Песнь северного ветра
Шрифт:
«Пока она была ребенком – ребёнком странным, одиноким, с пытливым умом, прямая противоположность весёлому и открытому Грэму! – я отвык притворяться. Лишь им обоим я доверял настолько, чтобы быть собой…»
Ниточка доверия всё еще трепетала, когда они смотрела друг на друга с разных сторон обеденного стола или встречались в воротах замка – она возвращалась с прогулки, а он отправлялся по делам в Чёрный или Закатный Дом. Дан видел, что Розалин стала горда и холодна, как и он сам стал однажды, заняв своё место при дворе. Но от него не ускользнула и её уязвимость. «Леди Хай
Ему следовало догадаться уже тогда и не избегать встречи, а предложить её. Но Розалин пришла сама. Придворный формуляр не позволял ей видеться с магистром так же свободно, как прежде, поэтому она нашла дорогу в обход светских условностей. Грэма она не стала посвещать в свой план. Просто одолжила у него охотничий костюм под предлогом, что ее пришёл в негодность, а новый еще не готов (леди Розалин предпочитала охотиться в мужском платье). И в этом костюме проскользнула в сумерках в кабинет магистра. Это был кабинет-спальня, Розалин зашла через тайную дверь в гардеробной. Они с Грэмом часто так делали, когда были детьми.
Дан сидел за столом, но уже не работал. Откинулся на спинку кресла, голова чуть запрокинута, глаза прикрыты. На столе ворох бумаг, догоревшие свечи, даже несколько колб и пробирок на самом краю.
Он услышал осторожный вздох и быстро повернулся, подобрав ноги и схватившись за подлокотники. Узнал.
– Я знаю, что мне не следовало этого делать! Но мне нужна помощь.
Эти слова разбили начавшую расти между ними стену чужих предрассудков. Он жестом разрешил пройти.
– Что случилось?
Розалин прошла к столу, встала перед ним, машинально перебирая ближайшую стопку бумаг. Костюм Грэма был ей широк, собранные под охотничью шапочку волосы выбились, и белые в лунном свете пряди тянулись вдоль щёк и по спине.
– Скажи… Чем будет заниматься орден?
– Тем, чем и раньше – служить короне, сохранять порядок, выкорчевывать дурные ростки…
– Искать тех, кто наделён даром?
– Нет!
Их голоса перехлестнулись в ночи – её затаённый страх и его с трудом сдерживаемый гнев.
Розалин неосторожным движением уронила листки на пол, прикрыла глаза, переводя дыхание.
Дан медленно выпрямился в кресле.
Она взяла в руки колбу с прозрачной жидкостью.
– Что это? – голос ее звучал хрипло.
– Вода. Очищенная от примесей. Ещё не успел использовать.
Поставила на раскрытую ладонь, повернулась к свету, губы дрогнули, выпуская дыхание.
Вода заискрилась кристаллами, стеклянный бок пошёл трещинами…
Лёгкая сеть инея покрыла прозрачные стенки и узкое горлышко. Дан смотрел, не отрываясь. Дышать старался ровно, но сердце бешено стучало в груди, отдавало шумом в висках. Быстро поднялся и подошёл. Осторожно сжал ее запястье, снял замороженный сосуд, поставил его на стол, оглянулся, подошел к большой напольной вазе у окна. Розы были собраны утром. Тяжёлые, винно-красные. Он срезал один цветок кинжалом и протянул на раскрытой ладони
Розалин не сдержала тихий крик, когда нежный бархат лепестков сменился искрящейся снежной вязью…
С той ночи он и взялся учить её. Розалин приходила по ночам, воспользовавшись тем же самым тайным ходом. Один или два раза в месяц. И в каждую встречу он облачал своё сердце в броню. Он давал ей задания, которые страшно злили поначалу – пересчитать липы в саду или розетки фиалок в покоях фрейлин, а теперь все эти гвозди – и вручал полную банку. Гвозди сменялись фасолью, горохом, бусинами. Летели на пол, звеня и шурша. И она выискивала из меж стыками гранитных плит, сметала тростник, настеленный у кровати. И белые полосы инея тянулись разводами по полу, добирались до стен и медленно гасли. Постепенно она и становились всё реже и тоньше – леди Розалин училась сдерживать свой гнев. А научившись, захотела большего.
– Неужели это все? Ты учишь меня только скрывать наш дар. Но для чего он нам дан?
– Я не знаю, Розалин. У меня не было учителя. Тебе я могу дать, лишь то, что умею сам.
– Что же… ты ни разу не попробовал… большего? – она не подняла головы, но исподволь смотрела. Смотрела пристально, пытливо.
Дан подошел ближе, на нём была белая рубашка с широкими рукавами и серый, расшитый шелковой нитью жилет. В мерцании свечей темные глаза поблескивали, но голос был мягок, он протянул ей раскрытую ладонь:
– Попробуй, если хочешь.
Она нерешительно коснулась пальцами его руки и отступила на шаг. Спрятала руки за спину, вздернула подбородок.
– Я не об этом!
Он обернулся к столу, взял яблоко с блюда и бросил ей. Розалин поймала.
– Тогда начни с яблок. Проверяй сколько тебе надо усилий, чтобы оно померзло до сердцевины, а сколько, чтобы только кожура льдом стала. Есть еще орехи, листья. Древесина, глина, кожа свиная и воловья, меха, – его голос все сильней звенел. – Я пробовал многое. Но так и не нашёл ответ – зачем?
Он обошел стол и сел.
– На сегодня всё. Тренируйся на яблоках. Учись контролировать поток своей силы.
Она кивнула, пытаясь скрыть разочарование.
Они не виделись месяц. Леди Розалин потренировалась и на яблоках, и на апельсинах, а потом проверила, как быстро мороз бежит по шнуру – шелковому, конопляному, кожаному, дальше – как он перескакивает с пера на перо и сковывает всю птичью фигуру целиком. Узнала, что если коснуться совсем легко, то лед будет тонок и птица одним взмахом крыльев разобьёт его. А вот если твое прикосновение будет вызвано гневом. То…
Грэм однажды вбежал в кабинет поздно вечером со словами: «Ты знаешь, что Рози уезжает?», – и осёкся, увидев его, сидевшего за столом и рассматривающего фигуру сокола – абсолютно прозрачную, из чистейшего льда.
– Да, знаю, – спокойно ответил Дан. – Вот её прощальный подарок.
– Подарок? – Грэм растерянно смотрел на ледяную птицу в круге инея на столе. – Как она это сделала?!
– Силой своего дара, – Дан резко поднялся, он был в полном магистерском облачении. – Силой своего дара и своего презрения.