Песнь пророка
Шрифт:
Она ждет трамвая на набережной, когда воздух начинает колыхаться. Военные вертолеты в небе днем и ночью, город словно осажден полчищами насекомых, черные, раздутые, и Айлиш уже привыкла их не замечать. Пожилой мужчина, который стоит перед ней, прикрывает глаза ладонью и смотрит наверх. Никогда не знаешь, прилетают они или улетают, замечает он. Она разглядывает лица стоящих на остановке и видит спокойное равнодушие, остекленевшие глаза над экранами телефонов, две женщины возобновляют беседу, девочка играет в классики. Бен жмурится от солнца, она опускает складной верх коляски, встречает улыбку пожилого мужчины и смотрит на его поношенные черные ботинки, видит развязавшийся шнурок, трамвай гудит, приближаясь к развилке. Мужчина продолжает разглядывать небо, что-то бормоча, простите, говорит Айлиш, я не расслышала, у вас шнурок развязался. Мужчина наклоняется к ней и указывает пальцем в небо. Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой? Айлиш отворачивается от его безумной улыбки и, прежде чем загрузиться в трамвай, смотрит на канал за спиной, на белоснежного лебедя, скользящего сквозь солнечную рябь.
Когда Кэрол Секстон поднимается по лестнице старого кафе, Айлиш делает вид, что не замечает ее. Она изучает витраж, изображает удивление. Смуглая рука отодвигает стул, нарисованная улыбка растягивает рот — улыбка клоуна. Кэрол ставит на пол сумочку и осторожно оглядывает антресоль, тихие разговоры и увлеченная болтовня, официантка, снующая между столиками, гладкие седые волосы пожилой дамы, которая ковыряет большим и указательным пальцами раскрошенную булочку, читая газету, сложенную пополам на коленях. Всегда любила это место, говорит Кэрол, хотя не бывала тут со студенческих времен, с тех пор оно совсем не изменилось, чувствуешь себя застывшей во времени, которое ушло, эти витражи, как будто снаружи ничего нет… Айлиш изучает женщину в красном платье на витраже, не представляя, кто имелся в виду, вероятно, символ некой лживой мифической девы, поющей свободу. Она подзывает официантку и спрашивает Кэрол, чего та хочет, размышляя, что для встречи следовало выбрать другое место — Сан-Стивенс-Грин под тенистыми деревьями. Кэрол крутит на пальце обручальное кольцо. В какой зоне вы оказались, Айлиш? В зоне «Ди», хотя деление как будто совсем произвольное. А я в зоне «Эйч», это как почтовые районы, округа, вот увидишь, скоро все только так и будут говорить, я, чтобы встретиться с тобой, пыталась пересечь город по автостраде, но они перегородили бетонными балками полосы на M7, там бронетехника, войска, они явно нервничают, повстанцы ближе, чем заявлено, меня развернули, велели съехать на боковую дорогу, он был очень вежлив, а еще я знаю кое-кого, способного раздобыть специальный пропуск для незаменимых работников, и тогда я смогу ездить куда захочу. Айлиш пытается представить, как Кэрол могла выглядеть в двадцать, гибкая, с длинной шеей, выше всех окружающих парней, а сейчас беспокойная рука теребит кутикулу на большом пальце, мятая блузка в пятнах, веки красные и воспаленные, глаза навыкате подсоединены к какому-то механизму, непрерывно вырабатывающему мысли, не дающие ей спать по ночам. Она принесла с собой что-то, и это волнами расходящийся от ее тела страх. Я раздобыла бумагу, которая делает меня основным опекуном отца, говорит Айлиш, но это потребовало времени, ему стало хуже, и он не осознает своего состояния, порой, кажется, подозревает неладное, но, поскольку не способен заглянуть внутрь собственного разума, обращает подозрение вовне, ведь если он в порядке, значит что-то не так с остальным миром, и всегда найдется, на кого перевести стрелки. Кэрол поднимает глаза, когда официантка подходит к столику, расставляет напитки, улыбается и быстро уходит. Ты выглядишь так, будто не спала неделю подряд, говорит Айлиш, ты вообще
Глава 6
Она кладет пакет с мусором на крышку бака и оглядывает улицу, черные мусорные баки на колесиках не убирали три недели, чайка кормится из черного пакета, брошенного у стены, сбоку пакет разорван, вероятно лисой, его содержимое вывалилось на дорожку. Она прикрикивает на птицу, хлопает в ладоши, но чайка смотрит на нее каменным взглядом, затем разевает клюв, открывая темную щель пищевода. Айлиш поднимется наверх и приготовит для Молли ванну, разогреет чашку молока и поищет в шкафчике какао под мировые новости, повстанцы вынудили правительственные войска отступить, скоро боевые действия дойдут до Дублина. Она стоит в дверях спальни и смотрит, как Молли, облокотившись на подушку и подтянув колени к груди, читает с экрана