нее на коленях, хватает ее за нос, би-бип, произносит он, би-бип, би-бип, и ей приходится снова и снова гудеть, через силу улыбаясь, когда он щиплет ее за нос, отворачивается и хлопает ладонями по стеклу. Машинка, говорит он, машинка, машинка, машинка, машинка. Глядя в сторону, Айлиш четко произносит каждое слово, автобус, машина, фургон, грузовик, женщина, ребенок, птичка, упитанный грач с фольгой в клюве пикирует к земле, выплевывает фольгу, чтобы схватить кусочек еды, который выбросили из фургона, где на стопке матрасов сгрудились дети. Люди стоят рядом с машинами, глядя в экраны телефонов, багажники набиты крупногабаритными вещами и электроприборами, крыши сложены, имущество укрыто брезентом, автострада на север огибает холм, но автострада стоит, движутся лишь те, кто передвигается на своих двоих, молчаливая процессия шагает по обочине, люди в зимних пальто, завернутые в одеяла, дети пристегнуты к материнской груди, едут в колясках, на плечах отцов, которые тащат багаж в руках или несут свою жизнь на спине. Ребенок, идущий впереди родителей, падает, переворачивается, плачет, раскинув руки в стороны, и, глядя на него, Айлиш чувствует внутри только омертвение, внезапная боль набухает в сердце, и она закрывает глаза. Бен прыгает у нее на коленях, снова хватает ее за нос, би-бип, би-бип, и она пытается улыбнуться, но губы только кривятся. Молли плюхается на сиденье, впалые щеки раскраснелись от новостей. Всё, приехали, произносит она, водитель сказал, коридора больше нет, они собираются перекрыть границу за Дандолком, там идут тяжелые бои, он хочет свернуть, говорит, машинам некуда деться, мы просто просидим тут несколько дней, поэтому он свернет на следующем съезде с автострады, когда колонна продвинется вперед, на других дорогах не лучше, придется идти пешком, до границы километров пятьдесят-шестьдесят, сейчас там скандал, люди требуют деньги назад, а он говорит, что никаких денег у него нет. Через сиденье Айлиш смотрит на пожилого мужчину, который показывает карту на телефоне жене или сестре, кто их знает, они так похожи. Бен барабанит ладошками по стеклу, птичка, птичка, птичка, птичка, и она поворачивается и видит, как мимо идет мальчик с желтой птицей в маленькой белой клетке, и закрывает глаза и не может решиться, что делать дальше, сердце болит слишком сильно, чтобы она могла соображать, сердце, отныне заключенное в клетку.
Как быстро день подает сигнал ночи, на небе проступают синяки, Бен скулит, требуя еды, шаг следует за шагом, она несет ребенка, пристегнув его к груди, глаза смотрят в пустое пространство, в оцепенелую пустоту посреди ее существа. Похолодало, но Бен отказывается надевать шапку, она пытается нахлобучить шапку ему на голову, он отбивается, шлепает ее по руке, кричит. Они покидают автостраду и, следуя указателям, оказываются на автозаправке, левой рукой Айлиш придерживает головку Бена, правая затекла под весом сумки, которую они несут вдвоем с Молли. Площадка перед заправочной станцией забита людьми, которые стоят или сидят с едой и питьем, а очередь тянется за дверь. Подгузник Бена полон, и она меняет его, присев на корточки в очереди у туалета, карманы ее длинного пальто набиты подгузниками и влажными салфетками. Она стоит в очереди за горячей едой, пока Молли с Беном на коленях ждет на сумках у входа. Присесть негде, поэтому они остаются на сумках, пока Айлиш караулит розетку, у которой мужчина заряжает телефон, она говорит Молли отправить сообщение Айне, охранник просит их выйти на улицу, вы, мол, заблокировали выход. Они ставят сумки на асфальт, садятся и едят, и Айлиш наблюдает за пронырливым молодым человеком, который, словно попрошайка, продвигается сквозь толпу, останавливается перед ними и предлагает ночлег. Молли хочет узнать, что за ночлег и во сколько это им обойдется, пока Айлиш изучает его глаза, потрепанную одежду, грязь под ногтями. Почему ты отказалась, спрашивает Молли, глядя, как мужчина отходит к следующей группе, где мы сегодня будем спать? Женщина в желтом плаще наклоняется и похлопывает Молли по руке. Осторожнее с этими типами, заманят и ограбят, они таким промышляют. Женщина протягивает Молли пачку печенья, они о чем-то беседуют, но Айлиш не слушает, она видит Бейли, который сидит на асфальте во дворе заправки, вытянув ноги, волосы выбриты на висках, ухо и часть щеки залиты янтарным светом. Он допивает из жестянки, встает, расплющивает ее носком кроссовки и пинает в сторону бензиновых колонок.
