Песнь северного ветра
Шрифт:
Идти по снегу было легко – сплошной наст, его короткие лыжи скользили почти бесшумно. Ноги крепко держали направление. Мешок за плечами, подоткнутый за пояс плащ, капюшон, схваченный завязками у шеи. Ничего не мешало. И он шел быстро, так быстро, как только мог.
Снег кончился – проталина за проталиной, жёсткий настил из иголок, обрыв – и дюны. За ними море, и лишь левее, у скал, хижина. Небольшой каменный дом, с сараем и скудным палисадником. Здесь и правда, теплее. Он распустил завязки капюшона, ослабил пояс, и плащ собрался мягкими складками в маленький шар, выскользнув из-под приподнятого мешка. Легко поместился в руке, легко закатился в сапог. Вот так. Поклажу пока придётся оставить здесь. За спиной остался
Но он медлил. Пробовал ветер на вкус, мерил изгибы дюн взглядом. Знал, что за первым шагом откроется путь, с которого не сойти…
Глава 5. Ледяная кожура.
Когда король примчался на полуживом от ужаса коне, люди кидались врассыпную, спасаясь от копыт, пара самых отчаянных гвардейцев поймали поводья, подоспевшие орденосцы сняли короля и отнесли его в Белую башню. Первую ночь он провёл наверху в кабинете магистра. С каменного стола были скинуты все книги и свитки. На него положили короля. Воины бросились за водой, бинтами, дополнительными лампами.
Дан затворил за ними дверь и обернулся. В окна бил красным светом закат, пронзительный, перечёркнутый сизыми лентами облаков. Ранний, низкий, зимний закат.
Король лежал безмолвно, вытянувшись во весь рост – от края до края стола. Дан скинул плащ, подвернул рукава. Руки верно и быстро нашли застёжки шлема, осторожно освободили голову из его тисков. На пальцах остались следы копоти и крови. Он придержал голову за затылок, подложил свой плащ, брошенный на кресло.
Король дышал хрипло и часто. Глаза были плотно закрыты. Ресницы и брови опалены, нос и правая щека – в ожогах. Губы запеклись.
В дверь постучали:
– Вода, милорд.
– Оставьте за дверью.
Магистр быстро прошел к камину в нише справа от двери. Подбросил дров, взял котёл, висевший на крюке. Потом занёс воду, перелил её и повесил над огнём. Забрал принесённые лампы и расставил их по углам стола. Зажег факелы в простенках между окнами.
Потом придвинул маленький стол, за которым обычно обедал, к каменному, достал из шкафа свой ящик с лекарствами, разложил его.
Дыхание короля прорывалось хрипами сквозь потрескивание огня. Вода шумела, закипая. Он заварил настои. И снова повесил котелок на крюк. Оставшуюся воду перелил в таз на столе. И начал снимать доспехи. Некоторые пластины погнулись, и приходилось их разжимать щипцами. Он смотрел на вмятины и видел каждый удар – хвоста, шипастый лапы. Стальное предплечье как будто прокушено… Он срезал лоскуты горевшей ткани, отмачивал присохшие. Очень мягкой губкой, сделанной ещё прежним целителем, пропитанной не только эликсиром, но и словами, он смывал копоть и кровь. Промывал отваром крапивы, смазывал ожоги облепиховой мазью. Порезы, покрытые коркой, и почти прокушенную руку обработал настойкой календулы, у более глубоких ран прихватил края ниткой.
Сменил воду в тазу. Снял закипевший в третий раз котёл. Прошелся взглядом по настойкам и мазям. Шагнул к столу и коснулся пальцами левого плеча короля. Рана зияла тёмной, запекшейся кровью. Наплечная пластина здесь была сорвана. Кольчуга пробита. Дан не мог понять, драконий огонь или драконьи зубы нанесли её…
Он постоял в нерешительности и быстро прошел к шкафу слева от двери. Щёлкнул потайным замком, достал мешочек, вернулся с ним к столу. Аккуратно ослабил завязки, взял крохотную щепотку чёрной, чуть светящейся в отблесках факелов пыли и нанёс на рану, прижал пальцы и закрыл глаза.
Под коркой пульсировали боль и огонь. Огонь!