телефона. Кажется, Молли отделилась от них, став почти чужой, какой-то другой ребенок в каком-то другом доме, теперь Молли почти не разговаривает. Айлиш ставит какао на комод, берет в руки плюшевого мишку, мишка ослеп, вместо глаз у него пуговицы, и она не помнит, как их пришивала. Выпей какао, пока не остыло, а я приготовлю тебе ванну. Молли поднимает глаза от экрана и встречается с матерью взглядом, и в нем — пустота. Мам, говорит она, ты должна меня выслушать, надо бежать, пока не поздно. Айлиш смотрит вниз на правую ногу, освобождая ее от туфли, ноги держат тяжесть тела, держат тяжесть мира подушечками стоп, абсорбирующими плюсневыми костями, мягкими натруженными мизинцами, ей хочется, чтобы Ларри растер ей стопы, а после принять ванну. А как насчет твоего дедушки, кто будет за ним приглядывать, ему все хуже, и куда деваться твоему отцу, если его неожиданно выпустят, об этом ты подумала? Молли тянется за какао, обхватывает кружку ладонями и, закрыв глаза, делает глоток. В школе многие уехали в Австралию, в Канаду, в Англию… Ну и куда бы мы поехали, нам некуда ехать, переезд стоит денег. Мы могли бы поехать к Айне и там ждать возвращения папы, ты можешь подать на академическую визу. Молли, они отказались выдать паспорт Бену и продлить паспорт Марку, ты же знаешь. В ванной она вставляет пробку в сливное отверстие, включает горячую воду, пробует ее пальцем, наслаждаясь обжигающей отдачей, возвращается к Молли, которая сидит со скрещенными на груди руками, начинает разглаживать одеяло. Ты же знаешь, я давно не занимаюсь наукой, и в любом случае долго это не продлится, мы живем не на задворках, мировое сообщество поможет достичь соглашения, прямо сейчас в Лондоне идут переговоры, сначала строгие предупреждения, затем санкции, а когда санкции не подействуют, они соберут всех за одним столом, а со дня на день выступят посредниками по вопросу прекращения огня. Взгляд Молли свободно проникает в мысли матери, где бродит, отделяя правду от лжи, и Айлиш вынуждена отвести глаза. Мам, а что будет с Марком? На пороге она останавливается. А что с Марком, какого ответа ты от меня ждешь, все у него будет хорошо, я просто знаю, завтра я должна отвезти Саймона на сканирование, потребуется вечность, чтобы выманить его из дома, ты же знаешь дедушку. Мам, я пыталась ему дозвониться, Марку, но номер отключен. Что-то скатилось по губам Айлиш, она движется по комнате, наклоняясь, чтобы поднять с пола одежду, стоит в ванной, уставившись на воду, пар поднимается и рассеивается, что-то проявляется с каждым мгновением, его нельзя осознать, но если есть хоть малейшая вероятность, всегда остается надежда. Ей хочется обратно в спальню, взять Молли за руки и сказать, что все наладится, Айлиш остается стоять над плетеной корзиной, роняет белье, чувствуя, как все валится из рук, ощущение, будто они падают навстречу тому, к чему предыдущая жизнь ее не готовила.
Ей знаком кабинет за дверью, ловкие птичьи движения консультанта, рядом сидит отец и разглаживает складки на брюках. Айлиш хочется провести костяшками пальцев по щеке, заросшей белой щетиной, взять его за руку, но она этого не делает, он уже дважды сказал, что предпочел бы остаться дома. Она читает бегущую на телеэкране строку правительственных новостей, в заголовках тишь да гладь, мир прошлого, ну или настоящего, лежащего в странной параллельной реальности, в одном мире объявляют о новых назначениях и урезании бюджета, в другом ходят слухи о массовых убийствах гражданских правительственными войсками, мирных жителей схватили и расстреляли, секретарша за стеклом пьет чай из бумажного стаканчика. Папа, говорит она, переезжай к нам, пока это не закончится, мне не нравится, что ты живешь один, да и детям так будет лучше. Я совершенно счастлив быть там, где я есть, я живу сам по себе с тех пор, как умерла твоя мать, следующее, что я услышу, это что ты с твоей сестрой продала дом при живом отце, я вас обеих знаю. Папа, о чем ты говоришь, кому сейчас нужен твой дом, когда столько людей уехали из страны, можешь взять собаку с собой, мы поставим на заднем дворе конуру… Я сказал, я отлично справляюсь, у меня есть припасы, а если что-то понадобится, загляну к миссис Дойл, когда пойду гулять со Спенсером. Пап, лавки миссис Дойл нет уже лет двадцать. Она встает с кресла и смотрит на него сверху вниз. Мне нужен кофе, я видела в коридоре автомат с напитками, тебе принести чаю? Когда мы возвращаемся домой, спрашивает он, я же говорил, не люблю автобусы. Айлиш разглядывает картину над головой Саймона, который хмуро уставился на нее, на картине развороченный бутон внезапно распустившегося