Костер в темном поле, матери, завернутые в одеяла, дети у них на коленях с лицами, освещенными мобильниками, пока взрослые собирают в лесу хворост и ставят палатки. Для них оставлено место у костра, бородатый мужчина жует сосиски, завернутые в фольгу, дует на пальцы, настаивает, чтобы они поели, в темноте женщина зовет ребенка, Молли берет сосиску на сучке, остужает, отрывает немного для Бена, тот откусывает, держа кусок обеими руками. Над окружающей тьмой темно-синее небо, и темнее всего у костра, стирающего и вновь рисующего лица, и молодая женщина с потерянным взглядом спрашивает, откуда они и куда идут, а мужчина говорит, соскребая тени с лица. Лучше бы вам пересечь границу где-нибудь в другом месте, например в Кроссмаглене, куда мы направляемся, вчера моя кузина без проблем там перешла, говорит, пограничники пускают всех, если вы им заплатите. Ходят слухи, что тех, кто пытается перейти ночью, арестовывают, о приграничных бандах, вооруженных патрулях вдоль дорог и о том, во сколько обойдется переход. Она смотрит на пламя, словно в трансе, смотрит, как свет пляшет перед глазами, остающимися в тени, кто эти люди без глаз, кто эти люди, которые больше не видят будущего, пойманные в ловушку между светом и тьмой? Айлиш зажмуривается и видит, сколько было разрушено, видит всю глубину своей любви и то немногое, что от нее осталось, одно лишь тело, тело без сердца, тело с распухшими ногами, способное только нести детей вперед… Женщина с потерянным взглядом спрашивает, не хотят ли они переночевать в палатке. Ночью похолодает, да и дождь собирается, младенцу нельзя спать на улице, в любом случае палатка рассчитана на восьмерых, прошлой ночью нас было вообще двенадцать.
Бен ладошкой разворачивает к себе ее лицо, они лежат дыхание к дыханию в спальном мешке, и, когда малыш засыпает, Айлиш вслушивается в долгое молчание ночи, видит смерть, которая следует за ней по дороге, смерть пробирается в сны тех, кто слишком устал, чтобы спать, кто вынужден спать с открытыми глазами, всхлипы и крики вырываются изо ртов, словно смерть каждую ночь шествует мимо, и каждая смерть переживается снова и снова, много-много раз, и она лежит, слушая, как спящие шепотом проговаривают смерть во тьму, спиной ощущая холод, идущий от земли, дождь, что стучит по палатке, как будто этот дождь идет тысячу лет и снаружи нет ничего, кроме необитаемой земли, мир снаружи — тьма без боли, и, чтобы избавиться от боли, нужно принять эту тьму, но туда нет выхода, теперь она это знает, ей нет пути во тьму вслед за сыном, Айлиш и хотелось бы последовать за ним, присмотреть за ним там, но она не войдет во тьму, потому что должна остаться, это единственное, на что она еще способна, вывести детей из тьмы, а значит, не будет ей покоя, не будет спасения от боли, и даже темнота за закрытыми веками не принесет успокоения. Бен просыпается, поворачивается к ее лицу, начинает плакать, но она успокаивает его, поглаживая по щеке. Она что-то шепчет ему, хотя для ребенка его возраста нет слов, нет объяснений тому, что было сделано, и все же то, чего он никогда не вспомнит, навсегда останется с ним, словно яд в крови. Айлиш смотрит на Молли и видит, как спящее сердце разносит яд по телу, но вопреки всему от Молли исходит свет — кожа становится голубоватой от проникшего в палатку сияния, — но этот свет изнутри, он дает силу, и Айлиш не знает, откуда он берется, свет, сияющий из тьмы изнутри Молли. Снаружи слышны шаги по размокшей земле, в палатку ползет сигаретный дым, мужчина кашляет, детские голоса возвещают о наступлении нового дня, и какой-то юноша перелезает через них, выбираясь из палатки. Молли садится, взъерошивает ей волосы, начинает массировать ноги. Мам, говорит она, давай я тебя причешу. Айлиш