Дан отдёрнул руку, поспешно затянул завязки и спрятал мешочек в карман. Король сбился с дыхания, мучительно повел головой, разлепил губы, шепча: «Воды…».
Он дал ему готовый отвар, мгновенно остудив чашку в ладонях. Капли стекали по подбородку и щекам. Король не
Факелы тревожно мигали, догорая. Окна затянула чернотой зимняя ночь.
***
Всё ночи стали чёрными для его. Одну за другой он проводил их в подземелье, куда велел перенести короля. Дан сидел в кресле у кровати больного. Кутался в плащ, смотрел в мерцающие угли в жаровне, но в их багряных отсветах, подёрнутых пеплом, ему виделась только угроза. Огонь сжигал его короля изнутри. И он ничем не мог помочь. Использовать свою силу, свою странный ледяной дар, что колол пальцы каждый раз, когда он не мог сдержать гнев, он боялся. Вдруг холод, льющийся через его руки, погасит весь огонь? До конца. И сердце брата перестанет биться.
Дан научился, контролировать свою силу – сотни часов ушли на то, чтобы выдержка стала железной, а еще сотни на то, чтобы проверить, что станет с тканью, деревом, камнем, водой, хлебом, вином, кожей девушки… Это воспоминание ознобом пробежало по груди. Дальше он не посмел пойти. А вот его ученица… Леди Розалин Хай не знала преград. Поэтому так важно было сейчас держать короля подальше от всех – и особенно от нее! – в подвале. За надежными дверьми. Ключ от которых есть только у него.
Леди Розалин, высокая, стройная, с пепельными волосами, перевитыми на концах серебристыми лентами, считалась первой красавицей королевского двора. Но она как будто не замечала своей красоты. Взгляд серых прозрачных глаз был строг и холоден. Только солнечные лучи отогревали его, да вылазки на охоту зажигали голубые искры смеха. Дочь соколиного лорда не уступала отцу в семейном умении приручать птиц. Был у неё и еще один дар… Его она скрывала даже от Грэма, с детства хранившего многие ее секреты – они выросли вместе, юная Роза Хай была фрейлиной покойной королевы. Дети росли на его глазах, но Дан пропустил, как из ломкой девочки подростка она превратилась в леди – красивую, гордую и так звонко смеющуюся… Он тогда уезжал и надолго – работал в архивах, искал осколки, пытался собрать воедино то, что была разбито… А когда вернулся, столкнулся с тем, что его прежний мир тоже дал трещину. В него ворвалось нечто, прежде незнакомое – влечение.
Он помнил ту встречу, которая изменила всё. Он ждал на балконе одной из пристроек, выходящих на псарню и конюшни. Грэм с друзьями въехали в ворота шумной толпой. По правую руку от брата была высокая светловолосая леди в голубом охотничьем дублете и черных бриджах, в руке у нее был апельсин, конь гарцевал, кавалеры вокруг смеялись.
«Дан!» – Грэхем слетел с коня и бросился по брусчатке к ступеням, как делал всегда – летел навстречу, стирая разлуку одним крепким объятием. Рози обычно бежала вприпрыжку следом, размахивая длинными кружевными рукавами. И он подхватывал их обоих. Но не в этот раз.
Она подбежала и наткнулась на изумлённый, неузнающий взгляд, смешавшись, присела в поспешном нелепом реверансе – охотничьи бриджи вместо юбки. И подала руку. Перчатки и хлыст она сжимала в другой. Дан едва коснулся губами бледной кожи, пахнувшей лавандовым мылом вперемешку с апельсином (она ела его прямо в седле, счищая кожуру и смеясь) и отпрянул. Розалин вытянулась за лето и в глаза теперь смотрела почти вровень, радостно и дерзко.
С той встречи она стала леди Хай. Леди, чьей руки он хотел бы коснуться вновь, но уже не прерывать касание, а длить, скользить пальцами до локтя и обратно – к тонким проступающим косточкам кисти – скользить и не отводить взгляд. Но он был бастардом, хоть и королевским. Ни титула, ни земли, ни власти, кроме той, что доверена отцом… И надежд тоже не должно быть. Он и не возлагал их прежде! Ему и в голову не приходило, что одно лишь прикосновение способно разбить броню сдержанности, в которую он заковал себя.