пиона. Пап, так как насчет чаю? Саймон качает головой, и она присаживается на корточки перед спящим в коляске ребенком, прижимает тыльную сторону ладони к пухлой алой щечке, выпяченные губки Бена сложены трубочкой. Я отойду на минутку, если проснется, возьми его за руку. Красная дверь со скрипом закрывается, она идет по коридору, но автомата с напитками нигде нет, останавливается у стойки охранника, оказывается, она все перепутала, автомат стоит у входа в больницу. Перед автоматом Айлиш роется в поисках монет, когда звонит телефон. Да, говорит она, это миссис Стэк, женский голос представляется кем-то из школы Бейли, имени она не расслышала, наверняка секретарша. Миссис Стэк, последние две недели ваш сын периодически прогуливал уроки, мы положили ему в рюкзак письмо, чтобы вы его подписали, и он вернул письмо с подписью, которая выглядит подделкой. Мужчина позади нее начинает проявлять недовольство, Айлиш оборачивается, извиняется одними губами и отходит от автомата. Я сожалею, говорит она, для меня это новость, раньше я отвозила его в школу, но в последнее время он самостоятельно добирается на автобусе, сегодня вечером я все выясню. Миссис Стэк, на прошлой неделе в школе произошел инцидент с участием вашего сына. Что за инцидент, пожалуйста, зовите меня Айлиш. Инцидент в классе, ваш сын грубо нарушил школьные правила поведения. Я искренне сожалею, но что он сделал? Ваш сын позволил себе смеяться над тем, над чем смеяться непозволительно. Извините, я не понимаю, что это значит. Это значит, миссис Стэк, что Бейли насмехался над учительницей, нарушал порядок в классе, попирая школьный устав. Да, я понимаю, хотя это кажется мне странным, Бейли обожает миссис Иган, и она не склонна делать из мухи слона. Миссис Иган больше не преподает в нашей школе, в марте ее отправили в длительный отпуск, и теперь руководство возложено на меня. Мгновение Айлиш молчит, представляя, как миссис Иган выводят из класса, пытаясь вообразить собеседницу, рисуя крохотный ротик и сморщенное личико. Я не знала про миссис Иган, Бейли мне не рассказывал, простите, не расслышала вашего имени. Меня зовут Рут Нолан, миссис Стэк… Зовите меня Айлиш, пожалуйста, так кто теперь преподает в классе Бейли? Теперь я веду уроки в классе миссис Иган. О, так он смеялся над вами? К сожалению, да. А над чем он смеялся? Я хочу, чтобы вы поняли, миссис Стэк, его смех был неуместен и продолжался… Да-да, я понимаю, но вынуждена спросить, как долго вы были учительницей до того, как партия назначила вас руководить школой? Я не понимаю, при чем здесь это? Если мой сын громко смеялся, уверена, у него был повод для смеха, тоже мне преступление, однако я обязательно поговорю с Бейли вечером насчет прогулов, а сейчас, если не возражаете, мне пора. Ладонь Айлиш дрожит, когда она засовывает монету в автомат, она складывает руки на груди, наблюдая, как автомат, урча, готовит кофе, снова кидает монету и выбирает чай для отца, хотя он и отказался, глоток чая ему не повредит. Видя перед собой лицо сына и отчаянно желая закурить, она идет по коридору, сворачивает не туда, клиника памяти в другой стороне. Открыв дверь плечом, она видит Бена одного, Саймона нет в приемной. Она стучится в стекло администратора, возможно, отца вызвали в кабинет или он вышел в туалет? Ставит горячие напитки на сиденье, снимает коляску с тормозов и выкатывает из двери задом наперед. Заглядывает в мужской туалет, зовет Саймона, подходит к охраннику у входа в больницу, тот передает информацию по рации, появляется второй охранник, просит описать Саймона, и, описывая отца, Айлиш начинает искать ему оправдания, возможно, он просто отошел и заблудился, возможно, он сам отыщет обратную дорогу. Когда Айлиш находит Саймона, тот сидит в столовой под телевизором, перед ним на столе сэндвич. Он наливает молоко из стального кувшинчика. Она опускается на сиденье напротив, кладет руки на стол и смотрит ему в глаза, а Саймон откидывается назад и в ответ озадаченно смотрит на дочь. Значит, решил перекусить, говорит она. Да, решил перехватить чего-нибудь, пока твоя мать на приеме, ты тоже должна взять себе сэндвич, пока мы ее ждем. Теперь отец улыбается, и на миг Айлиш ощущает себя ребенком, смотрит, как он ест, розовый язык подхватывает ускользающую креветку, в углу рта след от майонеза. Он ищет салфетку, и она протягивает ему искомое, Саймон вытирает рот и дотрагивается до ее щеки. Не волнуйся, говорит он, все будет хорошо. Айлиш смотрит ему в лицо, пытаясь улыбнуться в ответ, смотрит на его руки, морщинистая кожа словно песок, кажется, будто это отлив отступил от костяшек.
