Песнь серафимов

Райс Энн

И если бы этот мир не казался таким же живым, как тот, я решил бы, что это сон.

Я в задумчивости прошелся по комнате. Посмотрел на свой кожаный рюкзак и понял, что он очень похож на тот мешок, с которым я путешествовал по тринадцатому столетию. Компьютер тоже стоял на месте — лэптоп, которым я пользовался только для личных дел.

Как эти вещи попали сюда? Как я сам здесь оказался? Компьютер, лэптоп «Макинтош», был открыт и подключен к сети, словно я недавно сидел за ним.

Мне впервые пришло в

голову, что все случившееся могло быть сном, игрой воображения. Загвоздка лишь в том, что я не мог сам этого придумать. Я не смог бы вообразить Флурию, или Годуина, или старого еврея Эли, в решающий момент переломившего ход процесса в свою пользу.

Я открыл дверь и вышел на вымощенную плитками веранду. Синело ясное небо, солнце припекало, и после грязных снеговых туч, которые я созерцал последние несколько недель, это было блаженное ощущение.

Я присел за чугунный стол, и меня овеял легкий ветерок, спасавший от чрезмерной жары — знакомая прохлада, вечно витающая в воздухе южной Калифорнии.

Я положил локти на стол, склонил голову и уронил ее на руки. И заплакал. Я плакал горько, всхлипывая и рыдая.

Я чувствовал такую ужасную боль, что не мог описать ее даже самому себе.

Мимо меня проходили люди, но мне было безразлично, что они видят и что думают. В какой-то миг ко мне подошла незнакомая женщина и положила руку мне на плечо.

— Могу я вам чем-то помочь? — шепотом спросила она.

— Нет, — ответил я. — Никто не может. Все кончено.

Я поблагодарил ее, пожал ее руку и сказал, что она очень добра. Женщина улыбнулась, кивнула и ушла вместе с группой других туристов. Они спустились по ступеням ротонды и исчезли из виду.

Я сунул руку в карман, нашел в бумажнике парковочный талон и зашагал по лестнице вниз. Прошел через фойе и под аркой кампанарио, отдал талон парковщику вместе с двадцатидолларовой купюрой, а потом замер, потрясенный, словно никогда не видел этого раньше: кампанарио с многочисленными колоколами, цветущие циннии вдоль парковых дорожек, высоченные стройные пальмы, возносящиеся вверх, в безупречно голубые небеса.

Парковщик подошел ко мне.

— У вас все в порядке, сэр? — спросил он.

Я осознал, что до сих пор плачу. Тогда я вынул из кармана льняной платок и высморкался.

— Да, все в порядке, — ответил я. — Просто я недавно потерял нескольких близких друзей. Но я их не заслуживал.

Он не знал, что ответить.

Я сел за руль и на пределе разрешенной скорости поехал в сторону Сан-Хуан-Капистрано.

Все случившееся широкой лентой разворачивалось перед моим мысленным взором, и я не видел ни встречных холмов, ни шоссе, ни знаков. Всей душой я оставался в прошлом, а в настоящем вел машину, положившись на рефлексы.

Я добрался до миссии, безнадежно огляделся по сторонам и в очередной раз позвал шепотом:

—

Малхия!

Ответа не было, как не было и никого, кто хотя бы отдаленно напоминал серафима. Как обычно, семейства прогуливались между цветочными клумбами.

Я сразу же направился к Серра-Чапел.

По счастью, народу в церкви оказалось мало. Все немногочисленные прихожане молились.

Я прошел по проходу, не сводя глаз с табернакля слева, залитого священным светом. Мне отчаянно хотелось ничком упасть на пол церкви, раскинуть руки и молиться. Но я понимал: если сделать так, ко мне сейчас же кто-нибудь подойдет.

Я решился лишь опуститься на колени у передней скамьи и произнести ту молитву, какую я повторял, когда меня терзала толпа.

— Господь, — сказал я. — Я не знаю, что это было, сон или реальность. Я знаю одно: теперь я Твой. Я не хочу быть нигде, только с Тобой.

Потом я сел на скамью и целый час тихо плакал. Я не шумел, чтобы не тревожить других прихожан. Когда кто-нибудь приближался, я опускал голову и закрывал глаза, и люди проходили мимо, чтобы помолиться или поставить свечку.

Я посмотрел на табернакль, мое сознание прояснилось, и множество мыслей пришло мне в голову.

Самой душераздирающей была мысль о том, что я один на свете. Все, кого я знал и любил, отделены от меня непреодолимым расстоянием.

Я никогда больше не увижу Годуина и Розу. Я никогда больше не увижу Флурию и Меира. Я понимал это.

Еще я понимал, что никого, кроме этих людей, я не знал и не любил в своей жизни. И я больше никогда не увижу их. Они ушли от меня, они отделены от меня веками, я ничего не могу с этим поделать. Теперь меня мучил вопрос: увижу я ли когда-нибудь Малхию?

Не знаю, долго ли я просидел там.

В какой-то момент я осознал, что наступает вечер.

Я обращался к Господу и сокрушался обо всем зле, какое я совершил. Может быть, это ангелы создали иллюзию, чтобы показать мне мои грехи, или же я действительно побывал в Норвиче и Париже — так или иначе, но я не заслуживал проявленного милосердия.

Наконец, я вышел из церкви и поехал обратно к гостинице «Миссион-инн».

Уже стемнело, поскольку весенние сумерки сгущались быстро. Я вошел в люкс «Амистад» и сел за компьютер.

Мне не составило труда отыскать фотографии Норвича, изображения замка и собора. Замок совсем не походил на ту древнюю нормандскую постройку, которую я видел. Что касается собора, он очень разросся со времени моего посещения.

Я набрал в строке поиска «евреи Норвича» и со смутным ужасом прочитал целиком жуткую историю мученичества маленького святого Уильяма.

Неожиданно для себя я дрожащими руками набрал имя Меира из Норвича. К моему изумлению, ему был посвящен не один сайт. Меир, поэт из Норвича, существовал на самом деле.