смотрит в лицо дочери и видит, что во сне та плакала. Она расстегивает молнию на спальном мешке, надевает кроссовки и выходит наружу. Ее встречает низкая промозглая серость, угли костра, мусор на невспаханном поле. Айлиш сажает Бена на рюкзак, чистит банан, наливает молоко в кружку, а Молли обхватывает себя руками, пытаясь согреться, Бен ковыляет в грязи, затем направляется к деревьям, Айлиш окликает его, но малыш продолжает топать к лесу на краю поля, и она плетется за ним, не обращая внимания на боль в плечах и стопах. Бен стоит на мокрой траве, колотя палкой по стволу, затем разворачивается и, сверкая глазами, замахивается палкой на нее. Нет, произносит она, грозя ему пальцем, нет, нет и нет, забирает палку и машет ею перед ним, приговаривая, нельзя никого бить, нельзя бить другого человека, и отбрасывает палку, и разворачивает Бена, и отправляет его назад, на вспаханное поле, мертвое поле, поросшее сорняками, и черви под землей рыхлят почву, и остатки прошлого урожая перегнивают, чтобы напитать следующий, и Бен бежит по полю, подняв кулачки к небу, и на мгновение она оглядывается и видит на траве опавшие листья, непогребенные листья лежат на траве, и их лица желтеют среди умерших коричневых.
Микроавтобус подкатывает сзади и откашливается, переключая передачу, заставляя пешеходов сойти на обочину, потом замедляет ход, и, поравнявшись с ними, водитель высовывает в окно красную физиономию. Я еду на границу, говорит он, осталось два места, кому надо подъехать, по пятьдесят фунтов с носа. Пешеходы оборачиваются, смотрят друг на друга, качают головами, а Молли роняет сумку на траву. Мам, говорит она, тебе нужно отдохнуть, а у меня скоро рука отвалится. Айлиш смотрит на микроавтобус, взгляд блуждает, словно в поисках ответа, который должен сформироваться в голове, вокруг тишина и темнота, поднимаясь по ступенькам, она тяжело дышит под весом ребенка, водитель отводит глаза. Она кладет деньги сестры ему в ладонь, но он смотрит на руку и качает головой. Пятьдесят с носа. Да, но нас двое, с нами младенец. Я сказал, пятьдесят с носа, и я насчитал троих. Но ребенок будет сидеть у меня на коленях, он не займет лишнего места. Водитель вздыхает, продолжая медленно крутить головой. Пятьдесят с носа или, если хотите, идите пешком, но в автобусе безопаснее, чем тащиться одним, решайте сами. Она стоит у всех на виду, и пассажиры смотрят, как она торгуется, сзади плачет ребенок, Молли толкает мать в спину, Айлиш достает из кошелька еще одну купюру и швыряет водителю на колени, заставляя его поднять поросячьи глазки, рот у него узенький и жадный. Оставь сумки у двери, Молли, пусть он отнесет их в багажник. Бен хочет сам пройти по узкому проходу, хочет попрыгать у нее на коленях, поиграть в прятки с сидящими сзади, он проголодался, ему пора спать, Айлиш поворачивается к стеклу, наблюдая, как солнце садится, проселочное шоссе забито пешеходами, которые расступаются, давая машине дорогу, женщина, толкающая коляску с ребенком, поднимает глаза к окну, и Айлиш встречает ее взгляд. Молли говорит что-то об отце, и Айлиш поворачивается, видя лицо дочери в зеркальце, Молли подкрашивает глаза. Прости, не расслышала. Я говорила о папе, скоро у него день рождения, в каком году он родился? Айлиш отворачивается к окну и закрывает глаза. Нет, она его не забыла, просто от Ларри почти ничего не осталось, он стал тенью, там, где раньше была любовь, пусто, а возможно, в сердце, раздавленном непомерным грузом, осталось место только для маленькой любви. Бен засыпает у нее на руках, когда автобус замедляет ход, останавливается, водитель дергает ручной тормоз и встает, чтобы открыть дверь. Он выходит на дорогу, беседует с солдатом в черном берете и закуривает, пока второй