В новостях объявлено об очередном указе, запрещено прослушивание и чтение любых иностранных СМИ, зарубежные новостные каналы будут заблокированы, отключение интернета начинается с сегодняшнего дня. Это смешно, говорит Бейли, разве можно вот так взять и все отключить? Не знаю, любимый, они на все способны, хотят контролировать информационный поток, хотят, чтобы мы не знали, что происходит на самом деле. И что мне теперь делать, как жить дальше? Тебе пора собираться в школу, я поеду с тобой на автобусе, свитер висит на стуле, интернет может вернуться нескоро. Бейли открывает холодильник. Нет молока для хлопьев, молоко теперь тоже под запретом? Еще вчера было много, это ты пьешь без перерыва. Вечером она берет стремянку, всматривается во тьму чердака, подтягивается, тонкий луч фонарика шарит по стенам в поисках выключателя, но, похоже, его там нет. Придется поговорить с Ларри, лазить на чердак за вещами — твоя забота, ты же не хочешь, чтобы я с одним только фонариком ползала по стремянке вверх-вниз? В свете фонарика видно, куда Марк засунул елку и ящик с елочными игрушками. Что за бардак он тут устроил, мешки для мусора, набитые старой одеждой, детские игрушки в коробках, чемоданы со всякой всячиной и хламом, который она не решается выбросить. Айлиш подтягивает чемодан, отстегивает застежку и понимает, что не хочет заглядывать внутрь, — заглянув внутрь, она увидит то, чего не хочет видеть, она защелкивает чемодан и неподвижно стоит, вдыхая запах слежавшейся пыли. Это ощущение, что чердак не принадлежит дому, а существует сам по себе, своего рода прихожая, где толпятся тени и беспорядок, дом для памяти, где обитают остатки ее более молодых «я», свернутые и распиханные по коробкам, отброшенные за ненадобностью, затерянные среди исчезнувших и забытых других «я», пыль оседает на годы их жизни, и годы их жизни медленно обращаются в пыль, как мало от нас останется, никто не поймет, какими мы были, мы исчезнем в мгновение ока. Внезапно у Айлиш возникает чувство, что Ларри стоит рядом, она оборачивается и встречается со своим горем, сжимает кулаки и трясет ими, снова и снова повторяя, что Кэрол ошибается, никто ничего не знает наверняка, разве это горе, это не горе, это другое, скорее, обида — горе, облаченное в цвета надежды. Нужно поскорее выбираться к свету дня, она открывает чемодан и достает то, что успела заметить внутри, — кожаный браслет Ларри. Стоит очень тихо, ощупывая браслет кончиками пальцев, пытаясь вспомнить, какими они были, Молли зовет ее от подножия стремянки, и Айлиш вспоминает, зачем поднималась на чердак, портативный радиоприемник лежит в старом пластиковом пакете, и она передает его Молли через люк. Ставит радиоприемник на стол, протирает тряпкой, Молли наблюдает за ней. Зачем тебе эта штука? Я хочу услышать новости, настоящие, из-за границы, а не ложь, которой нас пичкают. Нет, я не про радио, а про штуку у тебя на запястье. Раньше его носил твой отец. Айлиш дотрагивается до браслета, вытягивает антенну во всю длину и включает приемник, не веря, что батарейки еще работают, и комната наполняется мягким треском атмосферных помех, она крутит ручку, шаря по длинноволновому диапазону, странное электрическое гуденье сменяется шуршанием из ее детства, так шуршали далекие города, вещающие ночами на чужих языках. Молли пальцем обводит хромированный край. Очевидно, мы возвращаемся в прошлое, скоро будем ездить на велосипедах, стирать одежду вручную, называть обед чаепитием, перестанем понимать, кто мы такие, без интернета я уже не человек. Глаза Молли загораются, искра радости прячется в сердце. Айлиш снимает кожаный браслет и протягивает дочери. Ему понравится, что браслет у тебя, только брату не говори, где он, кстати, скоро комендантский час, он прекрасно знает, что наказан. Понятия не имею, он вышел, как только ты поднялась на чердак, и просил тебе не говорить. Она выглядывает из окна, звонит Бейли, но тот не отвечает. В семь Айлиш выходит на улицу, провожает взглядом белый фургон, некоторое время наблюдает за дорогой, затем продевает руки в рукава пальто и зовет Молли. Я вернусь через несколько минут,
