Песнь теней

Джей-Джонс С.

– О, дитя, – со вздохом сказал пастор. – Жизнь – это не тело, – он постучал по моей руке, той, в которой было зажато кольцо Короля гоблинов, – а душа.

– Я не… я не…

– Не понимаешь? – он покачал головой. – Чудные, дикие, странные, зачарованные – о них говорят, что они принадлежат Королю гоблинов. Их таланты – это фрукты Подземного мира, их гений, их страсть, их одержимость, их искусство. Они принадлежат ему, поскольку они – собственность Эрлькёнига.

Собственность Эрлькёнига. Именно так Констанца всегда нас и называла, меня и Йозефа, но я всегда думала, что она имеет в виду тех из нас, кто верит в

Подземный мир.

– И Магду забрали из-за ее… талантов?

Лицо пастора помрачнело.

– Магду забрали потому, что она верила. Свидетельствовать об Охоте – безумие, а она уже была безумна.

Внезапно в моей голове пронеслась пугающая мысль.

– Что случается с теми, кто не верит?

Сквозь туман мерцающего света фонаря наши взгляды встретились.

– Думаю, ты знаешь, фройляйн.

Я знала.

Заколдованные.

Король стоит в роще, в плаще с капюшоном, высокий элегантный незнакомец. Он повернут ко мне спиной, его взгляд устремлен в сторону туманного облака, и выражение его лица одновременно и дерзкое, и грустное, когда вдруг воздух наполняет похожий на гром грохот копыт и лай охотничьих собак, напоминающий звон колокола.

Его черты скрывает тень, но пряди белых, похожих на перья волос выбиваются из-под капюшона, а в бледных глазах отражается странный, лишенный глубины свет. В отдалении очертания начинают сливаться в формы, проплывающие лохмотья тумана превращаются в знамена, а дымка – в гривы лошадей, в мужчин. Мужчин с копьями, щитами и мечами. Дьявольское войско.

Они идут, Элизабет.

Король властно вскидывает руку, как будто защищаясь от нападения. От этого броска капюшон соскальзывает назад и обнажает лицо, одновременно и уродливое, и красивое. Кожа плотно обтягивает скулы, темные узоры вьются вокруг линии волос, ушей, челюсти и шеи, и в тех местах, где тени запятнали кожу, она становится чернильно-черной. Темнота ползет по его горлу и охватывает подбородок, а на голове из косматого гнезда серебристых волос вырастают бараньи рога.

Он одновременно и мужчина, и чудовище.

В его бледных глазах когда-то жил цвет, в одном – синий, в другом – серо-зеленый, но теперь они бледные, такие бледные, что зрачки – лишь крошечная черная точка в море белого. Но бледнеют не только его глаза; бледнеют и его воспоминания, его мужская сила, его музыка. Он пытается ухватиться за них руками, которые однажды были стройными и элегантными. Руками музыканта. Руками скрипача.

Элизабет.

Но воспоминания проскальзывают сквозь его пальцы – скрюченные, сломанные, искалеченные. Его ногти почернели и стали похожи на когти, и в каждом пальце появилась лишняя фаланга. Он не может вспомнить звук ее голоса, ощущение ее кожи, запах ее волос, только короткий отрывок песни. Мелодию, мотив. Он напевает ее, чтобы оставаться в разуме, оставаться человеком.

Разве чудовища – это не искаженные смертные?

Стук копыт становится громче, наряду с лязгом стали и треском хлыста.

Не смотри, не смотри. Не смотри, иначе сойдешь с ума.

Король поднимает перед собой руки и закрывает ими лицо. Войско окружает его, оно одновременно и здесь, и не здесь. Опасная компания. Дикая Охота.

«Ее имя», – хором говорят они.

Король качает головой. Отдать ее имя Древним законам означает уничтожить последнее, что в нем остается человеческого, и он проглатывает ее имя, ощущая, как оно согревает пространство там, где однажды находилось его бьющееся сердце. Он ей обещал.

«Ее имя», – повторяет войско.

Он все еще удерживает его, отказываясь уступить. Он заплатит цену. Он понесет наказание.

В третий раз войско не спрашивает. Щелчок, кнут, и король запрокидывает голову в беззвучном реве от боли. Его глаза становятся чисто белыми, чернильные тени пятнами покрывают кожу и полностью поглощают ее. На голове вырастают витиеватые бараньи рога, на лице появляется чудовищное, грозное выражение. Он вскакивает на жеребца, который пятится назад, и испускает дьявольский крик, а его горящие глаза – две звезды на ночном небе. Затем он разворачивается и воспаряет в небеса, чтобы взять то, что принадлежит ему – принадлежит Эрлькёнигу, – и принести обратно в Подземный мир к Древним законам.

А пока он мчит верхом, его сердце продолжает отбивать ее имя.

Элизабет. Элизабет. Элизабет.

Польза бега

Я отправилась домой с мерой соли, которой нам должно было хватить на месяц, если, конечно, до нее не доберется Констанца. Рассказ старого пастора о Магде, Древних законах и дьявольском войске преследовал меня на обратном пути к гостинице, а призрачные копыта отбивали в ушах дробь. Обрывки истории плыли по поверхности моего разума, а я пыталась собрать их и удержать. Когда обрывки облаков наползали на лик луны, Констанца обычно говорила, что это души ушедших, которые примкнули к вечной охоте на небе. Что происходило с украденными? Что произошло с моей пратетей? Я подумала о Роще гоблинов, как мы ее назвали: ольха росла там словно по форме круга, и соблазнительные формы стволов и ветвей замерли, как конечности, в вечном танце.

Я дрожала, но совсем не от ледяного ветра, насквозь продувавшего плащ.

Говорят, что Охота идет по земле, когда нарушается равновесие между Подземным миром и верхним.

Я пересекла границу между мирами, уйдя прошлым летом от Короля гоблинов и своих клятв. Неужели мой уход проделал брешь в ткани мира, выпустив на свободу духов, упырей и жителей Подземного мира? Может, и мне угрожает опасность со стороны Дикой Охоты?

Мои руки были полны соли, но я чувствовала на груди вес кольца Короля гоблинов, которое подпрыгивало с каждым шагом, напоминая биение сердца. Если я нарушила древнее равновесие, тогда грош цена этому обещанию.

«Не оглядывайся», – сказал он. И я не оглядывалась. И не стала бы оглядываться. Но теперь я уже не была так уверена.

По пути домой я искала любые признаки новой жизни, легкие следы зеленого среди серого. Ничего не было видно: ночные заморозки уничтожали все нежные ростки, с трудом пробивавшиеся наружу. Но дни становились теплее. Я шла по тропе, под ногами чавкала грязь. Сезоны продолжали сменять друг друга, как было всегда и как будет впредь.

Но топот копыт все преследовал меня.

Заколдованные.

Я не знала, что сказать Кете. Или маме. Моя сестра пересекла завесу между мирами, но все же не принадлежала Эрлькёнигу. Она верила, но ее вера была простой и незамысловатой. Для нее реальное и нереальное разделяла пропасть, как барьер между верхним миром и королевством гоблинов. Она мягко шла под парусом по спокойной воде, не ведая ни водоворотов, ни вихрей. Я ей завидовала.

В такие моменты я скучала по брату больше всего.

Я подумала о загадочном письме, которое мы получили. «Маэстро Антониус мертв. Я в Вене. Приезжай скорее». Я бы решила, что оно вообще не от Йозефа, если бы не его неповторимый почерк. Недописанные слова, корявые соединения между буквами – рука мальчика, практиковавшего гаммы гораздо чаще чистописания.