солдат заходит в салон, на бедре у него пистолет. Им велят выйти из автобуса, подготовить документы для проверки, вытащить из багажника сумки для досмотра. Они выходят из автобуса и не видят границы, перед ними открытая местность, граница километрах в тридцати, говорит мужчина, проходит почти час, прежде чем они снова забираются в салон. Наступает вечер, затем ночь, один блокпост следует за другим, военные «лендроверы» и гражданские внедорожники перегораживают дорогу, военнослужащие и ополченцы в списанной форме, бритые головы, руки в перчатках сжимают у плеча автоматические винтовки, стволы направлены в землю, разные лица произносят одни и те же команды, водитель курит в стороне и подсчитывает, сколько осталось налички. Нужно без конца предъявлять удостоверения личности, объяснять, куда направляешься, открывать сумки и выкладывать содержимое на дорогу, затем снова складывать, иногда сумки становятся легче, и всякий раз цена разная, некоторые называют это налогом на выезд, взносом в дело, от которого ты бежишь. Одна за другой дороги закрываются, впереди в темноте ярко сияет заправочная станция, и они останавливаются, чтобы сходить в туалет, закупить еду и напитки. Она чувствует границу неподалеку, чувствует, как граница отдаляется от них, словно волна, отступающая от берега навстречу бесплодному лунному свету. Ей нужно поспать, но никто не дает ей такой возможности, она снова должна будить Молли, выносить на руках спящего Бена, и когда они в пятый раз выходят из автобуса, Молли еле волочит ноги, времени час ночи, перед ними каменная стена и нависающие ветки, автобус зажат в свете фар внедорожника, фонарики выхватывают из тьмы лица. Бородатый ополченец, размахивая пистолетом, велит им построиться в ряд, он в гражданке, джинсы закатаны поверх ботинок. Ополченец вытягивает из строя пожилого мужчину и тычет ему в нос фонариком. Так от чего ты бежишь, лысый, не хочешь остаться и повоевать за свою страну, трусливый ты выродок? Мужчина недвижим, только отворачивается от фонарика, глаза полузакрыты, затем медленно моргает, словно пытается осознать вопрос. Айлиш отводит глаза, когда ополченец пинает мужчину сзади по ногам. А ну, на колени и покажи свое удостоверение. Айлиш снова вглядывается в лицо ополченца и не видит ничего, кроме злобы, вывернутой наружу, чтобы можно было носить открыто, она берет Молли за руку и взглядом просит дочь не смотреть, наблюдает, как водитель трет кулаком глаза, и теперь понимает, почему такая цена, лучше кружить до утра между блокпостами, чем оказаться перед такими один на один в темноте, мужчина на коленях шарит в карманах пальто, пальцы прячутся, сжимаются в бесполезные кулаки, наконец он предъявляет удостоверение. Ополченец бросает его товарищу, который, подняв удостоверение с земли, зачитывает детали в рацию, бородатый пистолетом подталкивает мужчину в плечо, подносит дуло к виску и медленно проводит вниз, затем упирается ботинком ему в шею. Так кем ты, сука, работаешь? Мужчина шепчет, уткнувшись лицом в землю. Я не расслышал. Мужчина почти кричит. Я техник. Какой техник? Мужчина кашляет и начинает плакать, бородатый направляет фонарик в лица людей, стоящих в ряд у автобуса, по рации слышны помехи, затем опускает ботинок, и удостоверение личности летит на землю рядом с коленопреклоненным мужчиной. Для тебя цена выше, чем для других, для тебя, трусливый выродок, цена двойная. Айлиш наблюдает, как ополченец отходит, а мужчина остается на земле, видит, как он несет на опущенных плечах свое унижение, руки дрожат у него на коленях, когда он садится на свое место в салоне. Она не задумываясь кладет руку ему на плечо и сжимает, мужчина поднимает взгляд и пытается улыбнуться, но что-то в его глазах сломано безвозвратно.