Очередь в супермаркет тянется за угол, к ящикам со стеклотарой, двое солдат пропускают людей внутрь по трое-четверо, очередь немного продвигается и снова замирает. Она паркует коляску, подкатывает тележку, пытается усадить Бена на переднее сиденье, но он брыкается и дрыгает ногами, словно дикая тварь, вытащенная из логова, и так орет, что она разрешает ему стоять в полный рост. Женщина с тележкой кивает Бену. Он вас купит и продаст, не успеете оглянуться, говорит она. Айлиш улыбается в ответ, не поднимая глаз, и хмурится на сына, который скачет от радости. Ей следовало бы составить список, в панике люди сметают товары с полок, но Айлиш не может сообразить, чего именно ей не хватает, все хотят одного: хлеба, макарон, риса, вода в бутылках уже закончилась. Она стоит перед полкой с консервами, запасы на исходе, беседует с Беном, который наконец-то уселся и играет с содержимым тележки. Нам нужно сухое молоко для тебя и сгущенное для остальных, если обычное закончится, не знаешь, чего ждать, впрочем, не важно, запасаешься одним, кончается другое. Айлиш стоит у прилавка с гастрономией, когда замечает мужчину в рубашке и галстуке, который бочком движется по проходу, уткнувшись носом в планшет. Простите, вы менеджер? Она следует за ним до двери кабинета, которая сливается с такими же грязно-белыми стенами, и, не зайди он внутрь, она бы ее не заметила. Он снова выходит, прикрепляя лист бумаги к планшету. Значит, вы хотите устроиться на работу в магазин, вы принесли резюме? Нет, отвечает она, я только что увидела объявление снаружи на доске, меня устраивает неполный день, хотя я никогда не работала в продуктовой рознице. Хорошо, говорит мужчина, давайте я зафиксирую ваши данные, если распишу эту чертову ручку, и мы с вами свяжемся, где вы работали раньше? Она ждет, пока неприятный голос вызывает по внутренней связи кассира, затем возобновляется музыка, которая и не музыка вовсе, а приятный расплывающийся шум. Я около двадцати лет проработала на руководящих должностях в области биотехнологий, по образованию я биолог, у меня степень по молекулярной и клеточной биологии, но вы же понимаете, с работой сейчас тяжело. Мужчина перестает расписывать ручку, и под его взглядом Айлиш чувствует себя идиоткой, как будто вырядилась не по сезону. Менеджер переводит глаза на Бена, который снова дрыгает ногами, мужчина теребит отрастающие усики, пытается выдавить улыбку, но у него не выходит. Ладно, говорит он, давайте я просто запишу ваше имя и телефон, это всего лишь вечерняя расстановка товара по стеллажам на полставки, у нас уже есть претенденты, на самом деле довольно много, но в любом случае мы с вами свяжемся. Она не запомнит это лицо, оно уже стоит в ряду простых и сочувствующих лиц тех, кто отвел взгляд, она понимает, ему было велено, всем им было велено, это лицо говорит обо всем мироздании, ужасающей энергии звезд, Вселенной, обратившейся в прах, но снова и снова сотворяемой обезумевшим творцом. Айлиш поднимает сына и усаживает на сиденье, игнорируя его вопли, наполняет тележку, присоединяется к длинной очереди в кассу и стоит, разглядывая покупки: двухмесячный запас консервов, детское молоко, упаковка туалетной бумаги и стиральный порошок. И тогда ее накрывает чувство, что все это ей только мнится, хочется громко рассмеяться, разглядывая вспотевшую волосатую шею толстяка впереди, который толкает тележку с пивом и туалетной бумагой, и, смотря на толпящихся людей, она испытывает презрение к принятому укладу человеческой жизни, все они животные, покорно подчиняющиеся телесным нуждам, своему племени и государству. Она минует солдат на выходе, Бен лижет кусок сыра, и ей не хочется перемещать его из тележки в машину, к тому же не может вспомнить, где припарковала «туран». Проходит вдоль автостоянки, возвращается, видит коляску в отсеке. Тупица, и как ты собиралась все это дотащить? Айлиш разглядывает покупки, затем складывает коляску, ставит ее в тележку, выходит на дорожку вдоль трассы, вспоминая, что забыла купить жидкость для мытья посуды, лакомства для детей, любимые крекеры Саймона, колеса цепляются за тротуар, затем одно начинает волочиться. Она пихает его ногой, смотрит на часы и идет домой пешком, а тени начинают сгущаться на границе полудня.
Она просыпается от звуков войны, словно пришествия грозного божества, от грохочущей ярости, заставляющей сердце стучать чаще, не может найти выключатель, рука шарит вслепую, оказывается, выключатель завалился за тумбочку. За окном ничего не видать, только одинокая чайка на краю дымохода переливается в голубоватом свете утра, да моросит дождь. Все собаки в округе заливаются лаем, она закрывает окно, оглядывается на Бена, во сне на его лице играет хитрая улыбка, сжатые кулачки подняты над головой. Айлиш не может найти свой халат и снимает с крючка за дверью халат Ларри, но рука запуталась в рукаве, и у нее никак не получается ее просунуть. Айлиш передвигается по дому, пытаясь заглянуть в будущее, мир разветвляется на невозможные вероятности, ужасные вещи проступают в утреннем свете, который проникает через кухонное окно, два столба черного дыма плывут над южными пригородами, в небе кружит военный вертолет, и она не может сообразить, насколько он далеко, вероятно километрах в трех-четырех. В ожидании новостей она включает радиоприемник и выходит во двор к бельевой веревке, разглядывая деревья в розоватом свете, спрашивая себя, что они могут знать, беседуют ли между собой, как ощущают воздух и выражают страх через почву, давая другим деревьям понять, что опасность миновала или что звук с небес — предвестие всепоглощающего огня, жующего в пасти древесину. Айлиш бросает белье в корзину, смотрит на свои руки, не понимая, как можно оставаться такой спокойной, открылась еще одна дверь, теперь она это видит, как будто ждала этого всю жизнь, это словно атавизм в ее крови, и она размышляет, сколько людей на протяжении скольких жизней смотрели, как война надвигается на их дом, полагались на судьбу, вступали в молчаливые переговоры, шептали, умоляли, разум способен предугадать любые исходы, кроме призрака, которому нельзя смотреть в лицо. Электричество мигает, свет становится тусклым, и по животу Айлиш пробегает дрожь. Червяк гложет, говорит Бейли, и она наблюдает за его лицом, он слишком высокий для своего возраста, вытянулся буквально за последние недели, перегнав Молли, а над верхней губой залегла тень. Молли не сводит с нее глаз, они ждут, что она скажет, а она не знает, что говорить. Нужно быть готовыми к отключению электричества, а вам завтракать и собираться в школу. В школу, удивляется Бейли, я позавтракаю, но в школу не пойду, какая школа, когда такое творится, я просто не вижу смысла. Она ставит на стол коробку с хлопьями и включает государственный новостной канал. Правительство издало ряд указов, все школы и вузы закрыты, гражданам велено не покидать своих домов, выходить можно только для того, чтобы купить продукты и лекарства, или для помощи пожилым и больным. Когда она оборачивается, Бейли стоит, уперев руки в боки. Я же говорил, что школы закроют. Сотри эту улыбочку с лица, отвечает она, обойди дом и собери все батарейки и свечи, которые найдешь. Дел невпроворот, ей необходимо покурить и выпить, починить туфли, заполнить несколько медицинских бланков для отца. Она звонит Саймону, дозваниваясь только с четвертого раза. Этот пес совсем взбесился, говорит тот, решил, что на улице Хеллоуин. Папа, спрашивает она, ты видел новости, у тебя все в порядке? Он снова кричит на собаку. Извини, я не расслышал, что ты сказала. Не бери в голову, я отсюда вижу черный дым. Кто-то стучится в дверь, погоди минутку, говорит Саймон. Она слышит, как трубка звякает о пульт, слышит, как открывается и закрывается входная дверь, как Саймон снова рявкает на собаку. Там никого нет, говорит он, чертовы шутники. Пап, пожалуйста, не выходи из дома и Спенсера не выводи. На линии воцаряется тишина, слышно только рычание Спенсера, словно ему разрешили говорить от имени хозяина. Мне нужен грунт для сада, говорит Саймон, мы не могли бы на неделе за ним съездить? Отключившись, она не двигается с места, разглядывая на ладони беспорядочные отпечатки лун, оставленных ногтем большого пальца. Айлиш поднимается наверх, переодевается в джинсы и черный свитер, сносит Бена вниз и усаживает на стульчик для кормления. Я собираюсь забежать в магазин на углу, как только Бен поест, и мне придется снять деньги в банкомате, осталось кое-что закупить. На лице Молли застыло изумление. Что не так? Оставь Бена здесь, зачем таскать его с собой? Любимая, я же сказала, пока снаружи безопасно, в любом случае я только до угла. Бейли подходит к холодильнику и заглядывает внутрь. Не забудь про молоко, говорит он, старое снова почти закончилось.
Она идет, прислушиваясь к небу, неизвестное смешалось с привычным, повторяющиеся выстрелы и раскаты сменяются странной, разрушенной тишиной. Редкие автомобили и прохожие, колесо из-за неисправного тормозного троса периодически щелкает, интересно, сможет ли она починить коляску, она не замечает, что дождь кончился, пока не опускает зонт перед банкоматом. Банкомат исправен, но нет питания, и на экране трещина, словно кто-то саданул кирпичом. На другой стороне улицы мужчина, прикрыв глаза ладонью, наблюдает за небом: три военных вертолета удаляются в южном направлении, словно медленно распадающийся наконечник стрелы. Ремонтная мастерская закрыта, ставни на овощной лавке опущены, кто-то нацарапал на них синей краской: «ИсТОРиЯ — эТо ЗАКоН СиЛЫ», рядом нарисован кулак. Айлиш идет по дороге в поисках банкомата, вспоминая слова сестры, ее самодовольный голос по телефону: история — это безмолвная летопись людей, которые вовремя не поняли, что пора уносить ноги, утверждение абсолютно ложное, она говорит это Ларри, который сидит за кухонным столом и делает вид, что слушает, а сам играет в телефоне. История — это безмолвная летопись людей, которые не смогли уехать, летопись тех, у кого не было выбора, вы не можете уехать, если некуда и не на что, если вашим детям не выдают паспорта, если вы вросли в эту землю и уехать означает оторвать себе ноги. На экране банкомата в конце улицы черные полосы, в витрине углового магазина объявление фломастером: хлеба и молока нет, рядом печальный смайл. Полки наполовину пусты, она берет несколько помятых бананов, рулон мусорных пакетов, батарейки, выбирает две шоколадки, показывает на сигареты и хмуро смотрит на лежащие на прилавке товары, пока кассир их пробивает. Простите, сколько, вы сказали, стоят сигареты? Кассир разводит руками и бросает сонный взгляд в сторону двери. А что прикажете делать, все идет с наценкой, еще найдите дешевле. Айлиш охватывает ярость, она выкладывает мусорные пакеты на вчерашнюю газету, не может выбрать между батарейками и шоколадом, убирает в сторону батарейки и спрашивает, сколько будут стоить мусорные пакеты и шоколад без сигарет? Она оставляет сдачу, с губ срываются слова, которые уносят ее к двери. Когда все закончится, ты будешь выглядеть полным засранцем и все узнают, кто ты такой.
Бен хнычет, ему надоело сидеть в коляске, Айлиш сворачивает на Сент-Лоуренс-стрит и видит военный грузовик, перегородивший дорогу, солдат правительственных войск в полном боевом снаряжении, другие солдаты в расстегнутых куртках и черных футболках складывают из мешков с цементом контрольно-пропускной пункт метрах в пятидесяти от ее дома. На углу солдат опускается на колено, поднимая винтовку, второй направляется к ней, выставив вперед руку, ладонь в перчатке велит ей остановиться. Айлиш перестала дышать, как будто эта перчатка давит ей на горло, хочет подать сигнал, но боится шевелить руками. Простите, говорит она, я живу на этой улице, мне нужно домой. Солдат крутит ладонью в воздухе, словно разворачивает машину. Улица перекрыта для пешеходов, говорит он. Внезапно ее восприятие расширяется, Айлиш смотрит солдату в лицо, сердитый изгиб бровей над зелеными глазами, полная амуниция — все говорит об абсолютной власти, и все же она замечает тень сомнения, перед ней мальчик не старше ее сына. Послушайте, говорит она, я живу в сорок седьмом доме, у меня ребенок, которого пора кормить. Она подталкивает коляску к солдату, видит панику в его глазах, он что-то быстро говорит в микрофон рации, второй солдат приказывает ей остановиться, офицер в черном берете решительно шагает к ним. Простите, говорит она, я просто хочу попасть домой, мой дом там. Не глядя, куда она показывает, офицер требует предъявить удостоверение личности. Оно в кошельке, кошелек в сумочке, только мне нужно снять ее с плеча. Двое гражданских помогают строить блокпост, одного она знает, он из соседнего многоквартирного дома, перебивается случайными заработками, бывший наркоман, во рту почти не осталось зубов, имени она не помнит, в прошлом году Ларри заплатил ему двадцать фунтов за чистку канавы. Ей велят поставить сумку на тротуар и не закрывать, дрожащими руками она расстегивает молнию кошелька и вынимает удостоверение личности. Офицер переводит глаза с ее лица на лицо ее сына. Здесь зона боевых действий, говорит он, у моих людей приказ стрелять, оставайтесь дома до дальнейших распоряжений. Да, разумеется, говорит она и быстро удаляется, успевая заметить, как с грузовика падает мешок с цементом, от удара о землю мешок разрывается, ветер подхватывает и взвихряет цементную пыль, как будто среди солдат возникает дервиш с чужой войны, глаза закрыты, руки расставлены в стороны.
Война завоевывает пространство, звук стрельбы похож на жужжание дрели, землю трясет от артобстрелов, дом содрогается, дребезжат окна и деревянные полы, Бейли смотрит телевизор, включив звук на полную мощность, а она слушает по радио о перемещениях повстанцев, об осажденных районах на юге города. Какая стоит погода, говорит она, сколько таких дней выпадает в году? Сейчас мы должны попивать в саду лимонад со льдом, Бен — плескаться в бассейне, а Молли с Бейли — сражаться за гамак. Вместо этого она наблюдает за прерывистой колоннадой маслянисто-черного дыма, который поднимается с разных сторон, июльская жара заперта в доме, окна и дверь на веранду открываются только ночью. Она снова пытается дозвониться отцу, но все сети не работают, стационарный телефон отключен, она высчитывает, сколько дней прошло с их последнего разговора, и видит, как он выводит пса на прогулку неизвестно куда. Айлиш стоит в дверях комнаты Молли, которая не встает с постели, почти не ест и избегает смотреть на мать. Прекрати, говорит Айлиш, пожалуйста, сколько можно, бои скоро закончатся. Она слегка приобнимает Молли и тут же отпускает дочь, внимательно всматривается в нее, словно хочет разглядеть ее разум, который медленно погружается в рассеянность. Электричество начинает мигать, затем в одно мгновение постоянный электрический гул сменяется изначальной тишиной, война упрямо и настойчиво вторгается в мысли. Айлиш говорит себе, что это камешки скатываются по железной крыше, а это в стену вбивают гвоздь, а вот выхлоп старого автомобиля, сигнализация в соседних домах верещит, пока постепенно не замолкает. Бейли поднимается наверх, садится к Молли на кровать, и они смотрят кино по ноутбуку, разделив наушники на двоих, пока она пытается читать роман, внезапный шум снаружи заставляет ее подняться на второй этаж с книгой в руке, она спускает воду в бачке, не воспользовавшись унитазом, и не может вспомнить, где оставила книгу. После обеда сидит у окна спальни в ожидании подробного репортажа по Би-би-си, а Бен дремлет в кроватке. Начинаются новости, и Айлиш в ярости выключает радиоприемник, думая, разве это новости, никакие это не новости, новости — это когда гражданское лицо наблюдает за солдатом из окна собственного дома, солдатом, который развалился на мешке с песком и играет в игрушку на телефоне, штурмовая винтовка прислонена к мешку, смеющийся рот, обертки от фастфуда и стаканчики из-под кофе разбросаны на асфальте. Это семейная пара пенсионеров с соседней улицы, решивших бежать, их ссора на подъездной дорожке, женщина размахивает руками, вслух рассуждая о том, чего нельзя брать в машину, муж отворачивается от жены, это черная сумка, которую она прижимает к себе, словно ребенка, и то, что внутри этой сумки, и то, что внутри автомобиля, и багажник, не закрывающийся, пока муж не сядет на него сверху. Новости — это ворота на подъездной дорожке, запертые в последний раз, это темный по ночам дом, светофор, неделю горевший красным, пока окончательно не потух, это автомобиль, который не пропустят через блокпост, сжимающийся воздух улиц, магазины, закрытые ставнями, витрины, забитые досками, это собаки, охрипшие от еженощного лая, это старший сын, переставший звонить, потому что это слишком рискованно, и никто не знает, жив он или мертв. Айлиш наблюдает, как офицер едет по улице на кивающей вороной кобыле, судя по лошадиным статям, это фриз, руки всадника спокойно лежат на коленях, блестят черные голенища сапог. Какая безмятежная и царственная у него осанка, настоящий эмиссар силы, солдаты на контрольно-пропускном пункте встают, офицер не спешивается, а просто водит в воздухе хлыстиком, словно творит заклинания. Айлиш видит, как лошадь вертит ухом, не поворачивая головы, словно прислушиваясь к чему-то за границами тревожной тишины, шепоту высокого хвойного дерева, солнечному излучению на его иглах, лошадь слышит смерть, которая затаилась по всему городу в ожидании, когда ей позволят обрушиться с небес на землю. Внезапно дом начинает гудеть, загорается ночник на прикроватной тумбочке, Бейли снизу издает радостный вопль, в гостиной включается телевизор. На миг у Айлиш мелькает мысль, что это не война, а просто учения, лошадь совершает плавный разворот, всадник одет не для боя, а для конной прогулки, коричневая кожаная перевязь поперек груди, изумрудно-зеленый галстук, копыта выбивают на тротуаре маршевую дробь. Улыбающийся будда в футболке демонстрирует кулинарные таланты на экране телевизора, часы на микроволновке мигают неоново-зеленым, холодильник успокаивающе гудит. Теперь, когда электричество вернулось, дел невпроворот, и Айлиш загружает белье в стиральную машину, выбирая короткий цикл, ставит на зарядку телефоны и ноутбуки, а рис и рагу — на разогрев, снова пытается дозвониться до отца, видит, как он ест холодный обед, читает при свече, кричит на собаку. Она зовет Бейли к столу, перекладывает рагу в миску и несет наверх Молли, на лестничной площадке электричество снова мигает и отключается. Со стуком она опускает миску на прикроватную тумбочку, грозно смотрит в лицо, которое от нее отворачивается, вынимает из уха дочери наушник, тянет Молли за руку, заставляя сесть, ставит миску ей на колени. Послушай, говорит она, я принесла тебе обед, я даже не прошу ужинать с нами внизу, просто поешь, пока горячее. Она спускается вниз, Бейли наблюдает за ней через стол, Бен ударяет по подносу с едой, ложка падает на пол. Что нам делать с Молли, спрашивает Бейли. Не знаю, отвечает она, понятия не имею, достань, пожалуйста, чистую ложку из ящика, думаю, твоя сестра больна, у нее депрессия, сейчас очень сложно записаться на прием. Бейли задумчиво надувает губы. Ей просто нужно это выплюнуть, говорит он, только и всего, и тогда все будет хорошо. Что выплюнуть, ложку-то дай. Червяка, отвечает Бейли, я говорю про червяка.